Я спросил его о причине визита, мама же предложила уважаемому господину вахмистру выпить кружечку прохладного пива с порцией жареных белых сосисок. Полицейский от сосисок вежливо отказался. За пиво поблагодарил. С достоинством отпив из большого стеклянного бокала живительной влаги и вытерев платком усы, он, как будто бы позабыв о Марии, обратился с почтением ко мне: — Дело в том, господин летный капитан, что ваша сестра, похоже, задавила домашнюю курицу старой баронессы фон Затс. Курица эта, равно как и баронесса, конечно, весьма странные особы. Они доставляют полиции много хлопот, так как имеют пристрастие гулять в неположенных для прогулок местах. В том числе по проезжей части городских улиц. Но баронесса фон Затс подала жалобу на имя начальника полицейского управления Мюнхена с требованием найти и наказать преступника, совершившего убийство этой злосчастной курицы, проживавшей в ее квартире на правах кошки или собаки. Она сумела разглядеть номер автомобиля, якобы совершившего наезд на птицу. Господин районный инспектор полиции поручил мне разобраться в этом деле. Вахмистр после такого долгого монолога залпом допил пиво, вытер платком вспотевший лоб и уставился на меня с надеждой, что мне немедленно удастся решить его многотрудную задачу. Я подозвал Макса и велел ему осмотреть колеса стоявшей в гараже машины. Пока тот находился в гараже, мама уговорила вахмистра выпить еще кружечку пива, отец Доррит угостил его дорогой доминиканской сигарой. Макс прошептал мне на ухо, что проклятая курица действительно намотана на заднее правое колесо. Правда, от нее остались только перья. Я посоветовал ему немедленно содрать все с колеса и тщательно его вымыть. Мария пошла помогать мужу. Вскоре они вернулись, сообщив вахмистру, что никаких следов птицы на машине не обнаружено. Вся компания дружно отправилась осматривать машину. Вахмистр, убедившись в отсутствии улик, что-то зафиксировал в своих бумагах. Он извинился перед Марией, а затем перед всеми нами за причиненные неудобства, поблагодарил за угощение. Когда мы с Максом провожали его к калитке, он спросил меня: — Господин Баур, вы знаете Ганса Йогана Раттенхубера? Я вспомнил высокого сурового с виду человека примерно моих лет, входившего в созданный Гиммлером отряд СС личной охраны Гитлера. — Да, я его знаю. Вахмистр, пожимая мне на прощание руку, с достоинством промолвил: — Ганс служил вместе со мной в баварской земельной полиции. Потом ушел охранником в тюрьму Ландсберг, где сторожил господина Гитлера. Он очень высокого мнения о вас. Он считает вас одним из самых преданных людей господина Гитлера. Мы вновь собрались за столом, шутили, смеялись над куриной историей Марии. Я же, вспоминая слова полицейского вахмистра, думал о надвигавшихся серьезных изменениях в стране, в жизни каждого немца. Берлин. 8 мая 1945 года — Господин майор, — сказал Баур и сделал попытку улыбнуться, — я вижу, что вы торопитесь. Да и я еле держусь. Постараюсь быть кратким. Постараюсь. Итак, 26 апреля русская тяжелая артиллерия пробила перекрытия подземного перехода, соединявшего здание рейхсканцелярии с фюрербункером. Окружение фюрера поняло, что конец не за горами. Примерно около двух часов дня фюреру передали радиограмму от Геринга, посланную из Оберзальцберга, где располагалось имение рейхсмаршала. В ней Геринг информировал фюрера, что он принимает на себя руководство страной. — Я попросил бы вас, Баур, об этом подробнее. — У контрразведчиков имелись показания адмирала Фосса и Раттенхубера, подтверждающие этот факт. Но в них были противоречия. По всей видимости, оба давали показания с чужих слов. — Вы сами читали эту радиограмму, или вам о ней говорили? — Фюрер ознакомил с радиограммой Кребса, Геббельса, Бормана, Бургдорфа, Гюнше и меня. Содержание было следующим: «Мой фюрер! В связи с тем, что вы находитесь в окруженном Берлине и не можете в полном объеме исполнять власть, я в соответствии с решением рейхстага от 1 сентября 1939 года в качестве вашего преемника принимаю на себя руководство Германией. Как ее внутренними, так внешними делами, а также вооруженными силами. Если я до 22 часов 26 апреля не получу от вас ответа, буду считать, что вы согласны». Возможно, я что-то упустил несущественное в деталях, но за главное содержание ручаюсь. — Какова была реакция Гитлера? — Фюрер выскочил из кабинета взбешенный. Он прокричал: «О, этот Геринг!» и передал текст Геббельсу. Тот прочитал и пустил его по кругу. Больше всех негодовал Борман, явно подыгрывая фюреру. Он кричал: «Этот Геринг — свинья! Он знает, что ваш ответ не может быть получен до 22 часов». Фюрер немедленно стал диктовать Гюнше ответ. Геринг был снят со всех государственных, партийных и военных постов. Фюрер лишал его всех государственных и партийных наград. Коменданту Оберзальцберга приказывалось немедленно арестовать Геринга. В Ставку вызвали генерал-полковника авиации Риттера фон Грейма, командующего 6-м воздушным флотом люфтваффе. В радиограмме он был извещен о производстве в генерал-фельдмаршалы. Фон Грейм прилетел поздно вечером на легком разведывательном самолете «Физилер-Шторьх», которым управляла его подруга, прекрасный летчик Хана Рейч. Она сумела мастерски посадить самолет прямо у Бранденбургских ворот под ураганным огнем русской артиллерии. От прямого попадания снаряда самолет сгорел, а фон Грейм был ранен в ногу. Его отнесли в госпиталь и сделали операцию. Фюрер назначил его командующим люфтваффе вместо Геринга. Спустя три дня за ним прислали учебно-тренировочный самолет «Арадо», и он вместе с Рейч улетел в Мюнхен, куда перебазировался штаб Военно-воздушных сил. Это оказался последний самолет, совершивший посадку в Берлине. Около двух часов ночи к фюреру привели коменданта одного из районов Берлина подполковника Беренфенгера. Он доложил об ожесточенных боях на улицах и пожаловался на своего непосредственного начальника, командира танковой дивизии «Мюнхенберг» генерал-майора Мумерта. Тот будто бы отдает противоречивые приказы, требуя соблюдения порядочности в ходе боев. То есть запрещает расстреливать трусов и паникеров. Фюрер тут же отдал распоряжение Кребсу снять Мумерта со своего поста и арестовать его, а вместо него назначить героя подполковника. Одновременно Беренфенгер был произведен в генерал-майоры. От Штейнера вернулся Фегеляйн с плохим известием. Армия Штейнера остановлена русскими. В Берлин она не придет. После доклада фюреру Фегеляйн за чашкой кофе доверительно поведал нам с Гюнше об истинной причине отказа Штейнера идти на Берлин. Все дело оказалось в том, что Гиммлер, чей поезд еще стоял в Мекленбурге, запретил обергруппенфюреру СС Штейнеру идти на выручку Берлина. Таким способом он хотел вынудить фюрера, потерявшего надежду на деблокаду, покинуть столицу. Штейнер, слепо веривший своему покровителю Гиммлеру, не мог не исполнить его приказ. Следующий день, 27 апреля, оказался переломным. Утром поступила радиограмма от генерала Венка, которой он сообщал, что его части пробились к Потсдаму и вот-вот соединятся с корпусом генерала Реймана. Эта весть мигом облетела фюрербункер. Помещения вновь наполнились радостными голосами. Отовсюду слышался смех, хлопки открывавшихся бутылок шампанского. Повеселевший Борман хлопнул меня по плечу и уверил, что к вечеру Венк будет в Берлине. Около часу дня Гитлер провел совещание. На этот раз докладывал не Кребс, а генерал Вейдлинг, командующий обороной Берлина. Он без всякой дипломатии, свойственной Кребсу, прямо, по-солдатски, говорил о том, что русские на северо-востоке продвинулись до Александрплац, на севере — до вокзала «Веддинг», в западной части города — до Вильмерсдорф, Фриденау и Хадлензее. Русские по туннелям метро проходят в тыл обороняющимся. Фюрер прервал Вейдлинга и приказал открыть шлюзы на Шпрее и затопить шахты метро. Затем он отдал распоряжение Монке взорвать мосты через Шпрее и каналы. Примерно в девять вечера Кребс и Вейдлинг вновь докладывали фюреру обстановку в Берлине. Госпитали и больницы переполнены тысячами раненых солдат и гражданских лиц. Медикаментов и перевязочных средств нет. Продовольствия в Берлине осталось на день-два. Заканчиваются боеприпасы. Армия Венка окончательно остановлена русскими. Она не придет в Берлин. Падение Берлина — вопрос решенный. День-два, не больше. Вейдлинг стал просить фюрера дать согласие на прорыв с остатками гарнизона в юго-западном направлении, в сторону Потсдама на соединение с Венком. Он гарантировал успех прорыва, а фюреру невредимость. Фюрер ответил отказом. Вскоре после совещания Борман доложил фюреру, что перехвачена радиограмма из Швеции, в которой сообщалось о предложении Гиммлера представителям правящей династии Бернадоттов выступить посредниками в переговорах с англо-американским командованием о заключении перемирия. Взбешенный фюрер издал приказ об отстранении Гиммлера со всех постов, исключении его из партии и аресте. Он велел Гюнше немедленно разыскать Фегеляйна, которому он хотел поручить арест Гиммлера. Фегеляйна в фюрербункере не нашли. Тогда Гюнше послал на Блейбтройштрассе, где находилась квартира Фегеляйна и его жены Гретль Браун, сестры Евы Браун, отряд из личной охраны фюрера под командой оберштурмфюрера СС Гельмута Фрика. Фегеляйн оказался действительно там. Одетый в штатское, пьяный, он отказался подчиниться. Тогда Раттенхубер послал за ним группенфюрера СС Франца Губера, заместителя шефа гестапо. Тот быстро доставил Фегеляйна и его порученца в фюрербункер. Раттенхубер с Губером допросили Фегеляйна и выяснили, что тот приготовился бежать из Берлина, прихватив с собой чемодан, набитый золотом. Чемодан принадлежал группенфюреру СС Эрнсту Гравицу, санитарному врачу СС, который тремя днями ранее застрелился у себя в доме. Раттенхубер сказал мне позже, что, возможно, Гравица убили люди Фегеляйна. Фюрер вначале решил отправить Фегеляйна на передовую, в боевую группу Монке. Но Раттенхубер, Монке, Губер, Гюнше, Хёйгль и другие эсесовцы, не любившие заносчивого Фегеляйна, настояли на трибунале. Фюрер согласился, но неохотно. Он не желал причинять боль Еве Браун. Наспех собранный трибунал под председательством Монке, приговорил Фегеляйна к расстрелу. Его расстреляли в саду здания Министерства иностранных дел. — Как на это отреагировала Ева Браун? — Ночью, проходя мимо буфета, я увидел сидевших там фрейлейн Браун, Юнге, Кристиан, фрау Геббельс и Крюгер. Они пили кофе и коньяк. Ева Браун возбужденно рассказывала, что она совсем потеряла голову из-за этого идиота Фегеляйна, оставившего вдовой ее сестру, которая ждет ребенка. — А где сейчас Гретль Браун? — Фегеляйн еще в марте вывез ее в Баварию. Но куда конкретно, мне не известно. Об этом знает его брат, Вальдемар, штандартенфюрер СС и командир бригады 8-й кавалерийской дивизии СС. Дивизия, как мне помнится, воевала в составе 3-й армии Штейнера. Савельев приказал переводчику позвать главного врача госпиталя. Майор быстро набросал для него записку со сведениями о Вальдемаре Фегеляйне. Он попросил подполковника дозвониться до отдела контрразведки 3-й ударной армии и передать эту информацию для срочного поиска штандартенфюрера. Уходя, Лукьяненко подмигнул майору, уверяя, не волнуйся, мол, сделаем как надо. Савельев продолжил допрос: — Вы сказали, что 27 апреля стал переломным днем. Переломным в чем? — В настроении обитателей фюрербункера. Всем стало ясно, что никакого высвобождения не будет. Что, если даже Гиммлер и Фегеляйн предали фюрера, это значит конец. Именно в тот день, когда русские войска уже находились на Потсдамской площади, фрау Геббельс, пригласив меня к себе, сказала, что они с мужем решили усыпить детей морфием, а затем отравить цианистым калием. После чего покончат с собой. Она уверяла, что такие же пилюли Штумпфеггер передал фюреру и Браун. Яд надежный. Фюрер проверил на собаках. Овчарка Блонди и ее щенок скончались мгновенно. — Вы видели сами? — Нет. Мне об этом рассказал Раттенхубер, который был свидетелем смерти собак. — Каково было настроение Гитлера в этот день? — Он был полностью подавлен событиями. Большую часть времени проводил в своем кабинете с фрейлейн Браун. Следующий день, 28 апреля, был сущим адом. Русские стали обстреливать правительственный квартал из реактивных минометов «Катюша». Вокруг рейхсканцелярии кипел огонь взрывов. Мы думали, что стены бункера не выдержат. Рано утром фюрер собрал нас в приемной. В этот момент пришел Аксман и при всех предложил фюреру согласиться на прорыв. Он горячо уверял, что двести специально подобранных гитлерюгендовцев, являются сущими дьяволами. Они знают каждую подворотню Берлина и выведут фюрера и всех оставшихся из города. Прикрытие осуществят танковый батальон и группа СС под командованием Монке. Фюрер в очередной раз отказался. Он поблагодарил Аксмана за преданность и вручил ему Железный крест 1-го класса и одновременно редчайшую награду Рейха, крест Германского ордена 2-го класса с мечами. Надо сказать, что, насколько мне известно, этой высшей партийной наградой за всю войну было награждено всего десять человек. Причем пять из них посмертно. Вечером Борман зашел ко мне вместе с Линге и пригласил через два часа в комнату для совещаний. Там должно было состояться венчание фюрера с фрейлейн Браун. Воспоминания счастливого человека После того как Мильх отказал Гуго Юнкерсу закупать у него новый одномоторный самолет, ведущий инженер Люфтганзы, господин Шацкий переделал в общем неплохую конструкцию в трехмоторную машину, а руководители концерна BMW предложили подыскать для нее мощный и надежный двигатель. В Соединенных Штатах нашли хороший и экономичный двигатель «Хорнет» мощностью 500 лошадиных сил, разработанный фирмой «Пратт и Уитни», который по лицензии стал выпускаться на заводе BMW. В итоге появился прекрасный транспортный и пассажирский самолет JU-52, ставший основной машиной гражданской, а в будущем и военно-транспортной авиации Германии. Профессор Юнкерс продолжал упорствовать, отказываясь от сотрудничества с Люфтганзой в производстве новой машины. Тогда Мильх, верный своей тактике лобового удара, известил профессора о том, что Люфтганза передает заказ заводу «Фокке-Вульф», переоснащает весь парк компании новой машиной и прекращает закупку самолетов «Рорбах» у Юнкерса. Для последнего это означало банкротство концерна. Юнкерс сдался. Однако Мильх пошел дальше. Контракт, подписанный с Юнкерсом, предусматривал контроль со стороны Люфтганзы за производством новых машин, в целях чего на заводе присутствовали ее представители. Это не просто ущемило больное самолюбие Юнкерса. Авиастроительный концерн, по сути, потерял и финансовую, и технологическую самостоятельность, превратившись в придаток Люфтганзы. В середине июня 1932 года Мильх вызвал меня в Дессау на авиазавод и поручил провести первые испытательные полеты новой машины. На летном поле моему взору предстал летательный аппарат, своей красотой вызвавший восхищение. В его дизайне отсутствовала присущая всем современным транспортным самолетам угловатость. Линии корпуса были сглажены и как будто устремлены вперед, словно находились в постоянном стремительном движении. Корпус самолета, выполненный из рифленых листов дюраля, сверкал в лучах яркого летнего солнца. Просторный и светлый салон, рассчитанный на восемнадцать пассажиров, отделан панелями из ясеня. Удобные пассажирские кресла из натуральной кожи раскладывались в трех позициях, что позволяло пассажирам занимать полулежачее положение и вытягивать ноги. В салоне над креслами имелись просторные закрывающиеся антресоли для багажа. Иллюминаторы изготавливались из толстого, тщательно отшлифованного, цейсовского стекла. Туалет был снабжен водосливом, умывальником, зеркалом. Пол салона украшала ковровая дорожка. Салон утеплили, установили стационарные калориферы, заполнявшиеся горячим воздухом, усилили шумоизоляцию. Пассажирам теперь не требовалось приникать к кислородным маскам на высоте свыше 4300 метров. Необходимые дозы кислорода автоматически впрыскивались в салон из баллонов, как только самолет поднимался выше этого рубежа. Воздух в салоне всегда оставался свежим и чистым. Пилотская кабина порадовала простором, отличным обзором, удобным креслом и подсвечивающейся приборной панелью. Штурвал и педали имели плавный ход, что создавало пилоту дополнительные комфортные условия. Все три члена экипажа обеспечивались современными шлемофонами, снабженными внутренним переговорным устройством. На машину установили мощную радиостанцию большого радиуса действия. Шасси пока еще не убирались, но имели надежные тормоза, что позволяло использовать посадочную полосу ограниченного размера. Первый испытательный полет я совершил один, без экипажа, представителей завода и Люфтганзы. Включил зажигание, прогрел двигатели и был удивлен, насколько машина резво набирала обороты. Короткий разбег, быстрый подъем до нормативной высоты в шесть километров, отличное поведение в горизонтальном полете, отзывчивость на движение штурвала при поворотах, убедило меня в прекрасных качествах этой надежной, легко управляемой и послушной машины. Когда я разгонял ее до максимальной скорости 265 километров в час, не чувствовалось ни вибрации корпуса, ни натужного рева двигателей. Я посадил машину и долго сидел в пилотском кресле, наслаждаясь блаженным состоянием, которое нельзя выразить словами. Я был просто счастлив. Отворилась дверь, в кабину с испуганными лицами протиснулись бортинженер с врачом. Доктор хмуро поглядел на меня, поводил перед моим лицом ладонью, подергал мое плечо. — С вами все в порядке, господин летный капитан? — спросил он. Из салона послышался гул множества голосов и среди них громовой Мильха: «Что с Бауром? Где врач? Врача, быстро!». Я поднялся из кресла, дружески похлопал бортинженера и врача по плечу, вышел в салон. Мильх, увидев меня целым и невредимым, улыбающимся, шутливо треснул в мою грудь кулаком. — Ну, ты, Ганс, напугал нас. Чего это ты не выползал из конуры? — Все нормально, господин директор. — Я не мог позволить себе в присутствии множества людей говорить с Мильхом на «ты». — Я просто наслаждался впечатлениями о полете и посадке. — Как машина, Ганс? Давай выкладывай свои первые впечатления и замечания. Никого не стесняйся. Руби голую правду. — Прекрасная машина, — ответил я, — маневренная, послушная. Отлично ведет себя в полете. Таких у нас еще не было. Мильх сиял. Он повернулся к профессору Юнкерсу и ехидно заметил: — Вот так, господин профессор! С нами нужно дружить, а не капризничать. И не думайте, что это ваша машина. Она продукт нашего совместного творчества. Я испытывал новую машину в самых разных, зачастую экстремальных, режимах. Трижды пересекал Альпы вдоль и поперек. Проходил через сплошную облачность, плотный туман, ливневые дожди и град. Подробный письменный отчет об испытаниях убедил Мильха в том, что машина, в самом деле, превосходная. Она имела в тот период самый короткий разбег, самую высокую скороподъемность, несла самую большую полезную нагрузку. Взвесив все, Мильх решил отправить меня от Люфтганзы с новой машиной на европейский авиационный конкурс в Цюрихе. Через месяц в Цюрихе мы имели ошеломляющий успех. Наша машина победила в гонках вокруг Альп через Швейцарию, Францию, Италию, Австрию и Баварию. В условиях нулевой видимости и сильного обледенения я был вынужден все время идти по приборам. Конкурентов нам не оказалось. Мильх после получения победного кубка и значительной призовой суммы окончательно решил весь авиационный парк компании укомплектовать JU-52. Из Цюриха мы с ним вылетели в Мюнхен, где он повстречался с Гитлером, Гессом и Удетом. Через сутки я должен был везти его в Берлин. На аэродроме в Фюрте все и произошло. Погода стояла солнечная и безветренная. Машина после короткого разбега легко оторвалась от земли. На высоте трехсот метров внезапно взорвался левый двигатель. Взрывом оторвало часть крыла и колесо шасси. Самолет стал заваливаться вправо и вниз. С неимоверным усилием мне удалось удержать его и выпрямить. На двух двигателях я посадил его на ржаное поле, раскинувшееся за аэродромом. Мы выбрались из поврежденного самолета. Мильх присел на корточки и закурил. На его шее зияла рваная рана, из которой на мундир стекала тонкой струйкой кровь. Бортрадист и я обработали рану и забинтовали шею. Мильх курил и молчал. Похоже, что радужные планы о перевооружении Люфтганзы новым самолетом разлетелись в прах. Видимо, имелась серьезная конструкторская ошибка или грубый производственный брак. Это был страшный финансовый удар по компании, по ее престижу. Мильх молчал и глядел в даль, где ржаное поле сливалось с горизонтом. — Сюда, скорее сюда! — послышался взволнованный голос бортинженера, которого я отправил осмотреть повреждения. Мильх поднялся и вместе с нами увидел необычайную картину. В левом поврежденном крыле торчал неведомо откуда взявшийся какой-то авиационный двигатель, искореженный пропеллер и нога человека в высоком коричневом ботинке. Зрелище было ошеломляющее. Подъехали инженеры и техники с аэродрома Фюрта, с ними врач и медсестра, которые осмотрели Мильха. Оказалось, произошло лобовое столкновение. Маленький учебно-тренировочный «фламинго» заходил на посадку со стороны солнца. В ослепительных встречных солнечных лучах мы его не видели. Его же несчастный пилот не мог не заметить набиравшую высоту большую пассажирскую машины. «Фламинго» врезался в наш левый двигатель и застрял в крыле. Пилот погиб мгновенно. Этот необычный случай, включавший относительно мягкую посадку, доказал Мильху удивительную прочность и надежность машины. Все его сомнения рассеялись. Германия получила отличную машину, исправно служившую гражданским и военным интересам на протяжении четырнадцати лет. Берлин. 8 мая 1945 года Наступил вечер. За всю войну ленинградец Савельев так и не привык к тому, что весной быстро темнеет. Он несколько раз выходил на улицу покурить, давая возможность Бауру отдохнуть и поужинать. От предложения Лукьяненко поесть категорически отказался. Переводчик тоже устал. Он нервно и неумело курил, кашлял, бросая стыдливые взгляды на майора. Савельев дружески хлопнул его по плечу: — Ничего, лейтенант, потерпи немного. Cкоро закончим. Юноша, впервые участвовавший в допросе такой фашистской шишки, был ошарашен услышанным. Но его, очевидно, распирала гордость от сопричастности, как ему казалось, к такому важному государственному делу. Растоптав окурок, он робко спросил Савельева: — Товарищ майор, а как попасть на службу к вам в Смерш? Савельев сидел на лавке, сооруженной из двух ящиков, накрытых доской от борта немецкого грузовика, перевозившего, видимо, боеприпасы. На доске была надпись «Achtung! Todesgefahr». Он встал и показал на надпись. Лейтенант перевел: — Внимание! Смертельная опасность. — Вот это и есть наша работа. В буквальном смысле слова. И на фронте, и в мирное время. Тебе этого хочется? Война закончилась, лейтенант. Вернешься в университет. Перед тобой все дороги открыты. Вся жизнь впереди. Тебя, кстати, как зовут?