Ничто, казалось, не предвещало беды. Друзья ехали шагом по склону холма, по узкой оленьей тропке, мимо огромных каменных глыб, вросших в землю наполовину. Запасные и вьючные лошади шли у них в поводу. Впереди обозначилась возвышенность… И вдруг над ней зареяли перья. Человек десять команчей, верхом на ржущих пинто, перерезали бледнолицым дорогу. Ещё один отряд примчался галопом с берега Пекоса. «Шестнадцать на четверых, — машинально прикинул Чуга, — четверо на одного. Многовато, однако…» — За камни! — крикнул он. — Живо! Индейцы выстрелили залпом и понеслись на белых, улюлюкая и визжа. Гнедой под Фёдором упал, поражённый меткой стрелой, помор еле успел вытащить ноги из стремян и спрыгнуть с падавшего коня. Вторая стрела едва не досталась ему, но лишь бессильно воткнулась в луку седла. Вороной, задетый пулей, ускакал, храпя и взбрыкивая. Ван стал стрелять поверх голов краснокожих, сберегая их священные жизни, но вот сами команчи следовали иным заповедям — меткая пуля сразила монаха наповал. Не уберёг просветлённый своего верного слугу… Рывком выхватив «винчестер», Чуга стал отползать за щербатую глыбу, трижды выстрелив и однажды попав — пуля 44-го калибра разворотила грудь молодому команчу. Плоское жёлтое лицо воина в боевой раскраске исказилось, индеец свалился, роняя «шарпс». Коломин с немцем выстрелили дуплетом, завалив ещё одного краснокожего. И команчи исчезли вместе с лошадьми. Фёдор оглянулся. Двое его товарищей были вроде живы-здоровы, оба засели за глыбами камня. Тыл их прикрывала скала. Не бог весть какое укрепление, но атаковать его можно было лишь в лоб, наступая по склону, усеянному скальными обломками, прорезанному бороздами водостоков. Ни единого дерева поблизости, но кусты меските восполняли недостаток растительности. — Они ушли? — негромко спросил Чуга. — Как же! — фыркнул Савва. — Жди! Здесь они… — Незаметно что-то… — Когда заметишь, будет уже поздно, — пробурчал Коломин, морщась от боли в левой руке. — Что? — приподнял голову помор. — Задело? — Сквозная… Фёдор подполз к Савве поближе и ножом вспорол рукав рубашки. — Ничего, — бормотал он, — бывает и хуже… Кое-как перевязав Кузьмича, он повернулся — и не уберёгся. Прозудевшая пуля вонзилась ему в плечо. Чуга тут же выстрелил в ответ, целясь левее кустика меските, где только что мелькнуло коричневым. Мимо! Облизав губы, Фёдор вспомнил о важной мелочи. Распластавшись по горячему каменному крошеву, он подполз к трупу гнедого и стволом винтовки подцепил свою флягу. Бедный коняка… Его действия не остались без внимания — пуля ударилась совсем рядом и ушла рикошетом, противно звеня. Каменная крошка больно посекла помору щёку, но он продолжил своё отступление, пока не оказался под защитой глыбы. — Полная фляга! — ухмыльнулся Коломин. — Как будет «вода» по-команчски? — усмехнулся помор. — Паа… Выглядывая в щель между камней, как в амбразуру, Чуга застыл, сам притворяясь каменным. Залитый солнцем склон выглядел совершенно мирно. Неожиданно над песчаным барханом возникла смуглая фигура команча в одной набедренной повязке. Одним гибким движением он перескочил намёт песка и опять пропал. Пуля, выпущенная Фёдором, лишь взбила пыльный фонтанчик. А индеец оказался на три шага ближе… Перестав двигаться, слившись с камнем, Чуга стал примечать некое растянутое, донельзя замедленное движение. Во-он тот кустик у промоины… Сначала Фёдор решил, что ему мерещится, но нет, куст почти незаметно для глаз смещался. Затаив дыхание, помор прицелился туда, откуда росли ветки, и нажал на спуск. Кустик мгновенно повалился, а раненый индеец выгнулся, открывая грудь, куда тут же влепил пулю Коломин. — Готов! И тут сразу пятеро команчей выскочили из своих укрытий, бешено перебирая ногами, понеслись вперёд. Чуга выстрелил, ранил одного, но развить успех не смог — индейцы пропали, словно ухнули разом в колодец. Потом грохнул «спенсер» — это индейцы опробовали новую тактику — начали стрелять по скале. Пули отскакивали, высекая жалящие осколки камня, плющась в раскалённые кусочки металла, похожие на паучков. Один такой «паучок» чиркнул по рубахе помору, разрывая и ткань, и кожу. — А, ч-чёрт! — Помочь? — Да я сам… Тут показался конный команч. Вскинув винтовку на скаку, не сбавляя бешеной скорости, он сделал пять выстрелов подряд. Чуга выстрелил с небольшим упреждением, и всадник свалился с лошади. — Готов, — довольно сказал Фёдор и обернулся к Уве-Йоргену. Тот был бледен. Вздрагивавшей рукой он нащупывал кровавую рану на груди. — Фсё, репята, — прохрипел немец, — капут… — Надо перевязать потуже! — Фёдор сделал движение к У-Йоту, загребая ногами гравий, но тот поднял руку в слабом останавливающем жесте. — Перестань, — сказал он и закашлялся. С губ потекла кровь. — На таких, как я, таже в госпиталях рукою махнут. Насмотрелся на войне, снаешь… Уходите к реке! Когта мы потъезжали, я видел — к берегу прибило несколько стволов теревьев. Фот отсюда можно уползти, прямо по промоине, и к самой воде, а я фас прикрою… Неожиданно команчи подняли палку с белой тряпкой и помахали ею. Один из индейцев медленно поднялся во весь рост. — Не стрелять! — приказал Коломин. — Индейцы предлагают переговоры. — Опманут, — сказал фон Бадер, с трудом дыша. — Я попробую поговорить с ними на их родном наречии. Вдруг да проймёт? Савва выпрямился, и в то же мгновение грохнул залп. Две пули поразили Кузьмича — в руку и в ногу. Фёдор выпалил в ответ. Мимо… — Я же фам коворил… — флегматично заметил У-Йот. Чертыхаясь, Коломин кое-как перевязал рану на бедре, сочившуюся кровью. — Это я во всём виноват, — простонал он. — Правильно ты казал, штоб только ночью! Нет же, попёрся днём… — Уходите, — сказал с беспокойством немец, — сейчас же! Команчи битый час будут выжидать, вы успеете смыться! Иначе пудет поздно — сдохнем фее! — Пошли? — спросил Чуга Савву. — Поползли, — прокряхтел тот. Вжимаясь в промоину, Фёдор двинулся первым, подтаскивая Коломина, пачкавшего пыль кровью. Фон Бадер выстрелил. В ответ прозвучал нестройный залп — обе стороны берегли патроны. Сползая по каменной осыпи, Чуга спустился к самому берегу, где в маленькой заводи крутился всякий мусор, приносимый течением. Выброшенный на камни одним концом, покачивался обкорнанный ствол тополя. — Цепляйтесь! — шепнул Фёдор. — Залезайте в воду и цепляйтесь. Я столкну! Савва положил руки на ствол, подгребая здоровой ногой. Чуга обхватил более толстый конец и оттолкнулся ногами от берега. Дерево зашуршало, заскрипело галькой, съехало в реку. Высовываясь из воды так, лишь бы в нос не попало, Фёдор поплыл, скрытый белым стволом и обрывками уцелевшей коры. Внезапно стрельба на берегу резко усилилась, участилась до неистовства. Раздался победный крик… — Успели… — булькнул Коломин и закашлялся. — А У-Йот? — Скоро услышим… Бревно успело далеко отплыть, но дикий, с подвываниями, крик боли и неимоверного страдания успел долететь до них — Уве-Йорген фон Бадер принимал свою мучительную смерть. Через минуту вопль оборвался — жизнь покинула невольника, так и не вкусившего плодов свободы… На перекате бревно завязло в камнях. Так ему тут и лежать, дожидаясь весеннего паводка, а Чуга на карачках, опираясь на винтовку, как на посох, выбрался на берег, придерживая Савву. — Помчимся… — проскрипел тот, кривя рот в улыбке. — Помчимся! — отрезал Фёдор. — Сами же говорили: Форт-Самнер уже близко! — Это если верхом… Со мной ты будешь ковылять до второго пришествия… — Держитесь давайте! Так они и поплелись к Форту, и была эта дорога самой длинной в жизни Фёдора Чуги, и самой тяжкой. Коломин то и дело терял сознание, слабея от потери крови, и обвисал всею своей немалой массой. Помор кряхтел, но тащил. После Савва приходил в себя, опирался кое-как здоровой ногой, и помору делалось легче, но скорость оставалась черепашьей. С тоскою думал Чуга, что никогда ему не добраться ни до какого форта и Наталью не обрадовать, отца живого приведя… Миновав злополучную скалу, ставшую для Уве-Йоргена Голгофой, друзья продвинулись вперёд ещё на пару вёрст. Фёдор не загадывал, докуда сможет дойти, просто давал себе зарок — прошкандыбать ещё сто шагов. И ещё сто… И ещё. Ну и самые последние сто. Пятьдесят. Десять… Повалившись на песок совершенно без сил, Чуга долго отпыхивался.