— Куда пропали из ставки фельдмаршал Кейтель и генерал Йодль? Баур сморщил лоб, вновь вытянул губы трубочкой, прикрыл их ладонью. — Они уехали из ставки до 20 апреля. Фюрер поручил им немедленно заняться укреплением группы армий «Висла» генерала Хейнрици, которая сдерживала натиск русских войск с востока и севера. Он заявил им, что остается в Берлине и разделит судьбу его защитников. Мы потеряли всякую надежду уговорить фюрера покинуть Берлин и стали все возможное в спешке отправлять самолетами. Руководил эвакуацией архивов рейхсканцелярии и военного командования, личного имущества фюрера, людьми, включенными в особый список, главный адъютант фюрера Шауб. Каждую ночь я отправлял в Берхтесгаден 4–5 груженых самолетов. Одним из рейсов, это было 25 апреля, в Берхгоф, личное поместье фюрера близ Берхтесгадена, улетел и Шауб. — О каком особом списке лиц, подлежавших эвакуации, вы сказали? — Геббельс и Борман поручили Раттенхуберу, генералу Бургдорфу и мне составлять списки лиц, которых необходимо было эвакуировать из Берлина. Эвакуации в первую очередь подлежали сотрудницы рейхсканцелярии, работники Министерства иностранных дел, раненые. Любые попытки военных уговорить нас включить их в списки пресекались Раттенхубером. Я точно помню, что самолетами улетели адмирал фон Путкамер, зубной врач фюрера Гуго Блашке, секретарши Вольф и Шрёдер, кинорепортер обер-лейтенант Френц, стенографистки, всего около ста человек. Самое трудное было возвращать самолеты. Телефонная связь с югом Германии уже отсутствовала. Я использовал только радиосвязь со своими экипажами. Отправку самолетов я проводил с аэродромов Шенвальде и Гатов. Но 20 апреля аэродром Гатов был обстрелян русскими танками. Мы потеряли его взлетно-посадочную полосу. Я приказал взорвать оставшиеся там самолеты и ангары. Фюрер днем 22 апреля провел совещание и отправился обедать. За столом в присутствии Геббельса, Бормана, Мюллера, генералов Бургдорфа, Кребса, адмирала Фосса, Раттенхубера и меня он отдал распоряжение личному камердинеру штурмбаннфюреру СС Линге о необходимости упаковать и отправить самолетом в Берхтесгаден его личные вещи, личный и военный архив. Затем вдруг он обратился к присутствовавшим со словами, породившими у всех надежду: «Со мной должен остаться самый узкий штаб. В конце концов мы всегда сможем улететь из Берлина в последнюю минуту на легких самолетах “Физелер-Шторьх”. Не правда ли, Баур?». Я с готовностью подтвердил. — Каков, по вашему мнению, объем документов был отправлен самолетами и, если вы точно знаете, то куда? Кто лично их сопровождал? Савельев из протокола допроса Раттенхубера знал, что кроме документов рейхсканцелярии, военного архива ставки и личного архива Гитлера Шауб вывез на юг около пятидесяти ящиков из гитлеровской ставки в Восточной Пруссии «Вольфшанце». Эта партия документов особенно тщательно охранялась офицерами СД, то есть людьми группенфюрера СС Олендорфа, начальника III Управления РСХА, или «СД-Аусланд»[23]. Олендорф по информации американских разведорганов находился где-то в районе Мюнхена. — Точную цифру количества ящиков я, господин майор, назвать не могу. Но, судя по рейсам самолетов, было отправлено много более ста ящиков. Отвечал за документы Шауб. Но партию с архивом фюрера сопровождал один из его камердинеров гауптштурмфюрер СС Арндт. Большинство документов было отправлено в Берхтесгаден. Одна из партий документов под усиленной охраной СД улетела в Мюнхен. Ее там встречал группенфюрер СС Олендорф. — Баур внезапно умолк и потерял сознание. 3 Воспоминания счастливого человека Когда Мильх стал фактическим руководителем Люфтганзы, он обнаружил катастрофическое финансовое положение компании. Дефицит бюджета составлял ошеломляющую сумму в 19,8 миллионов марок. В тот момент, когда банки-кредиторы решили одновременно потребовать возврата долгов, Мильх обратился к ним с предложением о реструктуризации долгов: перевести их в долгосрочную задолженность. Банкиры отказались. Тогда он известил совет директоров компании и банки о том, что согласно германскому закону о банкротстве «Люфтганза» была обязана объявить себя несостоятельной. После этого банки немедленно перевели долги компании в долгосрочную задолженность, с выплатой Люфтганзой по 2 миллиона марок ежегодно. Через год Мильх в положенный срок выплатил первые два миллиона марок и предложил банкам погасить оставшийся долг. Те отказались, не желая терять получаемые проценты по кредитам. Положение Люфтганзы упрочилось. Мильх и дальше продолжал проводить рациональную финансовую политику. Он приказал избавиться от всего лишнего, обременявшего компанию непроизводственными расходами. На аэродромах ликвидировались ненужные склады, утилизировались отходы, ненужные металлоконструкции, сокращались раздутые штаты управленцев. Серьезную экономию средств дали наведение порядка в страховании самолетов и пассажиров, замена устаревших и неэкономичных машин на современные, механизация работ по обслуживанию самолетов. Прибыли компании направлялись на модернизацию самолетного парка, приобретение самого современного аэронавигационного оборудования, средств радиосвязи. Люфтганза финансировала проект концерна «ИГ Фарбениндустри» по разработке синтетического авиационного горючего. Он рассматривал Люфтганзу в качестве катализатора возрождения и модернизации германской авиапромышленности, заботясь, таким образом, о будущих военно-воздушных силах. Расширение сети маршрутов Мильх считал надежным способом вложения капитала, упрочения финансовой политики, завоевание новых рынков. В 1928 году мне пришлось прокладывать новый маршрут Мюнхен — Тренто — Милан. Работа эта оказалась непростой не только по техническим и метеорологическим причинам, но и по политическим тоже. В первом экспериментальном рейсе я столкнулся с таким, ранее неизвестным мне явлением, как сильный встречный ветер «Ора», дующий в дневное время в районе Тренто со стороны гор. Он возникал по причине перепада температур между холодными водами озера Гарда и раскаленным солнцем горным массивом Брента. Скорость образовавшихся воздушных вихрей достигала 15 метров в секунду и больше. Я снизился в Тренто до 500 метров, но сесть не смог, понимая, что при сильном попутном ветре остановить самолет на взлетно-посадочной полосе будет невозможно. Мы все погибнем. Я набрал высоту, велел своему бортрадисту сообщить на аэродром в Тренто, что мы летим в Милан. В миланском аэропорту Тальедо представители итальянских властей устроили торжественный прием, после которого мы стали готовить самолет к обратному полету на Мюнхен. Посыльный солдат сообщил, что меня вызывает комендант аэропорта. В просторном кабинете за большим письменным столом сидел полковник итальянских Военно-воздушных сил. Он не удосужился ни встать, ни предложить мне сесть, ни поприветствовать меня. На плохом немецком полковник визгливым голосом гневно стал выговаривать мне, что я нарушил условия маршрута, не сделал посадки в Тренто, не снизился над аэродромом, даже не послал туда радиограммы. Я, сдерживая раздражение, предложил полковнику отправиться со мной. У самолета мы представили ему бортовой журнал с пометкой времени и номера отправленной радиограммы на аэродром Тренто, показания барографа[24], указывающие снижение нашего самолета во время его прохождения над Тренто. Полковник потребовал дать ему ленту с показаниями барографа, но я отказался. Настроение было испорчено. Следующим утром в девять часов мы должны были вылетать на Мюнхен. Двигатели работали. Экипаж занял свои места, но разрешения на вылет итальянские власти не давали. Через час мы все, облаченные в меховые летные комбинезоны, упрели и обливались потом. Разрешения не было. В одиннадцать часов я приказал своему бортрадисту связаться с Мюнхеном и сообщить о казусе. Нам передали, что баварские власти в ответ также задержали вылет итальянского самолета в Милан. В ожидании прошел целый день. К вечеру мы настолько устали, что отказались от предложения итальянских летчиков, испытывавших неловкость за действия своих властей, прогуляться по ночному Милану и выпить хорошего вина из виноградников долины реки Адды. Вылететь обратно удалось следующим утром. В ходе трехмесячного периода испытательных полетов в Милан итальянские власти просто измывались над нами. Они предъявляли претензии в том, что мы не соблюдали подробнейшие инструкции движения в воздушном пространстве Италии, не информировали радиостанции итальянских наблюдательных постов, размещенных вдоль всего маршрута, о пролете над ними. Однажды в Милане меня обвинили в систематических отклонениях от утвержденного маршрута. Упомянутый выше полковник в грубой форме предупредил, что власти в Риме рассматривают вопрос о запрещении мне полетов в Милан. Он заявил, что представители побежденной державы не должны так вызывающе вести себя по отношению к государству, которое является одной из держав-победителей. Было и смешно, и грустно. В один прекрасный момент мне надоели эти итальянские бюрократические штучки, волокита и спесивость их чиновников, и я написал рапорт лично Мильху. Тот был скор в решении вопросов. Он договорился с германским правительством и в один из июньских дней вместе с каким-то дипломатическим чиновником на моем самолете направился прямо в Рим. Не знаю, с кем он там встречался, но после его переговоров нам был устроен шикарный обед в одном из лучших римских ресторанов. Присутствовали чиновники правительства Муссолини, генералы, банкиры, промышленники из концернов «Эдисон», «Фальк», «Пирелли». Во время обеда один из генералов от имени правительства вручил Мильху портрет Муссолини с личным автографом дуче, а мне почетный золотой знак летчиков гражданской авиации Италии в виде орла, парящего над горным массивом. Знак был очень красивый, и я пристегнул его с правой стороны своего форменного кителя. Когда в следующий раз я прилетел регулярным рейсом в Милан, к самолету подбежал тот самый полковник, комендант аэропорта, с местными чиновниками, долго жал мне руку, поздравляя с редкой наградой. Чиновники передали всем членам экипажа письменные приглашения на обед к мэру Милана. Мы их приняли с благодарностью. Спустя почти десять лет Мильх с юмором рассказывал мне, что в основе всех передряг в процессе налаживания регулярного авиасообщения с Италией лежала шпиономания Муссолини. Итальянским военным казалось, что мы ведем шпионские съемки с борта самолета. Следует заметить, что от этого комплекса итальянцы так и не избавились. Муссолини никогда не доверял Гитлеру. Фюрер платил дуче той же монетой. В мае двадцать восьмого года на выборах в рейхстаг победу одержали двенадцать представителей НСДАП. Одним из депутатов стал Герман Геринг, мой старший боевой товарищ. Это явилось крупной политической победой Гитлера после его освобождения из тюрьмы Ландсберг в декабре 1924 года. В феврале двадцать пятого Гитлер сумел добиться снятия запрета на деятельность НСДАП, а через два дня после этого возобновила выход запрещенная после «пивного путча» партийная газета «Фёлькишер беобахтер». После освобождения Гитлер нашел партию расколотой и дезорганизованной. Пользуясь его длительным отсутствием, Грегор Штрассер, один из основателей НСДАП, сформировал в партии левое крыло и даже пытался наладить сотрудничество с социал-демократами и коммунистами. Он, пользовавшийся большой популярностью, демонстрировал свою независимость от Гитлера, а на февральской партийной конференции двадцать шестого года в Бамберге, делегатом которой был и я, открыто выступил против политики фюрера. Другое, праворадикальное, крыло партии возглавили сторонники Эрнста Рема, сбежавшего в конце 1923 года в Боливию и поступившего на службу в боливийскую армию. Люди Рема реорганизовали СА, штурмовые отряды партии, так, что их командиры уже не признавали Гитлера своим вождем. Гитлер, опираясь на Гесса, Розенберга, Аммана, Эсера, ушедшего от Штрассера Геббельса, новых и молодых партийных активистов из Нюрнберга, Розенхайма, Ингольштадта, сумел не просто реорганизовать и сплотить вокруг себя воссозданную партию, но резко увеличить число своих сторонников. Он провел чистку командного состава СА и вновь стал истинным вождем штурмовиков. Я был искренне рад за Геринга. Но особенно доволен был Мильх. В двадцать седьмом году Геринг вернулся в Германию из Швеции, где при финансовой поддержке родственников его очаровательной супруги Карин лечился от тяжелого ранения, полученного в ходе «пивного путча». Будучи человеком большой силы воли и энергии, Геринг не только сумел преодолеть зависимость от морфия, которым его пичкали, избавляя от невыносимой боли, но, опираясь на связи с Мильхом и Удетом, наладил в Скандинавии продажу современных немецких парашютов марки «Торнблад». Их покупали Военно-воздушные силы Дании, Швеции, Швейцарии, Испании. Вскоре он стал консультантом-экспертом по продаже германских авиационных двигателей, спортивных самолетов «Фламинго», а затем и агентом Люфтганзы в Швеции. Геринг вернулся в Берлин в двадцать седьмом году, после реабилитации, продолжал заниматься бизнесом, активно налаживал отношения с концернами «BMW», «Хейнкель». Он был очень коммуникабельным и сумел быстро завязать дружеские отношения с ведущими банкирами, промышленниками, представителями германской аристократии. В этом ему помогали принц Филипп фон Гессен, с которым он любил посещать известные берлинские пивные, брат наследного принца дома Гогенцоллернов принц Август-Вильгельм. Однажды осенью поздно вечером у нас дома зазвонил телефон. Это был Гитлер. Он спросил, могу ли я организовать ему встречу с Герингом, берлинских координат которого у него не было. Я, конечно, ответил утвердительно. Но был очень удивлен. Странно, думал я, что фюрер не имеет прямой связи со своим бывшим командующим штурмовыми отрядами СА и одним из самых его преданных сторонников. Позже Геринг объяснил мне, что он не выходил на связь с фюрером, остерегаясь провокаций со стороны прусской полиции. Думаю, что он сумел в этом убедить и фюрера, так как их сотрудничество быстро восстановилось. Гитлер приехал в нелюбимый им Берлин, остановился в отеле «Сан-Суси». На встречу с ним Геринг пришел с Мильхом, со слов которого я извещен о дальнейших событиях. Геринг представил Мильха не просто в качестве руководителя Люфтганзы, но как одного из лучших командиров минувшей войны и талантливого организатора новых германских воздушных сил. Мильх фюреру понравился. В свою очередь, фюрер поведал Герингу о состоянии в партии, о его тревоге за СА под командованием Пфеффера, человека Эрнста Рема. Он негодовал, что Пфеффер публично отстаивал позицию независимости СА от партии. Рассказал о создании новой боевой силы партии, компактной по численности, его собственной охране под названием «Охранные отряды», или СС. Руководство ими поручено молодому и энергичному Генриху Гиммлеру, недавнему фермеру с высшим аграрным образованием. Геринг вспомнил его, одного из активных участников «пивного путча». Затем фюрер перешел к делу. Он сказал, что партия активно готовится к выборам в рейхстаг, и он делает предложение Герингу участвовать в них по партийному списку. Геринг с энтузиазмом согласился. Избрание Геринга депутатом рейхстага было не просто победой НСДАП. Геринг стал самым активным и эффективным лоббистом интересов Люфтганзы в парламенте и правительстве Германии. Дела компании стабильно пошли вверх. Берлин. 7 мая 1945 года Сталин медленно двигался по кабинету, заложив руки за спину. Доклад Абакумова, начальника Главного управления военной контрразведки Смерш Наркомата обороны, ему не понравился. Генерал сидел в напряжении, выпрямившись, словно струна. Он, не отрываясь, глядел на молчавшего Сталина. Сидевший напротив него Берия то и дело протирал мягкой замшей пенсне. По его лицу пробегала еле уловимая улыбка. Рядом с Берией сидел генерал Меркулов, нарком госбезопасности. Тот сосредоточенно рассматривал зеленое сукно стола, будто в ожидании, что оно либо тотчас изменит цвет, либо загорится под воздействием его сурового взгляда. «Вот твари! — думал Абакумов. — Берия молчит со своей гадкой улыбочкой. Видимо, что-то уже напел Сталину. Но что он мог сообщить такого, что мне неизвестно?» Абакумов знал, все нити расследования в руках контрразведки. Его строгий запрет подпускать к документам оперативников НКВД неукоснительно выполняется. На негодующий звонок Серова из Берлина он посоветовал тому заниматься своими прямыми обязанностями по организации гражданской администрации в Германии и помогать маршалу Жукову. Меркулов как всегда молчит, делая вид, что его вообще ничего не касается. Меркулов действительно так считал: этой кашей занимаются Берия и Абакумов. У Берии в НКВД есть Главное управление внешней разведки, Главное управление по делам военнопленных и интернированных, а в нем — оперативное управление, чекистское подразделение, подчиненное Наркомату госбезопасности, то есть ему, Меркулову. Наркомат госбезопасности отвечает за чекистскую работу на территории СССР, где у него имеются территориальные управления. Деятельность за границей в его компетенцию не входит. Так чего же вылезать? «Я лучше послушаю, — думал Меркулов. — Дадут команду, исполню. Не дадут, своих дел хватит». — Медленно. Очень медленно работают смершевцы Жукова. — Сталин говорил тихим, но хорошо им знакомым звенящим недовольством голосом. Он раскурил трубку, и, ни на кого не глядя, продолжал: — Завтра Жуков подпишет акт о полной и безоговорочной капитуляции Германии. Что он скажет союзникам? Где Гитлер? Где Геббельс? Где Борман, Кальтенбруннер, Мюллер? Почему пресса союзников полна информацией о них, о Гиммлере, о Геринге? — Он взял со своего стола и небрежно бросил между Берией и Абакумовым свежие номера «Washington post» и «Guardian», с прикрепленными к ним листами переводов. — Из информации товарища Абакумова бесспорными являются только факты гибели генералов Кребса, Бургдорфа и детей Геббельсов. Может быть, товарищ Абакумов, у вас кадры слабые? Или людей не хватает? Почему же вы тогда ни разу не ставили перед Верховным командованием вопрос об укреплении Смерша? Сталин вцепился глазами в Абакумова. Но тот уловил еле заметное потепление в голосе Верховного. Да и взгляд уже был не таким колючим. Абакумов поднялся и по-военному четко, без видимого страха, глядя прямо в глаза, доложил: — Людей достаточно, товарищ Сталин. Кадры опытные. Работают день и ночь. Но характер работы для них новый, необычный. И объемы поиска колоссальные. Многие важные свидетели скрылись в американской и британской зонах оккупации. Многие ушли в подполье. Считаю, слишком мало времени было у нас. Требуются сотни, если не тысячи допросов, опознаний, экспертиз. Уверяю вас, к концу мая мы доложим вам результаты. Сталин кивнул головой, разрешив Абакумову сесть. Берия бросил быстрый взгляд на генерала, подумав: «Сталин любит этого проходимца за военную стать, да за глотку луженую. Хотя от армии у него только фасад. Да он и в армии никогда не служил. И зачем я его в сорок третьем году рекомендовал на этот пост? Ведь когда работал моим замом, шелковым был. Вот и оплохнулся я, веря, что шелковым и останется. А он крылышки расправил и думает, высоко взлетел. Ну, мы еще поглядим, куда этот ворон долетит. Я его на землю-то опущу». Сталин обратился к Берии и Меркулову: — Что скажут товарищи наркомы на обещание генерала Абакумова? Берия не встал. Помолчав, он положил левую руку на спинку стула, сел вполоборота к Сталину, заговорил, растягивая слова: — Товарищу Абакумову виднее, товарищ Сталин. Помощи он не просит. Следовательно, уверен в своих силах. А вот уверен ли товарищ Абакумов в надежности своих кадров в Берлине? — он поглядел на генерала чуть ли не любящими глазами. Абакумов вспыхнул, но промолчал. — Люди устали. Соблазнов много. Сталин пропустил мимо ушей ехидное замечание Берии и спросил наркома госбезопасности: — Что скажет товарищ Меркулов? Тот вскочил и выпалил: — Согласен, товарищ Сталин. — С кем и с чем? — Сталин поморщился. — С вами, товарищ Сталин, — поглядел на улыбавшегося Берию и добавил: — И с товарищем Берия, — бросил косой взгляд на Абакумова, — и с товарищем Абакумовым. — Он вытер платком вспотевшие лоб и шею. — Болван, — тихо вымолвил Сталин в сторону. Берия только развел руками, давая понять, что, конечно, болван. Но свой болван. И преданный, как собака. Да еще поэт, писатель, драматург и кинорежиссер. Что с него взять. Сталин отвернулся к окну и бросил через плечо: — Все свободны. Берия выходил последним, чуть задержался, прикрыл за Абакумовым и Меркуловым дверь в надежде, что его оставят. Сталин, не оборачиваясь, позвал: — Подойди. Берия подошел к окну. — Лаврентий, — Сталин перешел на грузинский, — мы не можем больше ждать, подключай своих людей. Но формально я дал Абакумову срок до конца мая. — Я уже распорядился, чтобы Серов сформировал розыскные группы в каждом оперотделе НКВД Берлина. Они начали работать, товарищ Сталин. — Смотри, Лаврентий, не наломай дров. Жуков и Абакумов могут обидеться. Армия сегодня сильна, как никогда. У генералов гонору много. Победители! — Это плохо, товарищ Сталин. И для партии, и для государства. Во всем мире генералы знают свое место, нос в политику не суют. Наши зарвались. Жуков на меня, заместителя председателя Совнаркома и народного комиссара, голос повышает. Хочет, говорит по телефону, не хочет, велит не соединять со мной. Из Германии генералы эшелоны барахла вывозят. Каганович так и говорит: «генеральские эшелоны». Не брезгуют ничем — ни мебелью, ни посудой, ни бельем. Про Абакумова я вообще не говорю. Он не только себя, но и всех своих любовниц обеспечивает. Сталин насупился. Отвернулся, сел в кресло. — Вот и займитесь этими «генеральскими эшелонами». Но пока тихо. Накапливайте информацию. Пройдет победная эйфория, покажем всему народу, чем генералы занимались. — Сталин вновь раскурил трубку. Протянул папиросы Берии. Тот тоже закурил. — Абакумова не трогай. Я уже тебя предупреждал. Он, единственный, из твоих, кстати, выдвиженцев, кто сумел за два года из никчемной массы ваших особистов, что-то подобное военной контрразведки сделать. И очень эффективно работала эта контрразведка. И ты это, Лаврентий, прекрасно знаешь. Берия решил попробовать пойти ва-банк: — Не верю я ему. Затевает он что-то. Не ведет ли он, товарищ Сталин, двойную игру. По нашим сведениям его люди в Берлине, в Вене, в Праге усилили контакты с разведкой и контрразведкой союзников. Генерал Вадис с американцами и англичанами проводит какие-то секретные встречи. Хотя, конечно, поживем, увидим. — Не зарывайся, Лаврентий. Увидит тот, кто доживет. Берия почувствовал, что перегнул палку и испугался. Последние слова Сталина касались его. «Неужели Сталину я стал не нужен? Неужели он поставил на Абакумова? Ну нет, дорогой генерал. Мы еще поглядим, кто доживет». Голос Сталина зазвучал миролюбивее: — Серова не загружай. Пусть занимается налаживанием германской администрации, создает полицию. Кому собираешься поручить расследование? — Кобулову, товарищ Сталин, — не раздумывая, ответил Берия. Сталин удивленно повел бровью. Берия заметил и уточнил: — Младшему Кобулову, Амаяку[25], товарищ Сталин. — Справится? Или как до войны в Берлине? Ведь тогда, подлец, практически всю резидентуру нашу погубил. — А куда ему деваться? Не вечно же ему в Ташкенте дыни кушать, да шпионов ловить в лагерях военнопленных. — Оба улыбнулись. Прибыв на Лубянку, Берия вызвал генералов Кобулова и Судоплатова. Нарком сообщил, что Сталин не доволен Абакумовым, не верит ему, не удовлетворен результатами расследования фактов исчезновения Гитлера и других лидеров фашистской Германии. Необходимо быстро спланировать, организовать и развернуть параллельную операцию по розыску Гитлера. Руководителем операции приказом НКВД будет назначен Кобулов. Судоплатов, начальник 4-го главного управления НКВД, отвечавшего за внешнюю разведку и заграничные разведывательно-диверсионные операции, обязан оказывать ему содействие. Операцию решили назвать «Миф».