— Выбыл на лечение Павел Александрович. А мы уже три дня готовимся. Господин Алпатов звонил, предупреждал нас. Очень почтительно господин Алпатов относится к вам. — Господин Алпатов?—переспросил недоверчиво Матковскис.— Который, не припоминаю. — Ничего удивительного.— Слепокуров самодовольно произнес: — Сам обладатель фамилии тоже, должно быть, пока не привык к ней. Это как-никак Уразов Ярослав Степанович. Только сразу и не узнаете его. Его бы и матушка родная не признала теперь. — Когда обещал делать звонок Ярослав Степанович? — На неделе. — Это будет случиться быстро,— небрежно заметил Матковскис.— Догадывается, что я привез. — Возможно,— поддержал Шевцов.— Просил, чтобы встретили вас как надо. Отель — пять звездочек, высший класс, «Онтарио». В тот же день, за полночь, в номере Матковскиса раздался звонок из Ла-Пасы. — Добрый вечер, это Алпатов Петр Петрович. — Здравствуйте, узнаваю по голосу и по оперативность. — Как списки? — Порядок. — Мой совет, до нашей встречи постарайтесь забыть о них. — Уже забыл. — Завтра же нанесите визит в аргентинское посольство. Сеньор Сальвадор Эвангелисте, запомните, пожалуйста, Сальвадор Эвангелисте. Назовете свое имя, и все. Как у вас с наличностью? — Благодаря господин Шевцов вполне достаточно. — Ко мне вопросы имеются? — Где и как увидать Болдина? — С этим не торопитесь. — Зачем тогда мне надо было делать такое кружение, Петр Петрович, не проще было бы прямо к вам? — Во-первых, я хотел, чтобы вы познакомились с господином Шевцовым и его коллегами... А во-вторых, в Европе не было второго господина Эвангелисте, такого предупредительного и сговорчивого. Вот вам и ответ. Я позвоню послезавтра в это же время. До скорой встречи. ГЛАВА III Евграф Песковский «Ганс Ленц отправляется в баню с американским тазиком, английским мылом и сохранившейся еще с довоенных времен мочалкой. Суббота его банный день. Он готовится к нему обстоятельно и торжественно, ибо это его «один маленький праздник...». Ганс убежден, что вода лучше всяких лекарств успокаивает нервы и снимает заботы. Я тоже жду субботы, банного дня. Завтра в одном из номеров под топчаном будет записка для меня. Встреча была назначена в загородном парке. Чиник меня встретил словами: — Наконец нас с тобой ждет одно общее дело! Что ты думаешь об Америке? — Любишь головоломки? — Ничего подобного. Решил с места в карьер. — Ну продолжай. — Очень неплохо найти человека, который мог бы выслать приглашение, ну, естественно, и деньги на дорогу. А вот повод... слушай, ты не возражал бы стать наследником? — Кого, чего? — Бизнесмена. С тем чтобы самому превратиться со временем в такового... По-моему, у тебя есть все данные: молодой, вызывающий доверие. Шрам, он только придает уважение... Стреляли? — Нет, память об одном крушении в Белоруссии. Ну давай дальше. — Итак. Я бы лично без тени сомнения ссудил тебя кредитом. Как ты думаешь, какая побудительная причина могла бы заставить живущего в Америке Юрия Николаевича Чиника пригласить к себе перемещенное лицо по имени Томас и по фамилии Шмидт? Где и при каких обстоятельствах могли бы «твои» родственники встречаться с Чиником-старшим? Когда, в какие годы примерно могли оказать услугу господину Чинику, которую тот не забыл и на которую решил ответить сейчас, после окончания войны? Известно пока только одно, что тебе надо быть там и что там есть мой отец Чиник и, скажем, еще несколько человек, которые тебе в этом деле помогут. Нужно преодоление формальностей. Давай напрягать извилины, управляющие нашей фантазией. — Я фольксдойче, выходец из России, оставшийся после войны в Германии, возможности моего передвижения крайне ограниченны. — Итак, при каких обстоятельствах могли встретиться наши родители или родственники до девятьсот девятого года? — Называй города, где бывал и служил Чиник. — Торжок, Николаев, Кронштадт, Петербург, Москва — это то, что я знаю наверняка. — Отец Томаса Шмидта был инженером в «Балтийском пароходном товариществе». — И занимался он... — Технической реконструкцией флота. — А где имел обыкновение твой фатер проводить летние отпуска? — Если честно, то в маленьком зеленом горном местечке Аджикенде; вывозить к морю жену и сына зарплата чекиста не позволяла. — Но это было в двадцатые годы в твоей семье, а нас сейчас интересует семья Шмидта и годы с седьмого по девятый. Разве у инженера Шмидта не могло быть привычки в разгар сезона выезжать на Кислые Воды или, скажем, в Баден-Баден? — Давай уж лучше выберем Кисловодск. — В один хороший вечер Шмидт-старший встретился в галерее с симпатичным и грустным молодым офицером. — Потерял невесту?.. Проигрался в карты?.. Поссорился со старым другом?..— Я втянулся в игру, предлагал варианты. — Стоп! Карты... В этом что-то есть, хотя мой отец в жизни не держал их в руках. Но если мы попросим его, он, возможно, вспомнит, что, скажем, однажды в тысяча девятьсот восьмом году в Кисловодске просто ради баловства сел за ломберный стол... — Чтобы составить компанию своим новым знакомым. Кто бы это мог быть? — Отставной офицер, или член правления Нижегородского банка, или просто шулер с располагающей внешностью. Надо, одним словом, чтобы у этой компании, у всех вместе, не оказалось ни на грош сострадания к проигравшемуся молодому офицеру. — И в этот момент он встретил инженера Генриха Шмидта, отца Томаса Шмидта... — Который, узнав о неприятности, участливо спросил: «Не могу ли я помочь земляку?» — Почему «земляку»? — поинтересовался я. — По-моему, им все же лучше было бы встретиться в Баден-Бадене,— заметил Чиник.— На чужбине люди сходятся быстрее, там обостреннее воспринимается любое движение души. — Это может быть правдоподобно психологически, но все же давай подумаем. Молодой офицер Чиник едет в Баден-Баден, курорт хоть и модный, но все для старческих болезней. По-моему, их лучше свести... — Ну-ну, хорошо, согласен. Кисловодск. Что далее? — Ну а далее произошло то, что должно было произойти. Генрих Шмидт, не взяв адреса и расписки у незнакомого человека, просто из чувства сострадания дал ему, предположим, двести рублей, назвав только свой адрес. Так могло зародиться знакомство, основанное на взаимной симпатии. И когда, вернувшись домой, Чиник переслал ему эти двести рублей, завязалась переписка... Ну, одним словом, додумывай дальше сам. — Скажи, как случилось, что Генрих Шмидт — «твой отец» — работал сперва в Петербурге, а потом оказался в Эстонии? — Это я знаю хорошо. В одиннадцатом году Генрих Шмидт получил выгодное предложение и переехал в Таллин. Умер он в двадцать девятом году. — Стало быть, Юрий Николаевич Чиник, сколотив капитал, в наше время разыскивает Генриха Шмидта, или его сына, или его дочь. Он обращается за содействием к адвокату, и тот выясняет, что ты являешься лицом перемещенным и, по всей вероятности, находишься в Германии и что о тебе больше ничего не известно. — И тогда твой отец находит адвоката в Западной Германии, разыскивает меня в этой моей крохотной мастерской. Только я хотел бы тебя спросить, одобрят ли эту версию и этот ход? — Мы предлагаем один из вариантов. Одновременно я получаю возможность сообщить отцу те лаконичные подробности, которые узнал о Генрихе Шмидте. Мы с тобой наберемся терпения. Чего-чего, а терпения у нас достаточно... будем ждать, как развернутся события. Если же адвокат разыщет тебя сравнительно быстро, будет хорошо. Мы постараемся сделать так, чтобы поиск не был слишком утомительным и долгим. Я действительно хотел бы, чтобы ты посмотрел Америку. Дело в том, что портфель твоего господина Зедлага содержал сведения о людях, скрывшихся за океаном. Придется встретиться с некоторыми из них. А пока я бы посоветовал тебе позаниматься английским. Вот тебе последний самоучитель, постарайся восстановить хотя бы то, что помнил после школы. — Я не слишком хорошо знаком со способом розыска родственников или знакомых. Скажи, разве обязан твой отец рассказывать кому-нибудь, почему, по какой причине он ищет младшего Шмидта? — Нет, он никому не должен ничего говорить. Но только что закончилась война, речь идет о вызове в Америку поданного иностранной державы. Мой отец, без сомнения, вне подозрений. При всем том надо, чтобы существовала на всякий случай версия, одинаково знакомая и ему и тебе. — Может быть, придумать что-нибудь убедительнее и серьезнее? Прошло столько времени. Двести рублей...