— Ну ничего себе! — поразился Савва. Ван скромно потупился… — А я опрукал… об-ругал Гонта в Эль-Пасо, — вздохнул немец. — Сказаль ему, что он трус и лжец… — Сволочь он, — буркнул Чуга. Прилёгши отдохнуть, Фёдор задремал. Разбудили его причитания манзы. — Воды ди, воды тянь![171] — стонал Ван, баюкая руку. — Что ещё не слава богу? — проворчал Чуга. — Да Ван на чоллу напоролся! — ответил Коломин, суетясь вокруг китайца. — А это такая дрянь… Колючки у неё зазубренные, сами отламываются, а кончики в теле остаются, застревают, как рыболовные крючки. Та ещё зараза… Савва просунул лезвие ножа между шишкой чоллы и рукою и резко дёрнул. — Пара шипов ещё осталась… Сжав кончик шипа ногтями, Коломин вырвал его, потом удалил другой. — Гляди в оба! — сказал он китайцу в назидание. — А то сядешь посрать где не надо и наберёшь полную задницу колючек… …Завечерело. В роскошных красках заката пустыня тихо засыпала. Даже самый слабый звук здесь будет слышен чуть ли не на версту, но некому было тревожить древние пески, и это успокаивало. Фёдор усмехнулся. Хорошо ему рассуждать о красотах и безмерной тиши, когда тинахас под боком, и в любой момент можно припасть губами к восхитительной влаге! А если бы в это самое время он полз, совершенно обессилев от жажды и одурев от зноя, и даже не догадывался, где тут можно напиться? Благодушествовал бы он тогда, чётко зная, что если и доживёт до утра, то оно станет последним в его жизни? Чуга обвёл глазами чёрный волнистый силуэт дюн, выделявшихся на алом полотнище заката, и спустился к пещере. — Тихо? — спросил Савва. — Тихо, — кивнул Фёдор. — Едем! Рано утром, когда кони брели, устав от ночной скачки, на юге показалось облако пыли. Чуга долго смотрел на него, мрачнея всё больше. — Думаешь, это за нами? — встревожился Коломин. Фёдор пожал плечами. — Какому дураку придёт в голову просто так кататься по пустыне? Стало быть, за нами… И куда нам теперь? — Строго на север, — ответил Савва. — Там горушки такие стоят, а в долинке — прудик. — Тогда вперёд, и с песней! Задерживаться не стали, поехали, солнцем палимы, опустив головы под накатом нескончаемого тепла. Несколько раз пили понемногу, время от времени останавливались, чтобы смочить губы лошадям. Рты у людей пересохли, губы обветрились и потрескались, каждое движение глаз вызывало боль в обожжённых веках. Вода испарялась, покидая тела, кровь густела, движения замедлялись… А вдали, хоть и не очень-то далеко, клубилось невысокое облачко пыли — оно двигалось за беглецами, как привязанное. Белый песок Чихуахуа пошёл плотный, слежавшийся, копыта коней в нём почти не проваливались, но заставить бедных животных скакать было бы жестоко. Всадники покидали сёдла и плелись рядом, ведя коней в поводу — пусть хоть так отдохнут. Коломин обнял коня за шею, почти повисая на нём, и хрипло дышал, перебарывая слабость. — Вы как? — остановился рядом Чуга. — Да всё нормально, — слабым голосом ответил Савва. — Устал просто… — Нельзя нам отдыхать, — сказал Фёдор виновато. — Ежели первыми до воды дойдём, спасёмся, а вот ежели они… Нас тогда даже убивать не придётся, сами сдохнем. Коломин поднял взгляд и кивнул на небо, где чертил круги терпеливый канюк: — Вона, ждёт уже. Проголодалась птичка… — Не дождётся… Полумёртвые от усталости, они доплелись-таки до холмов, из которых выпирали обгрызенные ветром скалы. Зелень почти не бросалась в глаза, лишь кое-где росли агавы и окотилло. Зато сразу за возвышенностью пролегала низина, где блестел прудик, охраняемый рощицей колючих груш, юкки, случайных слоновых деревьев и одиноких колонн трубчатых кактусов. Оазис! Потерянный и возвращённый рай. Лошади заржали, почуяв воду. Чуга спешился и, спотыкаясь, добрёл до озерца. Первый глоток вызвал спазм в желудке, потом стало легче. — Пейте побольше, — хрипло сказал Коломин, — впрок! Накачивайтесь водой! Фёдор поднялся к скалам и глянул в сторону юга. Пыльная тучка сделалась ближе… Обернувшись к друзьям, он сказал: — Винтовки в руки — и сюда! Пока их жажда томит, а мы напоены, у нас маленький перевес. Только уговор — близко не подпускать, а то сомнут. Ван, тебе вера не позволяет врагов кончать? — Дазе лосадей… — вздохнул китаец. — А стреляешь метко? — Оцень метко! — Тогда твоя задача простая — продырявь им все фляжки! — Холосо! — У-Йот! Собери сушняка на пару хороших костров и сложи на флангах. Зажгём, когда стемнеет, а то как бы они не обошли нас в темноте. — Йа, йа! Йаволь… Чуга поостерёгся ложиться на раскалённый песок и устроился на коленях за каменными глыбами. Щель между ними напоминала бойницу. Савва забрался на вершинку низенькой скалы, похожей на постамент без памятника, и скорчился там. Манза с немцем застыли по сторонам, справа и слева. Облако пыли стало близким настолько, что Фёдор различил отдельных всадников. Кони перебирали ногами из последних сил, высунув сухие языки. «Чего вот над животинами-то изгаляться?» — подумал Чуга и выстрелил. Пуля сбила сомбреро, и помор узнал Хорхе, вертухая не из самых вредных. — Эй! Стойте где стоите! — прокричал он на корявом испанском. — А то ляжете! — Сдавайся, гринго! — завопил здоровый мексиканец в чёрной широкополой шляпе с плоской тульей. По голосу Фёдор узнал Мигеля Баку и нажал курок. Лицо Баки, припорошенное белой пылью до такой степени, что походило на грим Пьеро, украсилось красной кровью. Мигель взмахнул руками и свалился с коня. В тот же момент привстал Коломин и выпустил три пули. Мексиканцы, утомлённые дорогой и обезвоживанием, ответили с запозданием — Савва уже упал на камни, а ответный свинец щёлкнул по скале на третий удар сердца. Уве-Йорген стрелял прицельно. Первый раз он не попал, зато второй патрон был истрачен не зря — мексиканец на красивой белой лошади схватился за грудь почти театральным жестом и рухнул коню на шею, безвольно свесив мёртвые руки. — Попал! Ван словно дожидался, когда мексиканцы развернут коней, чтобы, не дай бог, животных не подранить, и сделал четыре быстрых выстрела. Никому не причинив смерти, манза добился желаемого — из полупустых фляжек мексиканцев струйками забрызгала вода, утекая безвозвратно. Ругаясь последними словами, нападающие отступили — державшие оборону подгоняли их меткими выстрелами, убив ещё одного и ранив троих. — Их осталось восемь человек! — доложил Коломин, не поднимая головы. — По двое на каждого! — Если они дождутся темноты… — медленно проговорил Чуга. — А смогут ли? — перебил его Савва. — Они догнали нас, потому как скакали без отдыха, почти загнав коней. И воды у них нет! — Ван! — окликнул китайца помор. — Сколько ты фляг пробил? — Пять или сесть! Две или тли осталось. — Отличненько… Стало быть, подерутся за воду-то. Мексиканцы засели за камнями, валявшимися на «берегу» арройо, сухого русла ручья, в низинке. Если хорошенько поработать, можно докопаться до сырого песка. Наберёшься терпения — и на дне ямы наберётся со стакан мутной воды… Терпения, однако, не хватило. До Фёдора донёсся взрыв проклятий и сухой звук выстрела, после чего двое всадников — с целыми флягами! — потрусили назад, на юг, часто оборачиваясь и грозя стволами «товарищам». — Если повезёт, — проговорил Коломин, — доберутся до Тотемных холмов, а если нет… Чуга посмотрел в желтовато-медное небо, где кружил гриф-стервятник. Если нет, пернатому достанется конина и человечина на обед. Добрый час не было заметно никакого движения, лишь однажды тоскливо заржал конь. А потом над вывалом камней замелькала тряпка, имевшая отношение к белому. — Не стрелять! — скомандовал помор, испытывая облегчение. Любой мир лучше войны.