– До некоторой степени. – И… чё теперь? – спросил парень. – Где Кондрат? И чё тут было ваще? Разборки? – Мы не знаем, – сказал Герман. – Но нам нужно уходить отсюда. Поедешь с нами. – Чё это я поеду? – пробормотал парень, и стало ясно, что поедет. – Меня Кондрат позвал, а без него я не согласен!.. – На нарах Кондрат, понятно?! И давай не бузи, я устал очень. Тоня, гаси везде свет. – Саш, – тихонько проговорила Тонечка. – Можно я тоже спрошу, что здесь происходит? – Можно, – разрешил Герман. – Где его куртка? – Ты бросил её на лестнице. – Принеси. Тонечка принесла куртку. Вся её жизнерадостность улетучилась, теперь ей хотелось только одного: вернуться в отель и хорошо бы заодно уж во вчерашний день, где её придуманная героиня пряталась в придуманном сарае от придуманных бандитов. – Кондрат говорил, ты приедешь через три дня. – А я сегодня, и чё?! Тонечка машинально вымыла нож и сунула его на место, в кожаный чехол. – Тоня, что ты там копаешься?! Выходи, я дверь закрою. Тонечка вышла во двор. Снег всё летел, но стало как будто теплее. Она задрала голову, посмотрела в тёмное небо и вдруг удивилась – из такой темноты сыплется такой белый снег!.. Он возникал из небытия где-то прямо над головой, и хотелось поднять руку, чтобы пощупать, откуда он берётся. Парень по имени Родион мялся возле машины, не решаясь ни сесть, ни убежать, нерешительность была написана у него на лице. – Залезай давай, – велел Герман, стянул дублёнку и швырнул в салон. Он никогда не ездил за рулём в верхней одежде. – Ага, – прогундосил парень, – я-то залезу, а ты меня копам сдашь?.. – Копы в Америке, – сказал Герман. – А до Америки далеко. Садись! Парень неловко полез на заднее сиденье. Тонечка посмотрела в окно. В машине быстро стало тепло, от куртки парня несло какой-то дрянью – то ли гарью, то ли резиной. В молчании они доехали до Театральной площади, на которой сияли фонари, а по улице Большой Покровской прогуливался праздный народ и какой-то уличный музыкант играл на аккордеоне – жизнь!.. – Останови, дядя, – сказал парень. – Я здесь сойду. – Ответишь на пару вопросов и вали, – Герман приткнул зелёного бегемота, гордость британского автопрома и, возможно, короны, к сугробу. Родион поёрзал на заднем сиденье, одним движением наотмашь распахнул дверь, чуть не вывалился, сиганул и дал стрекача напрямик через сквер. – Стой! – заорал Герман и дёрнулся за ним. Тонечка вышла из машины, вытащила рюкзак, захлопнула дверь и потихоньку пошла по расчищенному тротуару к сверкающему подъезду «Шератона». Герман нагнал её уже на ступеньках. – Утёк, – он опёрся руками о колени и шумно выдохнул. – Прям по сугробам и… туда куда-то, за дома. – Марафонец, – констатировала Тонечка и зашла в отель. В номере она сразу отправилась в душ и поливала себя горячей водой до тех пор, пока её муж не зашёл и не сказал, что она вот-вот сварится, пора выходить. Тонечка, решившая, что разговаривать с ним ни за что не станет, повернулась спиной и переключила воду – теперь лилось прямо с потолка, и это было удивительно приятно. Однако её эскапада дала совершенно неожиданный эффект. Муж, с которым она не желала разговаривать и видеть его не могла, как только она повернулась спиной, моментально стянул с себя футболку и джинсы вместе с трусами, распахнул стеклянную дверь и схватил Тонечку за бока. Она взвизгнула и попыталась высвободиться, но не тут-то было. Он был не слишком высок, но широк и силён, не Тонечке тягаться. Он как-то ловко схватил её за руки, прижал их к боками и обнял, не давая вырваться. – Что ты надулась как мышь на крупу? – Он поцеловал её в шею с одной стороны. Вода валилась им на головы, шумела и сверкала. У Тонечки в голове тоже зашумело и засверкало. – Я забыл про этого парня начисто, только и всего. И он поцеловал её в шею с другой стороны. – Мне Кондрат что-то такое говорил, но я его плохо слушал, – и он поцеловал её в губы. – В чём я провинился? – Сейчас ты используешь незаконные методы воздействия. На меня. – О, да!.. – Ты не хочешь мне ничего объяснять и пристаёшь! – Ну, конечно. – Я не стану с тобой разговаривать! – Правильно. – Саш, отпусти меня! – Легко. Он разжал руки и даже развёл их стороны, и Тонечка вместо того, чтобы с достоинством – или его остатками – удалиться, кинулась ему на шею. Ну, не удержалась. Ну, что теперь поделаешь. Он был весь крепкий, ладный, немного волосатый – ей это особенно нравилось. Ей нравились даже его уши, с которых катилась вода, на мочках висели капли!.. Тут ей вспомнилась Анна Каренина и что-то такое гадкое про уши её мужа, но она воспоминание прогнала. Её собственный муж стоял под душем, раскинув руки, и не предпринимал никаких попыток продолжить применять незаконные методы воздействия! Тогда она налила себе в ладошку вкусно пахнущего геля из бутылочки и стала водить по его телу скользкими горячими руками. Некоторое время он продержался, конечно, только принимая и не отдавая, но не выдержал. Слишком уж много было горячей воды, гладкой чистой кожи, скользящих движений – буйства телесного, живого, выставленного напоказ, бесстыдного. Он попытался перехватить инициативу, но она не разрешила, продолжая искушать и получая от этого удовольствие. Она иногда даже вздыхала прерывисто – от восторга. Понимая, что долго не протянет, он вытолкал её из душа. Совершенно мокрые, они упали на кровать и стали по ней кататься. – Ты моя, – грозно заявил он ей в самый ответственный момент. Ему это было очень важно. – Ты только моя. Тонечка принимала его со всё тем же первобытным восторгом, ей хотелось ещё больше, сильнее, и чтоб он тоже принадлежал ей целиком, до самой последней молекулы, и тогда… тогда… тогда… на несколько мгновений всё в мире изменится, мир изменится сам, и она станет частью этого изменившегося волшебного мира!.. …Очень быстро она замёрзла и забралась под одеяло, а ему было невыносимо жарко. Он лежал, раскинувшись, и тяжело дышал. В этот момент он чувствовал себя полным, окончательным и вечным победителем. – Я тебя люблю, – сказал он, не открывая глаз. – Слияние душ, слияние тел, – пробормотала Тонечка, – со мной он делал, что хотел. Герман открыл глаза, посмотрел в потолок и захохотал. – Что ты? Я сочиняю любовные стихи. – Давай закажем в номер поесть и выпить? – Мне уху, – тут же отозвалась его романтическая жена, – можно двойную. Ещё форшмак и ледяной водки! И томатного сока! И пирожное с кремом! Саш, я толстая? Он опять захохотал, поднялся, не стесняясь и не прикрываясь, подошел к телефону и заказал еды и водки. – Одеяло совсем мокрое, – Тонечка, взбрыкивая ногами, пыталась найти местечко посуше. – Может, ещё и одеяло попросить? Герман вновь было взялся за трубку, Тонечка подскочила и отобрала. – Ещё не хватает! Давай лучше на батарее посушим! – Как в общаге? – осведомился Герман, стянул одеяло с кровати и стал откидывать занавески в поисках батареи. – Мы в общаге всегда так одеяла сушили. После лета! Когда их раздавали, они были… совсем сырые. – Ты жил в общаге? – спросила Тонечка. – Ты же москвич, какая общага?! – А батареи-то и нету, – объявил Герман. – Тут всё по-модному, в полу конвектор. Бросить одеяло сверху? Высохнет? Тонечка в ванной включила фен и принялась сушить волосы. Они всегда плохо сохли, их было слишком много, и они слишком буйно кудрявились. Фен приятно дул ей в лицо тёплым воздухом, она время от времени прикрывала глаза и размышляла.