— Дружище Баур! Поднимайся наверх. Фюрер ждет тебя. Эсесовцы с уважением пропустили меня, в приветствии вскинув руки. Полагаю, они заметили номер моего партийного билета «74495». Это означало, что Баур входил в первую сотню тысяч членов НСДАП, то есть был старым соратником фюрера, ветераном партии. Кабинет Гитлера на втором этаже здания представлял собой просторную квадратную комнату, обставленную дорогой мебелью. Стол был беспорядочно завален бумагами, карандашами, раскрытыми книгами. Правую стену занимал книжный шкаф, левую — карта Германии. В углу, у входной двери, на журнальном столике лежала толстая подшивка «Фёлькишер беобахтер», на приставном столе — туристическая карта страны и коробка цветных карандашей. Подоконник украшала ваза с цветами. Дитрих пропустил меня в кабинет и остался в приемной. Гитлер встретил меня по-дружески. Усадил за приставной стол, по телефону заказал кофе, стал расспрашивать о семье, о службе, о взаимоотношениях с Мильхом, поздравил с присуждением премии имени Левальда. За чашкой кофе продолжил разговор. По его словам, это будет год четырех общенациональных избирательных кампаний, результаты которых определят будущее нации: два тура президентских выборов и два тура выборов в рейхстаг. Кроме того, пройдут выборы в земельные парламенты. Он рассказал об успехах партии на последних земельных выборах. Так, на выборах в городской совет Бремена в ноябре 1930 года НСДАП получила 25,6 % голосов и 32 мандата из 120. В мае тридцать первого на выборах в ландтаг Шаумбурга-Липпе партия завоевала 26,9 % голосов и 4 места из 15, а в ландтаг Ольденбурга соответственно 37,2 % и 19 мест из 48. На сентябрьских выборах в рейхстаг партия получила шесть с половиной миллионов голосов избирателей, или 18 %. Геринг сформировал мощную, вторую по численности фракцию в рейхстаге из 107 депутатов. Гитлер встал из-за стола, заложил руки за спину, стал расхаживать по кабинету. Я давно его не видел. Пожалуй, со времени Нюрнбергского съезда в двадцать девятом году. Меня порадовали изменения в его облике. Он был одет в дорогой темно-коричневого цвета костюм-тройку, белую с накрахмаленными воротничком и манжетами сорочку, черный шелковый галстук. Новые черные лаковые полуботинки свидетельствовали о явном австрийском происхождении. Ничего лишнего. Все скромно, аккуратно и хорошего качества. Единственным украшением были запонки из неизвестного мне камня коричневого цвета с золотой свастикой на них и партийный значок на левом лацкане пиджака. Набриалиненные волосы аккуратно причесаны. Он слегка поправился. Выглядел бодрым. Лицо свежее. Голос ровный, без обычной экспрессии. — Таким образом, — заключил он краткий обзор партийных успехов и перешел к планам, — весь год мне придется находиться в гуще избирательных событий. Я, Баур, ни на секунду не сомневаюсь в нашем конечном успехе. Но у партии множество проблем, каких нет у наших главных политических конкурентов. Первое. Наши финансовые возможности весьма ограничены. Мы не располагаем такой пропагандистской машиной, как социал-демократы или коммунисты. Посмотрите, Баур, все города Германии буквально обклеены и завалены их предвыборными агитационными плакатами, афишами, листовками. Кругом портреты социал-демократов Адлера, Гейльмана, Тарнова, коммунистов Тельмана, Пика, Неймана. Второе. Деятельность СА и СС с конца 1929 года находится под запретом, а коммунистический союз «Спартак» Тельмана — нет. Отряды «Спартака» безнаказанно атакуют предвыборные собрания и митинги сторонников НСДАП, а штурмовики из СА и охранники СС не имеют права дать сдачи. Их сразу тащат в полицию и суды. Третье. Меня и других руководителей партии изолировали от общегерманских средств массовой информации. Мои статьи не публикуют крупнейшие газеты и журналы. Мне закрыт эфир через общенациональное радио и радиостанции земель. Нас вовсю стремятся изолировать от народа. Единственное, что у нас осталось, мои встречи с избирателями. Конечно, они чрезвычайно действенны. Но практика проведения кампании тридцатого года показала, что переезд из города в город железнодорожным и автомобильным транспортом, отнимает драгоценное время. А именно время является важнейшим оружием против противников. Гитлер сел напротив меня, положил обе ладони на стол и с пафосом сказал: — Поэтому я решил стать первым германским политиком, не против которого будет работать время, а на него. Я решил, используя авиационный транспорт, посетить все крупные и средние города Германии, лично встретиться с большинством населения. Мой избирательный штаб сегодня завершит разработку графика встреч, в рамках которого я планирую за одни сутки посетить два-три города, выступить на шести — восьми собраниях, встречах, митингах. Этим мы уничтожим врагов! Как вы оцениваете мой план, Баур? Что я мог сказать? Гражданская авиация развивалась семимильными шагами. В нашем распоряжении имелись надежные, комфортные и в меру безопасные пассажирские самолеты. Хотя большинство людей продолжали пользоваться железной дорогой, считая ее более безопасной, чем авиация. Я был ошеломлен смелостью Гитлера и горячо его поддержал. — Ну, вот и отлично, — он встал, демонстрируя, как я понял, завершение разговора. Встал и я. Он потряс ладонью, приказывая мне сесть. Я вновь занял место за столом. Гитлер взял с письменного стола бумагу и протянул ее мне. Это был приказ Мильха на бланке Люфтганзы о командировании летного капитана Ганса Баура в распоряжение руководства НСДАП в соответствии с договором от 26 февраля текущего года между компанией Люфтганза и НСДАП. Договор он мне не показал. Я расписался на приказе. — Все вопросы, Баур, урегулированы. Вам к ежемесячной зарплате летчика Люфтганзы будут выплачены солидные комиссионные. Летать будем на вашем «рорбахе». Он вновь встал и, смущенно глядя на меня, признался, что боится полетов. Вернее, не боится, а опасается. Но я был рекомендован, как самый надежный и опытный пилот. Кто меня рекомендовал, он не сказал. Он попросил рассказать о самолете, особенностях и опасностях полетов. Более часа пришлось мне разъяснять Гитлеру, что авиатранспорт надежнее железнодорожного. Статистика убеждала в том, что в железнодорожных катастрофах ежегодно погибает в сотни раз больше людей, чем при падении самолетов. «Рорбах» был обеспечен всем необходимым, он достаточно комфортен, надежен и безопасен. Я на карте показывал города, в которых имелись хорошие аэропорты и аэродромы. Честно признался, что в ряде случаев придется садиться на слабо подготовленные полосы. В первую очередь это касалось городов северо-востока и востока Германии. Непогода, конечно, будет создавать пассажирам некоторые неудобства, тряской, например, но наличие современных аэронавигационных приборов максимально гарантирует безопасность. Мне показалось, Гитлер немного успокоился. Он достал из шкафа маленькую синюю коробочку, вынул из нее значок члена НСДАП, прикрепил его на левый лацкан моего синего летного мундира. — Носите гордо, Баур. Уверен, у вас будет еще много разных наград. Но этот знак особый. Он демонстрирует вашу причастность к делу преобразования великой Германии. Гитлер позвонил по телефону и вызвал своего адъютанта Брюкнера. Тот немедленно явился, вскинул руку в приветствии, а потом пожал руку мне. — Брюкнер, — обратился к нему Гитлер, — мы с Бауром оговорили общие вопросы. Прошу вас обсудить с ним детали и совместно скорректировать график полетов. Брюкнера я знал с двадцать третьего года. Это был очень высокий, атлетически сложенный мужчина, примерно сорока пяти — сорока восьми лет, с приятным лицом. Я попрощался с ними, и Зеп Дитрих проводил меня до машины. По дороге домой я старался разобраться с мыслями. Безусловно, работа в качестве пилота у Гитлера, самого харизматичного, самого популярного политического деятеля Германии, была престижной. Материальная сторона тоже имела немаловажное значение. Кто, интересно, рекомендовал мою кандидатуру Гитлеру? Понятно, что Гитлера я должен устраивать. Один из лучших пилотов Германии, это, во-первых. Во-вторых, как и он, ветеран войны. Гитлер всегда это ценил. В-третьих, я из простой небогатой семьи. Не аристократ, не потомственный офицер. Гитлер этой категории людей никогда не доверял. Ну и, кроме того, я вступил в партию шесть лет назад. Следовательно, приказ о моем прикомандировании к Гитлеру можно рассматривать как важное партийное поручение. Но почему Мильх заранее не предупредил меня? Не успел или не посчитал необходимым снизойти до подчиненного, до одного из тысяч работников Люфтганзы? Знал ли об этом Гесс? Если знал, то почему не предупредил? Вопросов рождалось больше, чем ответов. Поэтому я решил: будь, что будет. Как там у русских: «Бог не выдаст, свинья не съест». Чертовски верная поговорка. Берлин. 9 мая 1945 года Вернувшись в Берлин, Савельев решил вначале повидаться с подполковником Кирпиченко, узнать у него последние новости. Но отдела военной контрразведки 79-го стрелкового корпуса на месте не обнаружил. В здании теперь располагалась одна из районных комендатур Берлина. Дежурный лейтенант раскрыл перед Савельевым план города и указал на кружок. Это был Берлин-Бух, окраина города, рабочий поселок. Берлин-Бух мало пострадал. Улицы, застроенные небольшими одинаковыми одно— и двухэтажными домами, заполнены людьми. Военные группами сидели на траве, стояли на проезжей части дороги, пели песни, кто-то плясал. Повсюду играли гармошки, баяны, аккордеоны, из патефонов раздавались звуки самой разнообразной музыки. Кое-где к военным присоединялись немцы. Солдаты и офицеры приглашали немок танцевать. Детвора носилась с радостными криками, гоняла по улицам на велосипедах. Военные угощали ребят сахаром, шоколадом, консервами, хлебом. Мальчишки весело тащили домой мешки и ранцы, набитые продуктами. У сетчатых металлических заборов их встречали матери, суетливо относившие продукты в дома и вновь возвращавшие детям пустую тару в надежде на то, что праздничное настроение русских позволит пополнить продовольственные запасы семей. По лицам немцев угадывалось, что и они находились в приподнятом настроении. Все же закончилась эта проклятая война. И какой бы трудной ни была впереди жизнь, она будет мирной, без похоронок, без страшных авианалетов и артиллерийских обстрелов, без вечного страха перед гестапо, без геббельсовского вранья. Немцы, словно муравьи, все время чем-то занимались. Возможно, поэтому буквально на глазах таяли свидетельства недавних боев. Конечно, основательно разрушенный центр Берлина требовал огромных материальных затрат и людских ресурсов. Но окраины преображались. За заборами, вокруг домиков, цвели яблони. Повсюду молодая густая зеленая трава, а на ней россыпью желтели цветы мать-и-мачехи. Запах цветущей сирени заглушал все другие запахи, дурманил, расслаблял. Отдел военной контрразведки 79-го стрелкового корпуса поместили в небольшой дом, примыкавший к корпусу бывшей районной больницы. Теперь здесь располагался номерной ХППГ (хирургический подвижный полевой госпиталь). В нем работала группа врачей-патологоанатомов и судмедэкспертов во главе с подполковником Шкаравским, занимавшаяся идентификацией останков Геббельсов, Гитлера и Евы Браун. Сами останки находились в помещении больничного морга, в подвале дома. Кирпиченко на месте не оказалось. Дежурный офицер отдела, от которого за версту несло винными парами, поздравил Савельева с победой, с присвоением очередного звания и тут же предложил выпить. Чтобы не обижать капитана, Савельев согласился. Кирпиченко, со слов капитана, убыл отдыхать. — Устал он шибко, товарищ подполковник, сами знаете. Ну и выпил, конечно, крепко за победу, — капитан потянулся за бутылкой, но Савельев поблагодарил и отказался. Он спросил: — А ты не знаешь, где теперь дислоцируется опергруппа полковника Грабина? В отделе контрразведки армии? — Нет. Тут они располагаются, — капитан ткнул указательным пальцем в потолок, — на втором этаже. Думается, товарищ полковник тоже отдыхает. А, может быть, и нет. Вы загляните. Грабин сидел за большим письменным столом, зарывшись в бумаги. Увидев вошедшего Савельева, который попытался по всей форме доложить о своем прибытии, устало махнул рукой, обнял подполковника. — Поздравляю, Саша, с победой и с подполковником. — Грабин разлил по рюмкам коньяк, придвинул блюдце с конфетами. Выпили. — На сегодня хватит. Нам еще с тобой работать. Давай рассказывай про своего летчика. Савельев достал из полевой сумки протоколы допроса, блокнот с непротокольными записями, стал подробно докладывать. Полковник по ходу дела задавал вопросы, что-то уточнял, делал пометки. Когда Савельев закончил, Грабин спросил: — Твое мнение о Бауре. Не врет? Что-то уж больно ладно все получается. Посмотри протоколы допросов Раттенхубера, Гюнше, Линге, адмирала Фосса, Монке. Все факты сходятся в главном. — Уверен, не врет. Видите ли, товарищ полковник, Баур — человек очень осведомленный, сильной воли и фанатично преданный Гитлеру. Он и не пытается этого скрыть. Баур убежден в том, что Гитлер, в силу своего гипертрофированного тщеславия, страшной боязни быть захваченным в плен и переживать физические и моральные мучения, не мог бежать из Берлина. Гитлер не верил никому: ни нам, ни союзникам, ни своим генералам, которых постоянно подозревал в предательстве, ни ближайшим соратникам. Измена Геринга, Гиммлера, Фегеляйна окончательно убедила его в бессмысленности жить. Он был прекрасно осведомлен о положении на фронтах. Он понимал, что армия, авиация и флот были разгромлены. Что возрождать Германию не на чем и не с кем. Если показания обитателей рейхсканцелярии сходятся, значит, мы на верном пути. Грабин порылся в документах, достал листки с машинописным текстом, подчеркнутым красным карандашом. Пододвинул их Савельеву. — Вот погляди. И это все за неделю. Савельев стал читать. Сообщение мюнхенского радио от 1 мая: «Фюрер геройски погиб в уличном бою в Берлине. Соратники по партии тайно захоронили его останки». Перевод сводки новостей из «Daily Mirror» от 3 мая: «Гитлер был доставлен самолетом из осажденного Берлина в Гамбург. Там его уже ждала специально подготовленная крейсерская подводная лодка, на которой он по одной информации отправился в Парагвай, по другой — в Аргентину». Перевод информационного сообщения агентства «Рейтер» от 4 мая: «Гитлер, по некоторым сведениям, бежал из Германии на подводной лодке особой конструкции для плавания в тяжелых ледовых условиях. Возможно, он скрылся на сверхсекретной германской базе в Антарктиде, расположенной под тридцатиметровым куполом изо льда». Сообщение информационного агентства «Ассошиэйтед Пресс», опубликованное в «Вашингтон пост»: «На авиабазе Травемюнде в постоянной готовности находился четырехмоторный “Кондор” с большим запасом горючего, предназначенный для транспортировки Гитлера в Японию. Там же имелись три больших гидросамолета для других высших чиновников рейха». Савельев вернул полковнику прочитанное. — Бред какой то, — произнес он в недоумении. — Нет, товарищ Савельев, это не бред. Это политика. — Грабин положил на стол свежие, за 8 мая, номера «Правды» и «Красной звезды». — Читай. Сегодня самолетом из Москвы доставили. В обеих газетах было опубликовано сообщение ТАСС, одно из утверждений которого наповал сразило Савельева: «По сведениям советских компетентных органов Гитлер жив и в настоящее время скрывается». Савельев был растерян. Его взгляд искал в глазах полковника поддержку. Грабин положил свои ладони на его плечи, сухо произнес: — Это политика, Саша. Что-то там наверху меняется. Ты же отлично понимаешь, такие сообщения без санкции Кремля не публикуют. Больше тебе скажу. Генерал Вадис подписал приказ о расформировании армейских, корпусных и дивизионных оперативно-розыскных групп военной контрразведки. Оставили только одну фронтовую, под моим началом. Но урезали до десяти человек. — Полковник распахнул настежь окно, закурив папиросу, стал смотреть на празднующих победу людей. Савельев подошел к окну и тоже закурил. Грабин продолжил: — Вчера в штабе фронта прошло большое совещание. Жукова не было. Он в Карлхорсте готовился к подписанию акта о капитуляции. Вел генерал Соколовский. Серов докладывал о ситуации в советской оккупационной зоне, о создании немецких гражданских административных органов. В конце доклада он сказал, что Верховный главнокомандующий поручил ему возглавить координацию всех оперативно-розыскных и следственных мероприятий. Он приказал Вадису и генералу Сидневу ежедневно докладывать лично ему. Потом появился приказ Вадиса. Сегодня он нас с Мироненко вызвал к себе и проинформировал об этом. Сказал, что вскоре его могут направить на другую работу. Будет новый начальник управления. Грабин вызвал ординарца и заказал кофе, прибрался на столе, часть документов убрал в сейф. На улице быстро темнело. Ординарец прикрыл окно, задвинул шторы. Принесли кофе, бутерброды с колбасой и сыром. За столом продолжили разговор. Грабин, несколько смущаясь, спросил: — Ты веришь в результаты нашей работы? — О чем вы говорите, товарищ полковник? Вы что, первый день меня знаете? — Тогда скажи, — Грабин испытывающим взглядом смотрел в глаза Савельеву, — как посмотришь на то, если я заберу тебя своим замом по опрегруппе? — Буду рад служить с вами, товарищ полковник, — Савельев встал, одернул гимнастерку. — Садись. Если согласен, сегодня же Мироненко подпишет приказ о твоем переводе. — Грабин кому-то позвонил и сказал: — Савельев не возражает. Пусть подписывает. Копию приказа направьте с нарочным мне. А теперь, — Грабин обратился к Савельеву, — перейдем к делу. Нужен верный и надежный переводчик. Предложения есть? Савельев молчал. Он думал о Лене, о полной неизвестности в их судьбе. Но он не хотел втягивать Савельеву в их с Грабиным работу. Он надеялся, что вот-вот, еще совсем чуть-чуть и Лену, как и большинство женщин-военнослужащих демобилизуют. Что она вернется в Москву. Он обязательно к ней приедет, и они поженятся. Грабин потрепал его по плечу. — Савельев! Ты что, спишь? — Никак нет, товарищ полковник. Есть у меня на примете один парень. Младший лейтенант. Мальчик совсем. Из университета призвали. Но язык знает недурно. Переводит бегло, смело, я бы сказал нагло. Шустрый парень. Служит в военной комендатуре Фюрстенвальде. Грабин снова взял телефонную трубку. — Как ты говоришь его фамилия? — Младший лейтенант Иванов Иван Петрович. Полковник заговорил в трубку: — Товарищ генерал, здравия желаю, полковник Грабин. С праздником вас. В комендатуре Фюрстенвальде есть такой Иванов Иван Петрович, младший лейтенант, переводчик. Нужен он нам очень. Нет, нет, товарищ генерал, ничем он не провинился. Наоборот, хотим парня к себе на службу забрать. Большое вам спасибо. Да лучше бы завтра прибыл. Работа не ждет. Я потом все формальности урегулирую. Еще раз спасибо. — Будет завтра переводчик. Я смотрю, ты совсем спишь. Давай так, сейчас двадцать один десять. До двух ночи ты свободен. Поспи. В два жду у себя. Савельев вышел на улицу, закурил. Кулешов ждал его в машине. — Поедем, старшина, в отдел. Кулешов вылез, поприседал, разминая ноги, и с напускным безразличием ответил: — А чего ехать-то? Вон он там, в том доме, — он указал в сторону двухэтажного красного кирпичного дома на противоположной стороне улицы, во всех окнах которого горел свет, — его вчера сюда перевели. Интересно, там хоть накормят? Или натощак спать придется? Кухаренко небось все остатки с праздничного стола или сожрал, или припрятал у себя в каптерке. — Хватит болтать, Кулешов, пошли. — Савельева сразу покинули усталость и сонное состояние. Он почти бежал в дом напротив. Воспоминания счастливого человека