На сердце у Чуги потеплело. — Пущу, — проворчал он, — ежели не натопчешь в гостиной. — Как можно, сэр!.. — делано возмутился Павел. — Ладно, пора денежки тратить. С толком. Сперва я «конестогой» обзаведусь, одной-то маловато будет. Пошли. И они пошли. За сто долларов купили новенький фургон с дугами, с тентом, с запасным дышлом и колёсами. Сработанная из белого дуба, «конестога» пахла свежим деревом и смазкой. Приобрести лошадей в упряжку не составило проблем, а потом надо было только объезжать магазины и грузить, грузить, грузить… Взяли по двести фунтов муки на каждого, по семьдесят пять фунтов копчёной свинины, по тридцать — сухарей, по десять — риса, по двадцать пять — сахара, по бушелю[109] сушёных бобов и сухофруктов. Десять фунтов соли, полбушеля кукурузной муки, по пять фунтов яванского кофе и по столько же — китайского чаю, полбушеля кукурузных зёрен, поджаренных и размолотых, бочонок уксуса…[110] Пользуясь случаем, Чуга немного принарядился — переобулся в новые сапоги из тиснёной кожи, купил чёрные джинсы и аж три серых фланелевых рубашки. Разорился и на новый «стетсон». «Первый парень на деревне, а в деревне — один дом!» Дня три Федор ничего не делал, только плоть тешил — спал, ел, шатался по Абилину. На чётвертый день, плотно пообедав в «Дроверс-коттедже», он почувствовал, что наотдыхался вдоволь. Можно было двигать по жизни дальше. На Запад. В Калифорнию. Оседлав чалого (конь тоже отъелся), Чуга неторопливо двинулся вдоль по Мэйн-стрит, зорко поглядывая по сторонам. Князя на гнедом он заметил сразу. — Федька, — воскликнул Павел, подъезжая, — слушай, тут, за городом, переселенцы сколачивают караван! Они двинут на запад по Калифорнийской тропе завтра или послезавтра. Может, присоединимся? Вместе как-то веселее… Чуга кивнул: — Это дело. А то, поговаривают, сиу выходят на тропу войны.[111] — Я тоже что-то такое слыхал. — Давай тогда собираться… Сборы вышли недолгими, уже к вечеру обе «конестоги» двинулись по улице и вскоре покинули Абилин. За городом, в чистом поле, стояло два десятка фургонов, паслись лошади. Стоянка походила на цыганский табор — женщины готовили на кострах, помешивая в котелках сытное варево, мужчины степенно разговаривали о видах на урожай, о конях, индейцах, источниках воды. Дети, как водится, шалили и путались под ногами. — Кто тут крайний до Калифорнии? — осклабился Беньковский. — Я за вами! Подъехав, Федор спросил, не покидая облучка: — Куда направляетесь? Осанистый мужчина в шляпе с короткими полями, в чёрном жилете, напяленном на ярко-красную рубаху, и в мешковатых штанах, заправленных в сапоги, прокашлялся сначала для пущей важности, а после стал держать ответ: — На Сакраменто! — Нам по пути, — спокойно сказал Чуга. — Не против, если мы присоединимся? — А сами-то откуда? — состорожничал осанистый. — Проездом из Техаса. — Тогда милости просим! — обрадовался мужик в красной рубашке. — А то я тут один, кто на Старом Западе[112] бывал! Остальные все с Востока, жизни тутошней не знают… — Узнают, — усмехнулся помор. Спрыгнув на землю, он протянул руку: — Теодор Чуга. Просто Тео. — Кэп Гриффин. Я капитан этого каравана.[113] Думаю, выступим завтра с утра. — Отлично, — кивнул Фёдор и дал знак бакерам: распрягайте! Два десятка семей, больших и малых, собрались на окраине Абилина — дальше просто не дошли железнодорожные пути. Многие из них оставили позади, на Востоке, родственников, жилища, работу, позволявшую сводить концы с концами. Все они захотели резко изменить свою судьбу — разбогатеть, вырваться из того жизненного тупика, в который людей загоняет скромный достаток. Никто из них не представлял себе, каких трудов будет стоить жизнь на Западе, и насколько она опасна. Сами устремления переселенцев были весьма туманны, а понятия расплывчатыми. Да и как мог, к примеру, сапожник из Филадельфии или плотник из Питтсбурга знать и понимать старательское ремесло? Но им было достаточно того, что где-то далеко-далеко, в благословенной Калифорнии, золото валяется просто под ногами — зачерпнёшь воды в кофейник из ручья — и обязательно самородок выловишь… А спорить с этими людьми, убеждать их в наивности помышлений было бы простой тратой времени — переселенцев вела вера, Великая американская мечта. У каждого своя, она питала надежды переселенцев и заряжала бодростью робкие сердца. И зачем таких отговаривать? Уж если они решились бросить всё, чтобы идти за счастьем, стало быть, нашли-таки в себе силы изменить течение бытия. Быть может, и обретут то, что искать взялись? А уж Запад каждому отмерит по вере его… Побродив по лагерю, кивая незнакомым людям, волею случая ставшим ему попутчиками, помор обошёл нещадно дымивший костёр, куда малоопытный переселенец набросал сырых ветвей, и оказался рядом с новеньким фургоном, на козлах которого сидел грустный негр и строгал палочку ножом. Восемь крепких миссурийских мулов, составлявших упряжку, паслись неподалёку. Обличье чернокожего показалось Чуге смутно знакомым, но тут из-под тента выглянула молодая женщина. Фёдор по привычке поклонился слегка, касаясь шляпы, и замер. Это была Марион. Первой узнала его девушка. Она медленно спустилась на землю, не зная, куда ей руки девать. Марион то поправляла причёску, то складывала ладони, словно умоляя о чём-то, а после застонала и бросилась Федору навстречу. — Тео! — вскрикнула она, хватая Чугу за руки. — Тео… Господи, как же я рада вас видеть, если бы вы только знали! Как мне вас не хватало… — Девушка охнула, протягивая руку к подживавшим ссадинам на щеке у помора и замирая в нерешительности. — О, боже, кто вас так? — Пустое, — проворчал Фёдор. — Они своё получили. Сполна. А где ж… Миссис Дэгонет длинно и тоскливо вздохнула, возвращаясь к собственным неурядицам. — Гонт нам подло отомстил, — сказала она с горечью. — Сперва-то всё было хорошо, как в лучших домах, пока Роуэлл не затеял какую-то аферу на бирже, да ещё и деда в неё втянул. Дед говорил потом: «Мы возомнили себя то ли „медведями“, то ли „быками“,[114] а оказались ослами!» Гонт разорил Роуэлла. У мужа не осталось ни цента, зато долгов — куча! Тем же вечером он застрелился… — Соболезную, — обронил Чуга. — А, не стоит, — устало отмахнулась Марион. — Я тогда, конечно, поплакала немножко, но не потому вовсе, что стала вдовой. Просто мне было ужасно жаль себя. Опера, театры, званые обеды… Какое там! Деду пришлось продать свой особняк, чтобы расплатиться с кредиторами, и переехать в маленький домик на Лонг-Айленде, где он теперь и живёт с тётей Элспет. Шутит даже… Я, говорит, вырос в нищете, а теперь будто в молодость вернулся! Вот так… — вздохнула она и усмехнулась. — И отправилась миссис Дэгонет в дальние края… Я написала дяде Джубалу в Калифорнию, он очень обрадовался, стал зазывать меня к себе, всё расписывал тамошние красоты, обещал устроить мою жизнь и даже выдать замуж за достойного человека. Всё объяснил подробно — куда ехать, что брать с собой… — Так вы одна, что ли, добирались сюда? — нахмурился Федор. — Нет-нет, что вы! Зебони со мной. В это время за спиной Чуги раздался радостный голос: — Миста-ар! Вот это да! Фёдор обернулся и протянул руку Зебу, тот схватил её обеими и потряс с большим чувством. — Мир тесен, Зеб! Повернувшись к Марион, помор улыбнулся. — Стало быть, в Калифорнию? — Да! Девушка тянулась к Чуге, но не смела нарушить приличия. Мужчина находился совсем близко, порываясь приголубить да пожалеть Марион, но тоже не решался. Скомпрометировать даму несложно, а как ей потом жить в атмосфере всеобщего осуждения? Фёдор и Марьяна стояли рядышком и смотрели на запад, где садилось солнце, прерию наполняя чернотной темью, а небеса расписывая золотом и царственным пурпуром. От самого большого костра, где кружком сидели переселенцы, долетел дружный смех, а потом зазвучала песня «Дом на лугах»: Идём! Идём! По чудесной земле, С надеждой в сердцах И с силой в руках… Туда, туда, едем вдаль со мной, Где буйные травы, Где ветер шальной… Туда, туда, едем вдаль со мной, Мы построим там дом на лугу… Глава 12 КАЛИФОРНИЙСКАЯ ТРОПА Вереница фургонов катилась по прерии, следуя набитой колее. Караван за караваном проходил здесь, следуя на Запад, чтобы хоть там исполнились мечты простого человека. Иметь свою землю — столько, сколько займёшь! Это ли не заветное желание? Растить детей, твёрдо зная, что ты способен не только прокормить их, одеть да обуть, но и обучить, оставляя в наследство не одни лишь долги… Люди бежали из перенаселённой Европы, рассечённой границами, межами, кастовыми предрассудками, чтобы здесь, за океаном, найти своё счастье. Не всем везло в дороге — целый ряд безвестных могил, порой отмеченных крестами, тянулся вдоль Калифорнийской тропы. Попадались остатки сожжённых фургонов и кости тягловых лошадей, выбеленные солнцем и дождями. День за днём одолевались долгие мили пути. Скрипели фургоны, топали копыта. Скорость передвижения была столь мала, что даже дети шагали рядом с возками, не слишком-то поспешая. Ребятня не просто так разминала ноги, а была занята делом — подбирала по пути горючее — случайные ветки или сухой бизоний кизяк — и складывала его на чуть провисшие холщовые полотнища длиной почти с фургон, подвешенные под днищами за уголки. А больше и не было ничего, годного на растопку, — бесконечная прерия расстилалась во все стороны. Ветер перевивал травяные космы, здорово похожие на волны зелёного моря, небо покрывало всё видимое пространство блекло-голубым куполом, и верилось, что Земля — плоская. Когда начинало вечереть, Кэп Гриффин крутил рукою над головой, подавая возницам сигнал — остановка, мол, ставим фургоны в круг. Пока дозорные бдили, разгорались костры, начинало тянуть вкусными запахами готовки, да так, что даже трусоватые койоты вили круги, жадно принюхиваясь и скуля.