— Твоя правда, Павел Андреич, твоя правда… Рассказ о схватке с вакерос Суноля взбодрил Черных, а на лицах его бакеров вызвал откровенно кровожадные ухмылки. — Давно этот бостонец напрашивался, — проворчал Егор Леонтьевич и хмыкнул: — Напросился-таки! Ну и поделом. Ужо ему… Знающие люди сказывали — крупно погорел Гонт. Сцепился с самим Джеем Гулдом,[147] да только не по пасти сласти. А уж тот его потрепал — будь здоров! — А я-то думаю, чего это Мэту вожжа под хвост попала! — рассмеялся Павел. — А ему тот хвост прищемили, оказывается! Бакеры загоготали, а Черных-отец нахмурился: — Пошто смеётесь? Гонт теперича на нас зло сгоняет! Гулд — тот ещё волк, Мэту с ним не тягаться, да только нам от того какой прок? Силёнок у этого бостонца — дай бог! — Да обыкновенный он зарвавшийся паскудник, — резко сказал Чуга. — Ежели наособицу держаться будем, он нас всех по очереди передавит, как клопов, а вот ежели заедино… Тогда ещё посмотрим, кто кого прижмёт! Егор Леонтьевич посопел, соображая, и махнул рукой: — Лады! Я тогда к Хлебниковым заверну, а вы к Петру Степановичу скачите! И два отряда разъехались. Фёдор непроизвольно добавлял коню прыти, когда вдруг Исаев, вырвавшийся вперёд, резко осадил своего гнедка, чуть не подняв того на дыбы. — Туточки человек! — крикнул он. Чуга подъехал и увидал верного стража Коломиной, индейца Тануха. Краснокожий был ранен в ногу, идти ему было и трудно, и больно, но он упорно шкандыбал вперёд. Узнав помора, он остановился, пошатываясь. — Ты чего Наталью бросил? — нахмурился Фёдор. — Моя не бросать, — мотнул головой Танух. — Моя носить… Он протянул Чуге записку и обессиленно привалился к дубку. Дубок прогнулся. Мигом развернув скомканную бумажку, помор прочёл короткое послание, написанное торопливым почерком: Федя! Всё очень плохо — парни Гонта заняли ранчу, а нас с дядей заперли и держат в угловой комнате для гостей. Помоги! Наталья Чуга резко крикнул: — Коня Тануху! Семён живо подскакал и передал индейцу повод запасного мерина, бурого с подпалинами. Краснокожий тяжеловато влез на бурку верхом. — Держи, — сказал Фёдор, протягивая ему свой «генри». Танух принял винтовку, заулыбавшись, как дитя новой игрушке. — Показывай дорогу! — Моя показать. Чуга очень устал за день, да и недавние раны давали себя знать — вон та, что на ноге, открылась и кровоточила. Но это всё — так, пустяки. Главным, по сути единственным, моментом была участь Натальи. Девушка не должна была пострадать ни в коем случае! Ужасаясь своим мыслям, Фёдор представил её мёртвой и не смог даже найти сравнения нахлынувшим на него чёрным чувствам. Ему и уход Олёны до сей поры покоя не даёт, а если ещё и Натальи не станет… Он готов был долго терзать Мэтьюрина и его подельников, предавая их самым изощрённым пыткам. Хотя никакая, даже запредельная, жестокость не смогла бы воскресить Наталью… «Господи, о чём я думаю?! — кинуло помора в жар и холод. — Как, вообще, можно думать такое? Наташу необходимо спасти, уберечь во что бы то ни стало! Об этом и думай, дурак…» — Понаблюдаем за ранчей издали, — предложил он осипшим голосом. — Сёма, бинокль с собой? Исаев гордо продемонстрировал старенький, потёртый «Доллонд». — Погнали! Оставляя по правую руку берег реки, друзья поскакали, углубляясь в лес из вечнозелёного дуба и редких деревцев тсуги. По лесу вилось множество тропок, они двоились, троились, пересекались по-всякому. — Я видеть дорогу, — откликнулся Танух. — Давай-ка лучше обочиной двинем… Поднявшись на холмистое возвышение, пройдя густой порослью можжевельника, спустившись с невысокого гребня, краснокожий и бледнолицые выехали на узкую оленью тропку, змеившуюся вдоль склона. Внизу мелькала довольно-таки широкая долина, на которой кое-где пасся скот, а на западе, за деревьями, угадывались постройки ранчи. Людей видно не было, и вся картинка вызывала у Чуги мирные буколические ассоциации. Пастораль! Сухой треск выстрела из револьвера прозвучал тревожной нотой, внося в деревенскую идиллию недобрую дисгармонию. — Это там, — вытянул руку Танух, указывая в начало долины, куда подходила дорога. — Тогда нам туда! — Натурально, как Гирин говорит, — выразился Туренин. Ручей, петлявший по долине, стал прижиматься ближе к склону. Жёлтые сосны, поднимавшиеся по обоим его берегам, сохраняли тень — и хорошо могли спрятать всадников. Спустившись с холмов, друзья направили коней по мелкой воде. — Стоять! — тихо сказал Чуга, заметив вдалеке двух верховых. Те покрутились, громко переговариваясь, и неспешно удалились к белевшему вдали ранчо. Когда Фёдор выехал к излучине, то сразу увидел мёртвое тело. Мужчина лет тридцати, одетый скромно, но аккуратно, лежал у самой воды, раскинув руки и ноги. Помочь бедняге уже нельзя было — на месте правой глазницы чернела дыра, а под головой натекала густая кровавая лужица. — Мирон Кочесов, — опознал его индеец. — Ещё один… — глухо проговорил Туренин. — Видать, был против «гонтовщины». Вот и схлопотал… — Я понимать, — кивнул Танух и рукой, сжимавшей поводья, показал вперёд: — Ранча. — Ага! Хозяйство Петра Степановича стояло вразброс — тут господский дом, там кажимы — бараки для ковбоев, справа — конюшня и амбар, слева — коррали, в которых щипали травку лошади — десять или целая дюжина, а дальше молотилка, пекарня, кузница, бани у реки, табачный склад, винные погреба… Село Костромитиновское! Людей почти не видать было, только под навесом у самого дома сидел на ступеньках парень с винтовкой. Ещё один слонялся по двору. — Дай бинокль, — шёпотом попросил Чуга. Исаев протянул своё сокровище. В окулярах Фёдор разглядел скучающие физиономии «стреляющих ковбоев», а потом дверь в дом открылась, и на террасу вышел Суноль в своём замызганном пончо. Похоже, он и спал в нём, и ел, и до ветру хаживал… Повернувшись, Антонио кого-то окликнул. Из дверей кажима показался вакеро — большой, кряжистый хомбре, неторопливый и основательный, как валун. Выслушав Суноля, он кивнул и неторопливо отправился седлать коня. Антонио сказал ему что-то резкое вдогон, вероятно торопил хомбре, но на того слова Суноля не произвели особого впечатления. Рассерженный Антонио сплюнул, резко развернулся и скрылся в доме. — Это Большой Пако,[148] — Танух разглядел медлительного вакеро и без бинокля. К Большому Пако потянулись его люди. Все как один бандитского обличья. Их было пятеро. Обвешанные оружием и патронташами, они вскочили на коней и выехали следом за вожаком. — Куда это они намылились?.. — пробормотал Фёдор. — Ладно, чёрт с ними со всеми. Танух, где в доме угловая комната? Для гостей которая? — Это слева, ближе к нам. Если входить через главную дверь и налево, попадать в столовую, а оттуда — в гостиную и уже из неё проходить в гостевую. Это на углу, вон где бочка. — Сеня, князь, — тихонько проговорил Чуга, — сторожите лошадей и бдите. Танух, за мной… Индеец кивнул, соскальзывая с лошади. Фёдор тоже спешился и двинул краем рощи. — Ты сам-то какого роду-племени? — спросил он через плечо. — Моя — тлинкит, — гордо заявил Танух. — Ваши говорить — колош. Моя звать Бьющая Птица, мой отец — тойон[149] Ютрамаки! — Давно Наталью оберегаешь? Суровый и мрачный Танух улыбнулся — и мигом оборотился этаким добродушным увальнем.