— Что ты её таскаешь? — послышался слабый голос Коломина. — Кого? — Винтовку… Брось, тяжёлая же… — Ага, щас… — Всё равно же патронов нет… — Один ещё должен быть. И оба револьвера заряжены… Ладно, кончайте валяться. Подъём! Чуга встал и поднял упиравшегося Савву. — Давайте-давайте… — Оставь ты меня в покое… — На кладбище отдохнёте, а пока живы — ноги переставляйте… Под вечер объявилась новая напасть — волки. Не шугливые койоты, а матёрые серые зверюги. Они так и кружили неподалёку, щёлкая зубами и принюхиваясь. Проверять, остались ли патроны в обойме «винчестера», Фёдор не стал — звук выстрела отпугнёт четвероногих, но может привлечь двуногих, куда более страшных хищников. Повесив винтовку на плечо, Чуга вооружился «боуи» — клинком чуть ли не в фут длиной[175] — и хорошо наточенным. Полоснув по ребрам особенно наглому волчаре, он малость припугнул стаю. Волки ушли, очень разочарованные, а люди остались. Костёр разжечь было нечем, да и не из чего, а когда всю ночь колотишься в мокрой одежде, спится плоховато. Поэтому помор обрадовался восходу солнца. По крайней мере светило обещало тепло. Сколько они прошли до полудня, Чуга не считал, просто не до того было. Солнце высушило одежду, тело согрелось, но даже чистая вода Пекоса не могла заменить самого скромного завтрака. …На третий день, когда Фёдор стоял на коленях у распростёртого на песке Коломина, он увидел мираж — к нему приближался чёрный конь. Да какой это мираж… Это взаправду! Убежавший вороной вернулся к своему хозяину. Обняв коня за шею, Чуга гладил его, приговаривая: «Хорошая коняшка! Хоро-ошая!» — Теперь помчимся! — осклабился помор. — Ну что расселись? Полезайте в седло! С помощью Фёдора Савва залез на коня и спросил, кося глазом: — А в сумках что? Харчей нет, случайно? — Там деньги. — Деньги? — устало удивился Коломин. — Какие деньги? — Зарплата моя. Зря я, что ли, полгода на Гонта впахивал? Тысяч сто там али поболя… Савва хрипло засмеялся. — Поехали! Почти как в сказке — не битый битого везёт… Ха-ха-ха! Вечером они подъезжали к Форт-Самнеру. Глава 22 ДОМ НА ЛУГУ Приняв ванну, облачившись в новенький костюм, Чуга покинул свои апартаменты и спустился на первый этаж отеля «Сити», в котором остановился, — лучшего отеля в Денвере.[176] Раньше Фёдор снял бы номер где-нибудь в дешёвом салуне на Блейк-стрит, а тут устроил себе красивую жизнь — «зарплата» позволяла. Ещё в Форт-Самнере, когда помор явился в банк «Уэллс-Фарго» и опорожнил седельные сумки, на его депозит легли пятьдесят тысяч золотом и шестьдесят с чем-то тысяч в пухлых пачках ассигнаций, припорошенных пылью Чихуахуа и окропленных горьковатой водой Пекоса. А сколько пота и крови пролито? Лучше и не вспоминать… Войдя в зал ресторана, Чуга сразу заметил Коломина, гордо восседавшего за столом. Посетивший парикмахера и портного, Савва Кузьмич выглядел как лорд на отдыхе. Раненую руку он положил на белую камчатную скатерть, а другой сжимал набалдашник трости, к которой уже привык. Две недели Седой Бобёр провалялся в армейском госпитале Форт-Самнера, пока не пошёл на поправку. Старый знакомец Чуги, Гуднайт, околачивался тут же. Беда случилась у Чака — его друг и напарник Оливер Лавинг скончался прошлой осенью в том же госпитале. Раненный в стычке с команчами, Оливер подхватил «антонов огонь».[177] Гуднайт пособил слёгшему Коломину — каждый божий день присылал свежайшего бульону да мясца разваристого. На такой-то диете любой подымется! Вот и Савва на поправку пошёл. И в дилижансе не растрясло, пока до Колорадо добирались, — люди сказывали, живёт в Денвере хирург один, прямо-таки чудодей. Два дня Фёдор с Саввой Кузьмичом дожидались, пока сей костоправ из Дюранго возвернётся, и дождались-таки. — Доброго вам утречка, Савва Кузьмич, — улыбнулся Фёдор, приседая напротив. — Завтрак заказывали уже? — Доброго-доброго, — встрепенулся Коломин. — Газету читывали? Посадили-таки Гонта! Арестовали в Эль-Пасо. Обвинили в семи только доказанных убийствах — и за решётку, родимого! Пущай теперь на небо в крупную клетку любуется. Ежели присяжные не смягчатся, повесят Мэтьюрина Брайвена! Чуга с сомнением покачал головой. — Вести приятные, что и говорить, — сказал он рассудительно, — так вы и сами понятие имеете, что богатей за деньги самых что ни на есть изворотливых крючкотворов наймёт и выкрутится-таки. — А вот фигушки! Разорился Гонт! — И правда доброе утро! — рассмеялся Фёдор. — Ну ладно… Так что с завтраком? — Уж больно дорого у них тут, — проворчал Коломин. — Зато вкусно! Кстати, здешний шеф-повар Шарль Гелехман раньше обслуживал короля Дании. — Ну мы не короли, чай, мы по-простому. — Здесь мы — короли, — с силой сказал Чуга. — Это пущай в европах самодержцы всякие коронами балуются, а в Америке люди делом заняты. Тут нефтяные короли есть,[178] железнодорожные — всякие. Чем мы хуже? — Тоже верно… Заказав мясо по-бургундски и бутылочку «Шато-Марго», они не спеша уговорили и то и другое. — Ну что, Савва Кузьмич? — сказал Фёдор, промокая губы салфеткой. — Я от вас иных вестей жду, но тоже добрых. Были вчера у доктора? Что сказал? — Здоров, сказал. Обещал, что и хромота пройдёт. Только, говорит, гуляйте побольше, дышите воздухом и питайтесь получше. — Ну это мы вам обеспечим! Так что же, выходит, пора? Коломин кивнул: — Пора! …Пока Фёдор «отдыхал» в Мексике, китайцы с ирландцами[179] довели железнодорожные пути до Форт-Ларами, что лежал севернее Денвера. Дотуда Чуга с Коломиным добирались почти неделю, зато путь в солнечную Калифорнию на поезде занял всего три дня. Сойдя в Сакраменто, Чуга свёл по сходням из вагона для перевозки лошадей своего вороного и спокойного, выносливого мерина, помесь ирландского хантера хороших кровей с мустангом, купленного для Коломина. — Господи, — перекрестился Савва, — неужто свижусь со своими-то? — Свидимся, — уверил его Фёдор, хотя сомнения и терзали его душу. Приближаясь к дому, оба сдерживали и себя, и коней. Неизвестность страшила. Что стало с родными и близкими в их отсутствие? За полгода, бывало, целые города пустели, становясь призраками, а тут какая-то ранча. Не заезжая в Форт-Росс, Савва и Фёдор припустили по короткой дороге к владениям Костромитинова. С виду дом не пострадал — ни огонь его не тронул, ни стрельба. На веранду выскочила кухарка, тётя Феня, и руками всплеснула. — Батюшки-светы! — запричитала она. — Никак Савва Кузьмич возвернулись! Живые! — Живые-живые, — нетерпеливо отмахивался Коломин. — Мои-то где? Лизка? Наташка? — Так в гости отъехала Лизавета Михална, к Наталье Саввишне… — Куда? — еле сдерживаясь, спросили Фёдор с Саввой. — Ой, и Фёдор Труфанович тута, а я, старая, и не приметила… В Ла-Роке они, обеи. Ага! Развернув коней, друзья поскакали к Ла-Роке. Настроение у Чуги прыгало под стать конскому топу — то вверх, счастьем балуя, то вниз, страша и пугая. Путь до ранчи был долог — вёрст двадцать, но и кони были хороши — на всю дорогу часа два ушло. Сердце Фёдорово забилось, стоило показаться устью Ла-Роки. Дома! По холмам, щипля травку, бродили коровы. Бакер, согнувшись в седле, лениво объезжал стадо. Повернувшись к подъезжавшему Фёдору, бакер вздрогнул, рывком приподнял «стетсон», как бы пытаясь увериться в том, что он видит, и закричал: — Та шоб я сдох! Хозяин! Обойдите всю эту Калифорнию — не найдёте человека, шоб радовался за вас, как я это делаю! Даже ваша мама бы отдохнула!