— Спасибо, господин майор. Мне лучше. Я продолжу с 23 апреля. Утром артиллерийский обстрел усилился. Несколько снарядов попало во внутренний сад рейхсканцелярии, во «двор почета», и уничтожили стоящие там автомашины и баки с бензином. Погибло много солдат и офицеров охраны. Русские штурмовики навалились на правительственный квартал. Они реактивными снарядами расстреливали возведенные баррикады, артиллерийские позиции, пулеметные гнезда. В этот день были выведены из строя трамвайное сообщение, берлинская окружная дорога, большинство станций метро. Прекратилась подача газа и электричества. Однако продолжала исправно работать городская телефонная связь. Фюрер, как обычно, назначил совещание на полдень. Число его участников заметно сократилось. Больше не присутствовали Кейтель и Йодль. Генералы авиации Колер и Кристиан перенесли свои штаб-квартиры в Потсдам и тоже перестали являться на совещания. Представитель рейхсмаршала Геринга в Ставке, генерал авиации Карл Боденшац, начальник вооружения вермахта, генерал пехоты Вальтер Буле и начальник военного архива, генерал Вальтер Шерф бежали из Берлина в Баварию. В совещаниях участвовали лишь те, кто остался с фюрером. — Раттенхубер, Генрих Мюллер, Монке не участвовали в совещаниях? Чем они занимались в фюрербункере? — Группенфюрер СС Раттенхубер иногда участвовал. В фюрербункере у него был создан штаб обороны рейхсканцелярии. Он практически все время занимался вопросами снабжения продуктами и боеприпасами, пополнения боевых подразделений людьми, госпиталем, связью с генералами, отвечавшими за оборону центра Берлина. Мы его редко видели. Он все время был в движении. Бригадефюрер СС Монке тоже имел свой штаб в бункере. Но большую часть времени проводил на передовой, в рядах защитников. Группенфюрер СС Мюллер постоянно встречался с какими-то военными и штатскими людьми, иногда на некоторое время пропадал. С фюрером общался редко и никогда наедине. Он вообще старался ни с кем особенно не общаться. Ко мне он относился уважительно. Несколько раз мы с ним вдвоем пили кофе. Но он никогда меня не просил о самолетах. Я его как-то спросил, почему он не бежит из Берлина. Ведь шефы его, Гиммлер и Кальтенбруннер, и носа сюда не показывают. Он ответил, что не видит смысла. Все равно кто-нибудь его выдаст русским или союзникам. По старой и доброй, так сказать, немецкой привычке. Кребс кратко доложил обстановку на фронте. Фюрер прервал его вопросом: «Где Венк?» Кребс ответил, что армия генерала Венка в полном составе отведена с Эльбы и в настоящее время стягивается юго-восточнее Магдебурга. После суточной перегруппировки она двинется на Берлин. Фюрер, довольный сообщением, еще раз повторил свой приказ 3-й армии Штейнера ускорить наступление на Берлин с севера. После совещания Борман в приемной фюрера разложил на столе оперативную карту и давал указания своему помощнику, штандартенфюреру СС Цандеру и еще какому-то армейскому полковнику об эвакуации аппарата партийной канцелярии. Кребс во время совещания показал на карте узкий коридор шириной 15–20 километров в районе Дрездена, не занятый противником. Борман решил им воспользоваться и эвакуировал на автобусах и грузовиках всех сотрудников партийной канцелярии, в том числе шесть своих секретарш и всех стенографисток. С ним осталась тридцатилетняя секретарша Эльза Крюгер, которая была дружна с Евой Браун. Крюгер часто приглашали на чаепития к фюреру и Браун. — Вы знаете ее судьбу после взятия рейхсканцелярии? — спросил Савельев, вспомнив, что среди задержанных обитателей фюрербункера Крюгер не значилась. — Она уходила 1 мая в группе Бормана. Дальнейшая ее судьба, как вы понимаете, мне не известна. Вечером фюрер срочно созвал совещание. У него был мрачный вид. Он заявил, что ему стало известно о фактах вывешивания на домах в северных районах Берлина, в том числе в Вейсензее, красных и белых флагов. На некоторых позициях солдаты сдаются без боя. Имеются случаи дезертирства. Даже группового. Он приказал Раттенхуберу и Хёйглю немедленно сформировать мобильные карательные отряды СС для расстрела предателей, трусов и дезертиров на улицах Берлина. Уже к ночи Гюнше доложил фюреру о результатах. Расстреляно свыше двухсот человек. Большая группа солдат и офицеров с табличками на груди «Казнен за неисполнение приказа фюрера» была повешена на вокзале Фридрихштрассе. Весь день 24 апреля русская крупнокалиберная артиллерия беспрерывно обстреливала центр Берлина. Стены бункера сотрясались. С его потолка сыпалась штукатурка. Настроение фюрера в конец испортилось, когда Кребс доложил ему, что русские практически замкнули кольцо окружения. Остался лишь узкий проход южнее Шпандау, соединяющий Берлин с внешним миром. Лицо фюрера перекосилось от гнева при извещении о том, что армия Штейнера не будет наступать на Берлин с севера. Фюрер послал Фегеляйна к Штейнеру с приказом завтра же с войсками быть в Берлине. Об армии Венка никакой информации не было. Весь вечер поступали тревожные донесения. Русские на юге прорвали заградительное кольцо вокруг Берлина, и их танки вошли в предместья города. Затем Кребс зачитал радиограмму: «Русские перерезали шоссе Берлин — Науэн». Вернулся Фегеляйн и сообщил, что Штейнер всеми имеющимися у него частями начал наступление на позиции 1-й армии Войска польского, расположенные на севере Берлина. Фюрер немного успокоился и ушел к себе в кабинет. И тут Кребс сообщил нам самое главное. Окружение Берлина завершено. Штейнер и Венк не могут пробиться в город. Их сил для этого крайне недостаточно. Всех охватила паника. Я видел, как Борман и Геббельс пали духом. В подавленном состоянии я ушел в свою комнату и лег спать. Утром 25 апреля была получена радиограмма от Кейтеля. Он сообщал, что 12-я армия Венка вплотную подошла к Потсдаму. Вскоре поступило донесение от Штейнера о том, что он ночью начал успешное наступление в районе к северу от Ораниенбурга. Эти новости мгновенно облетели фюрербункер, и у всех его обитателей вновь поднялось настроение. Фюрер тоже приободрился. Но, когда на дневном совещании Кребс доложил, что русские усилили нажим в северном и восточном районах Берлина, южнее Темпельсхофа, что они захватили главные склады и в войсках ощущается недостаток боеприпасов, всех вновь охватило уныние. Около трех часов дня фюреру доложили о соединении русских и американских войск на Эльбе в районе Торгау. Борман в присутствии всех, находившихся в приемной, обратился к фюреру с предложением лично связаться с американцами. Фюрер покачал головой и устало вымолвил: «Нет. Для этого у меня больше нет авторитета. Это должен сделать другой». Он поклонился и удалился в свой кабинет. Все молча разошлись. — Скажите, Баур, кто в те дни, по вашему мнению, управлял событиями? — Но ответить раненый не смог. Вошли медсестра и санитары, уложили раненого на носилки, понесли на перевязку. Воспользовавшись паузой, Савельев стал приводить записи в порядок, оформлять протокол допроса, сверять показания Баура со сведениями, полученными в ходе допросов адмирала Фосса, Раттенхубера, Гюнше, Линге, других задержанных. Он был убежден, что Баур не лжет. Сходились не только главные события и факты последних дней Гитлера, но и многие нюансы, детали разговоров, докладов, настроений. Похоже, что Гитлер был сломлен не только морально, ни и физически немощен. Он боялся покинуть бункер, опасаясь быть убитым осколком снаряда, шальной пулей, боялся авиакатастрофы, испытывал животный страх перед пленом. Он был подобен загнанному зверю. Самоубийство для него представлялось самым простым, надежным и безболезненным способом поквитаться с жизнью. Через полчаса Баура принесли в палату, сделали укол, напоили горячим чаем. Санитарка отламывала маленькие кусочки принесенного Сизовой шоколада и клала ему в рот. Баур отказался от отдыха, попросил продолжить допрос. — Так кто же, по вашему мнению, руководил страной и армией в последние дни апреля? — повторил вопрос Савельев. — Господин майор, я много думал об этом. И знаете, я не нашел ответа на ваш вопрос. Мне кажется, ни страной, ни армией уже никто не руководил. Фюрер мог еще влиять через окружавших его генералов на действия германских войск вокруг и внутри Берлина. Далее его власть не распространялась. За исключением некоторых эпизодов, о которых скажу позже. Скорее всего, одни немецкие генералы, по привычке выполняя свой долг и, действуя в соответствии с присягой, руководили боевыми действиями на вмененных им участках фронта. Другие сдавались в плен англосаксам из-за усталости или идейных соображений. Каждый большой или маленький руководитель на своем посту, в силу присущих немцам упорству и педантичности, продолжал исполнять свой долг. Вот так телега Третьего рейха и катилась по инерции. Если вы полагаете, что Гиммлер, Геринг или адмирал Денниц обладали какими-то рычагами власти, вы глубоко ошибаетесь. Этих рычагов уже не существовало. Савельев сделал в блокноте стенографические записи, не относящиеся к протоколу допроса, и попросил Баура вернуться к событиям конца апреля. — Со слов личного камердинера фюрера Линге я знаю, что во второй половине дня 25 апреля фюрер вызвал его к себе и сказал, что он и фрейлейн Браун решили покончить собой. Он приказал Линге лично сжечь их трупы, так как не желает, чтобы они попали в руки русских. Он также приказал, чтобы были уничтожены все его личные вещи и вещи Браун. Линге обещал фюреру исполнить его приказ. Затем Линге пригласил к себе слугу фюрера гауптштурмфюрера СС Гейнца Крюгера, командира личного эскорта фюрера оберштурмбаннфюрера СС Шедле и заместителя Раттенхубера штандартенфюрера СС Хёйгля. Он рассказал им о воле фюрера и передал его приказ хранить все в тайне. Решили, что Линге и Шедле сожгут трупы, а Хёйгль и Крюгер уничтожат вещи фюрера и Браун. Настроение у всех было подавленное. Крюгер принес две бутылки водки. Выпили быстро и без слов. Остаток дня фюрер провел в беспорядочном передвижении по бункеру. Он нигде не мог долго находиться. Наконец, он уселся на мягком диване в приемной, пригласил фрейлейн Браун и Крюгер, фрау Кристиан, Бормана, Фегеляйна, Бургдорфа и меня, заказал чай, кофе, пирожные. Бургдорф попросил коньяка. Когда принесли коньяк, разлитый в рюмки, фрейлейн Браун потребовала принести бутылку коньяка, а Бургдорф еще и бутылку водки. Захмелев, Борман, Бургдорф, Фегеляйн и Браун пустились в воспоминания о прошлой счастливой жизни. Фюрер не проронил ни слова. Его взгляд застыл в одной точке. Он теребил спящего у него на коленях Вольфа, щенка его любимой овчарки Блонди. — Что вы можете сказать о судьбе заместителя Раттенхубера бригадефюрере СС Хёйгле? — Он погиб на моих глазах при прорыве 1 мая. Осколок мины попал ему в голову. Мы не смогли даже унести его с улицы. — О помощнике Мартина Бормана штандартенфюрере СС Цандере? — Цандер пробивался в группе Бормана. С 1 мая ничего о нем не знаю. — Вы говорили о том, что фюрер поручил Линге и Шедле сжечь его труп и труп Браун. Линге нами задержан. А где Шедле? — Оберштурмбаннфюрер СС Франц Шедле застрелился вечером 1 мая. Он отказался участвовать в прорыве. Возможно, это было связано с тем, что он был гипертоником. После смерти фюрера у него случился гипертонический криз. Он все время лежал. — Куда исчез бригадефюрер СС Хевель? — Офицер связи рейхсминистра Риббентропа в Ставке Вальтер Хевель тоже застрелился в фюрербункере 1 мая. — Вам известны такие личности, как Кемпка, Альбрехт, Вейс, Карнау, Мансфельд, Манциарли, Мёллер, Поппен? Если да, где они? — Савельев проверял Баура. Он знал, что диетическая повариха Гитлера двадцатипятилетняя Констанция Манциарли погибла 2 мая при штурме рейхсканцелярии. Труп бригадефюрера СС Альбрехта был обнаружен и опознан в тот же день на Фридрихштрассе. Кемпка, личный шофер Гитлера, исчез. Подполковник Вейс, адъютант генерала Бургдорфа, задержан и участвовал в опознании трупа Бургдорфа. Офицеры СС из отряда охраны рейхсканцелярии Поппен, Мансфельд, Карнау также были задержаны и дали показания. Контрразведчики не знали, кто такой Мёллер. Его задержали в нетрезвом состоянии. Он был одет в черную эсесовскую форму без погон. Когда протрезвел, наотрез отказался давать показания. — Кемпка — личный шофёр фюрера и начальник гаража рейхсканцелярии. Он бежал 1 мая. Ничего о нем не знаю. Фрейлейн Манциарли готовила диетическую пищу фюреру. Последний раз я видел ее 1 мая. О ее судьбе, равно как и о судьбе подполковника Вейса, мне ничего не известно. Вилли Мёллер — портной рейхсканцелярии. Вернее, начальник швейной мастерской. Он был весельчаком и любил выпить. Я не знаю, где он. Другие, названные вами фамилии, мне неизвестны. — Это офицеры охраны рейхсканцелярии. Неужели они вам не знакомы? Баур глубоко вздохнул и ответил: — Господин майор. Рейхсканцелярию охраняла почти дивизия. Одних офицеров СС там было больше двух тысяч. Неужели вы думаете, что я, группенфюрер СС, в звании равном генерал-лейтенанту, мог знать всех лейтенантов, капитанов, майоров и даже полковников? Савельев все хорошо понимал. Ему нужно было установить личности задержанных. А таких у них в отделе скопилось больше двух сотен. Но его даже не это беспокоило. Совершенно не оставалось времени. Савельев не знал, что сегодня, 8 мая, в Карлхорсте, в здании военно-инженерного училища вермахта, соберутся представители союзников. Что ровно в 22 часа 43 минуты по берлинскому времени маршал Жуков, главный маршал авиации Великобритании Теддер, командующий стратегическими воздушными силами США генерал Спаатс, французский генерал де Латр де Тассиньи, генерал-фельдмаршал Кейтель, адмирал Фридебург и генерал-полковник авиации Штумпф подпишут акт о военной капитуляции Германии. Он не ведал о том, что 9 мая, на которое он так наделся, рассчитывая завершить допросы Баура, станет Днем победы. Баур очень устал. Савельев вызвал медсестру и вышел с переводчиком на улицу покурить. Воспоминания счастливого человека Весной 1931 года была открыта новая страница в развитии гражданской авиации. Первого апреля маршрут Мюнхен — Милан продлили до Рима. Одновременно авиационными маршрутами связали Берлин и Рим. Таким образом, Люфтганза наладила скоростную транспортную связь со столицами ведущих европейских континентальных стран. Мне поручили осуществить первый рейс из Мюнхена в Рим. C нами летела официальная делегация в составе министра транспорта Германии фон Герарда, директора департамента гражданской авиации Министерства транспорта Бранденбурга, Мильха, журналистов. К пяти часам дня я посадил «рорбах» в центральном аэропорту Рима «Ченто-Челло». Нас встречали министр авиации Италии генерал Бальбо с сопровождавшими лицами, посол Германии фон Шуберт. На летном поле был выстроен почетный караул, прозвучали гимны двух держав. Вечером генерал Бальбо дал ужин в честь открытия маршрута и официальной делегации Германии. В тот же день итальянские самолеты отправились в Берлин и Мюнхен. Визит германской делегации в Рим продолжался неделю. Все это время в Риме находился и я. К моему большому сожалению, со мной не смогла полететь Доррит. Она внезапно почувствовала себя плохо. Повторился такой же приступ, как четыре года назад в Париже. Мы положили ее на обследование в берлинскую клинику «Шарите», где за ней присматривал брат Ганс. Без Доррит у меня не было особенного желания гулять по Вечному городу. Поэтому вместе с экипажем большую часть времени я проводил на аэродроме, занимаясь, как мы говорили, чисткой перышек нашей большой и надежной птицы. Третьего апреля Мильх получил аудиенцию у папы римского. Вечером в отеле он приказал мне подготовить самолет для совершения экскурсионного полета над Римом. С такой просьбой обратилась к нему группа кардиналов. На следующий день мы ожидали почетных пассажиров на аэродроме, но никто из кардиналов не прибыл. Они прислали вместо себя секретарей и помощников. Желание совершить воздушную экскурсию выразили и служащие германского посольства. Погода стояла солнечная и безветренная. Пассажиры могли наслаждаться прекрасными видами города и окрестностей. По общему мнению, экскурсия удалась. На аэродроме меня благодарили, приглашали в гости, а один служащий Ватикана от имени папы вручил мне чудесный альбом с видами столицы Римско-католической церкви. В баре за кружкой пива Мильх весело сказал: — Ну, дружище Баур, дорогой мой Пустельга, запасной аэродром ты себе обеспечил. В Ватикане только о тебе и говорят. Просят командировать тебя на должность придворного пилота. Обещают приобрести любой лучший в мире пассажирский самолет и установить баснословное по нашим меркам денежное содержание. — И что ты ответил? — спросил я. — Что ничего у них не выйдет. Баур нужен Германии. Он один из лучших пилотов страны. От такой оценки моего скромного труда я был безмерно счастлив. После того как девятого апреля мы доставили германскую делегацию в Берлин, я удостоился официальной благодарности министра транспорта за профессионализм и мастерство. В приподнятом настроении я отправился к Доррит. Она чувствовала себя хорошо и уговорила выписать ее из клиники. Во время обеда в летнем кафе Доррит ознакомила меня с медицинским заключением, в котором говорилось о сосудистом заболевании, периодически провоцировавшем потерю сознания. Ничего опасного, как я понял, это не предвещало, поэтому я успокоился и стал рассказывать о полете в Рим. Мы договорились, что в сентябре проведем отпуск в Риме. В Мюнхене меня ожидала приятная новость. Оказывается, руководство Люфтганзы зафиксировало мой сотый полет над Альпами. По этому случаю, компания организовала торжественный обед, во время которого мне вручили покрытого серебром большого бронзового орла. На мраморном основании имелась гравировка: «Дорогому летному капитану Г. Бауру, совершившему сто рейсов над Альпами, с наилучшими пожеланиями успехов. Государственный секретарь, доктор Левальд». Надо было видеть глаза Доррит, сияющие счастьем и гордостью за мужа. Вскоре и мне пришлось гордиться за Доррит. Во второй половине июня в Милане на борт нашего самолета взошел Артуро Тосканини, выдающийся дирижер, бывший директор Ла Скала, в то время руководивший Метрополитен-опера в Нью-Йорке и Национальным американским симфоническим оркестром. Это был высокий и стройный мужчина, выглядевший значительно моложе своих шестидесяти четырех лет. Его лицо с большим и чистым лбом украшали аккуратно подстриженные усы и копна густых седых волос. Маэстро летел в Мюнхен, где его ожидала супруга. Оттуда они должны были отправиться в Байройт для постановки «Тангейзера». В аэропорту Мюнхена его встречало руководство Баварского симфонического оркестра, чиновники Министерства культуры Баварии. Тосканини у трапа самолета пожал мне руку, поблагодарил за прекрасный и комфортный полет, за высокое качество германский авиационной техники. В этот момент к нам подошли супруга маэстро и Доррит, ожидавшая меня из рейса. Доррит вручила дирижеру букет цветов. Она выразила восхищение его творчеством и пожалела, что ничего не имеет под рукой, на чем бы она просила маэстро оставить автограф. Тосканини улыбнулся, достал из портфеля пластинку с «Тристаном», изданную в Бостоне, написал на ее обложке: «Фрау Доррис Баур от поклонника ее красоты», протянул Доррит и поцеловал ей руку. — Господин Баур, — обратился он ко мне, — обязательно еще раз полечу через Мюнхен с надеждой вновь встретить вашу очаровательную супругу. Каково же было наше с Доррит удивление, когда вечерние мюнхенские газеты напечатали: «Маэстро выразил восхищение красотой и очарованием Доррит Баур, супруги известного немецкого летчика». Я был просто счастлив. Мама по этому поводу потребовала немедленно организовать семейную вечеринку. Мария с Максом пригласили всех к себе домой. После ужина отец Доррит уселся с сигарой под каштаном в плетеное кресло и рассказывал, какая его дочь была умница в школе и университете, как она разбирается в музыке и живописи. Он и не ожидал, что Доррит, считавшаяся у сверстников гадким утенком, превратится в красавицу, которой будут рассыпать комплименты лучшие представители мировой интеллигенции. Мама, во всем соглашаясь, что касалось ее любимой невестки, расхваливала, в свою очередь, достоинства Марии. Так они продолжали судачить до самого вечера. У калитки зазвонил звонок. Мария с Максом пошли открывать. Во дворе появился полицейский вахмистр и поинтересовался, может ли он видеть фрау Марию Лерге. Мария представилась и предложила полицейскому присесть. Тот устало опустился на стул, раскрыл сумку, стал выкладывать на обеденный стол какие-то бумаги. Все с любопытством окружили вахмистра, ждали продолжения действия. — Фрау Легер, — найдя необходимую бумагу, стал зачитывать вахмистр, — вы владеете легковой автомашиной темно-синего цвета с регистрационными номерами GВМ-1442? Мария покраснела и смущенно ответила: — Да. Это моя машина. — Фрау Легер, вчера около трех часов по полудню вы проезжали по Остервальдштрассе? — Да, проезжала. — А куда вы направлялись, смею я спросить? — вахмистр строго посмотрел на Марию. Его левая густая седая бровь вопросительно поползла кверху. — Не куда, а откуда, — с озорным вызовом ответила Мария, высоко вздернув свою красивую головку. — Я возвращалась домой из Кляйнгартена, где по субботам играю в теннис. Вахмистр крякнул, что-то прочитал, держа на вытянутой руке бумагу. Отложил ее в сторону, извлек из нагрудного кармана мундира очечник, нацепил на нос старые роговые очки. — Вы были в машине одна? — Да, одна. — С какой скоростью вы двигались? — Да откуда я могу помнить, с какой? — Мария сделала удивленные глаза. — Вы не помните, что произошло в тот момент, когда вы проезжали перекресток с Моммсенштрассе? — Абсолютно ничего. — Вы ничего не почувствовали, не слышали каких-либо посторонних звуков? — Да в чем, черт побери, дело? Что вы от меня хотите? — Мария рассердилась не на шутку. Макс нежно ее обнял и поцеловал в лоб. Мама, милая, умная и красивая мама, подсела поближе к вахмистру, предварительно побрызгав на себя духами. Ее не по возрасту молодые с лукавинкой глаза излучали целый букет чувств. В них читались уважение к представителю власти, глубокая заинтересованность в проблеме, готовность помочь господину вахмистру в исполнении его долга. Они же искрили кокетством и легкомыслием. Мама как будто нечаянно уронила на колени полицейского вечернюю газету, раскрытую на странице с репортажем о визите Тосканини. — Ой, простите, — протянула она руку за газетой и томным голосом проворковала, — здесь про моего сына с невесткой. Вахмистр отложил свои бумаги, взял газету, стал внимательно читать. Затем быстро поднялся, одернул мундир и удивленно спросил: — Так вы мать летного капитана и героя войны господина Баура? — Да, — мама продолжала играть своими лукавыми глазами и скромно сложила руки на коленях, — а это, — указала она в мою сторону, — мой сын, господин летный капитан Баур. Рядом с ним его супруга Доррит. Вахмистр, смущенный то ли кокетливым поведением мамы, то ли из-за уважения к нам с Доррит, о которых с добротой в городской газете отзывался сам маэстро Тосканини, то ли из-за всего сразу низко поклонился, а затем отдал честь.