Тощий мексиканец, спотыкаясь и брякая шпорами, подошёл поближе и сказал: — Мы предлагаем вам сдаться. Хефе гарантирует всем вам жизнь! — А вот мы вам не гарантируем, — усмехнулся Фёдор. — Передай своему хефе следующее: вы сможете напиться и убраться отсюда живыми, если сдадите всё свое оружие и патроны. Тогда мы уйдём — и пейте, хоть залейтесь! Иллюстрируя сказанное, Чуга приложился к фляге, сделал три больших глотка и сказал по-испански, отпыхиваясь: — Никогда бы не поверил, что в пустыне можно испить холодненькой… Переговорщик судорожно сглотнул, повернулся и побрёл обратно. Начало темнеть, небо расцветилось в багрец и золото. Дальние горы потемнели, окрашиваясь в тёмно-розовый оттенок, исполосованный глубоким малиновым огнём. Уве-Йорген разжёг костры на холмах. Их оранжевый свет протягивался в пески, выхватывая одинокие кактусы и гоняя тени. — Идут! Фёдор, притомившийся ждать, выглянул в «бойницу». Давешний худой брёл по пустыне, ведя за собою коня. Бедная животина еле ступала. Казалось, толкни её — и упадёт. — Я привёз винтовки и револьверы, — подал голос переговорщик, — и патроны… — Проходи. Лошадь взобралась на пригорок, дрожа от слабости, и тут почуяла воду. Тихонько заржав, она вырвала поводья и поспешила к пруду. Коломин пошагал следом. — Шесть винтовок, — деловито сообщил он, освобождая коня от вьюка, — уже вижу… Так, револьверы… Семь, восемь, девять штук. Патроны… — Патроны забираем и уходим, — решил Чуга. — И парочку «кольтов». У-Йот, фляги полны? — Тоферху… Доверху. — Седлайте коней! …Когда на небе вспыхнули первые звёзды, четверо беглецов покинули маленький оазис, держа к границе Соединённых Штатов. Глава 21 ЗАПАДНЕЕ ПЕКОСА ЗАКОНА НЕТ[172] Фёдор направил коня в мелкую Рио-Гранде. Гнедой, уже вдоволь напившись, весело шлёпал копытами. Казалось, ему нравилось брызгаться. Склонившись с седла, помор зачерпнул ладонью воды и отёр лицо, смывая белую пыль Чихуахуа, корочкой налипшую на потную кожу и неприятно её стягивавшую. Господи, какое же это счастье — вода! Выбравшись на американский берег, он огляделся. Пустыня подступала к самой реке, легко «форсируя» её и наступая на земли Техаса. И только горы Чисос вставали на её пути, обороняя Биг-Бенд — Большую Излучину. Но Чихуахуа не сдавалась, насылая ветра и пылевые бури, — век за веком песок точил скалы, сдирая с них крупинку за крупинкой. — Ну вот и добрались, — с блаженной улыбкой сказал Коломин. Его конь стоял по брюхо в воде, но на берег не спешил — пил да фыркал от своего лошадиного счастья. — Ещё не добрались, — хмыкнул помор. — Ну почти что дома! — То-то и оно, что почти… Дорогу-то показывайте! — А вона по берегу и двинем. Возьмём маленько к востоку — и на север. Выйдем к Пекосу[173] где-то в районе «конской переправы», Хорсхед-кроссинг называется. И вдоль по реченьке! Фёдор выехал к скалистому хребту, изрезанному расщелинами и водостоками, отмеченными мелким белым песком и редкими засохшими агавами. По всей долине забытыми ребристыми колоннами торчали гигантские кактусы сагуаро, кое-где достигая высоты четырёхэтажного дома. Если такой колючий ствол рухнет, то запросто раздавит пару лошадей, весу в нём хватит…[174] Долина сужалась, уходя к перевалу. Белёсые холмы, увенчанные оранжевыми скалами, были испещрены пятнами зелёного можжевельника и тускло-серебристой полыни. Выше будет прохладней, там за скудную почву Биг-Бенда упорно цепляются дубы, кедры, тополя… — Вперёд, Ван! — крикнул Чуга, оборачиваясь. — Вперёд, ребята! Мы в Техасе! «Ребята» радостно завопили, и лошади им вторили ржанием, словно предвкушая сладость техасских трав. …С давних пор по рекам проводили границы. Пекос вроде бы не такой поток, чтоб по нему рубежи охранять, тем не менее межою река служила-таки, по крайней мере, в позапрошлом 1866 году, отделяя владения команчей и кайова от земель, освоенных белыми. Свой «фронтир» провела по Пекосу и сама природа. К правому берегу реки подходила Чихуахуа, а по левому тянулся край плато Льяно-Эстакадо, возвышаясь на тысячу футов. На севере это степное плоскогорье с редкими чахлыми акациями весьма засушливо, хотя встречаются и озерки с солоноватой водой — тогда деревья сбиваются в чащи, а вокруг зеленеют травы. Плато, как порезанный на куски пирог, рассекали глубокие каньоны. Порой их стены отвесны, а там, где склоны опадали не так круто, к ним лепились полудохлые кедры, измаявшиеся от безводья. Удивительно, но на юге плато словно рассыпалось, превращаясь в гряды песчаных холмов, среди которых вода не иссякала — тростника полно, камыши шуршат, кувшинки плавают… Река Пекос, разделяя губительные места, словно набиралась их смертоносной силы. Недаром её берега изобиловали зыбучими песками и кишели гнёздами гремучих змей. Техасцы говаривали: «Когда плохой человек умирает, он попадает либо в ад, либо на Пекос…» — Вышли… — пробормотал Коломин, стоя на берегу реки. — Дошли, — усмехнулся Чуга. Воды Пекоса, имевшие заметный красноватый оттенок, разливались вширь футов на сто. У самой реки тянулась полоска камыша, а на другом берегу курчавились редкие чахлые кустики. Примостившись было на щербатом камне, Фёдор тотчас вскочил — с тем же успехом мог и на печку сесть. Чёртова пустыня… Зато закат вышел потрясающий — на фоне ярко-лилового неба зависли облака лимонно-жёлтого, сочно-апельсинового цвета, понизу подрумяненные алым, с багряной опушью. — Только этого нам ещё и не хватало… — неожиданно проговорил Савва. — Чего? — не понял Фёдор. — А ты што, не слышишь, што ли? Помор прислушался. — Парабан фроде… — неуверенно сказал фон Бадер. — Та? Коломин нервно кивнул. — Да! Команчи вышли на тропу войны. Утро не принесло спокойствия. Бой барабанов стих, зато над скалами, далеко на западе, завились зловещие дымы, и было неясно, минуют ли краснокожие берег Пекоса. Воды было достаточно, команчи вполне могли двинуться и в сторону от тропы Гуднайта — Лавинга, куда-нибудь в долину Анимас. А если нет?.. Настал вечер. Солнце село, краски великолепного захода попригасли, густые тени исполосовали местность. Друзья ехали до глубокой ночи. Взошла луна, высвечивая дорогу, как огромный небесный фонарь. Савва проговорил, кивая на ночное светило: — Команчи называют её Муа. — Ничуть не хуже нашего, — сказал Фёдор. — Будем двигаться, пока она светит, а днём заляжем спать. Вперёд! Чуга был напряжён, но позволил себе улыбнуться, подумав, что уши его, наверное, шевелятся — так он старался услышать любой подозрительный звук. Глаза всматривались в черноту ночи, пытаясь угадать движение теней, а нос втягивал воздух: не пахнет ли пылью? А дымком не тянет ли? Сделав глоток из фляжки, Фёдор намочил ноздри, чтобы лучше различать запахи, и лёгким посылом стронул гнедого с места. Конь был явно недоволен — спать пора, а его заставляют чёрт знает куда ехать… Под утро четвёрка остановилась на вершине плоского холма. Деревья, когда-то росшие здесь, были повалены бурей, образуя своего рода редут, за которым и укрыться можно, и спрятать огонь костра, такого крошечного, что его запросто накроешь шляпой. Закусив вяленым мясом, испив кофейку, Чуга завернулся в одеяло. Его примеру последовали остальные, доверяя сторожить мустангам, «одолженным» Коломиным, — уж эти-то, полудикие, в отличие от домашних моргановской породы, врага почуют запросто, лучше всякого пса. Ясным утром Фёдор почувствовал себя отдохнувшим, хотя и спал всего ничего. Позавтракав, он собрался было покемарить ещё, но тут Савва Кузьмич встал на дыбы — чего, дескать, разлёживаться? Поспешать надо! А индейцев бояться — ни в лес не ходить, никуда вообще. Ван с У-Йотом поддержали Седого Бобра — сами едва нетерпение сдерживали. — Форт-Самнер совсем близко, — уверял Коломин, — не сегодня завтра доедем! — Да и чёрт с вами, — проворчал Чуга. — Поехали! С вечера до полудня они успели отмахать вёрст пятьдесят, и тут им перестало везти.