Хренов придурок. Разбрасываешься ярлыками, называешь Уайта и Бишопа идиотами, тогда как сам за короткий период своего брака не раз показал себя шутом. Я знал, что Франческа где-то в доме, и мечтал увидеть ее розовую улыбку, услышать хриплый смех, контрастировавший с ее утонченной натурой. – Назови хоть одну причину, почему мы идем в твой кабинет, а не в прежнюю комнату моей жены, – сказал я, когда ко мне вернулся голос, а мысли о жене отошли на второй план. – Вопреки нашим разногласиям, моя дочь очень дорожит моим одобрением. Если я дам его тебе, то твои шансы поговорить с ней повысятся. А сейчас, сенатор Китон, мы оба знаем, что давно уже пора сравнять счет. Артур остановился возле двери кабинета и жестом показал заходить. Вход охраняли два его солдата. – Убери их, – смотря на него, сказал я. Не отводя взгляда, он щелкнул пальцами, и охранники молча спустились по лестнице. Мы зашли в его кабинет, и Росси прикрыл дверь наполовину, видимо, ожидая, что я могу придушить его голыми руками. Я прекрасно его понимал. Даже мне было трудно предугадать свою реакцию на исход этого визита. Он прислонился к столу, а я сел напротив него на диван и вальяжно закинул руки на спинку. Но я знал точно: 1. Сегодня моя любовь к жене подвергнется испытаниям. 2. И пройду я их с блеском, черт меня раздери. Франческа Услышав низкий тенор мужа, я, как мотылек на пламя, вылетела из комнаты в коридор. Голос Вулфа напоминал поэму, и я впитывала каждое слово, как будто от этого зависела моя жизнь. Я увидела, как отец ведет его в свой кабинет: его спину, широкие плечи и идеально скроенный костюм. Отсчитала одну, две, три, четыре, пять, восемь… десять секунд и на цыпочках прокралась к кабинету. Наблюдая, как подслушивала мисс Стерлинг, я научилась некоторым бесценным уловкам. Стоя босиком, я прижалась к стене и ровно, неглубоко задышала. Отец зажег сигару, и запах жженой бумаги и табака ударил мне в нос, вызвав тошноту. Боже, меня тошнит даже тогда, когда кто-то просто дышит в мою сторону. Я заглянула в кабинет, пытаясь подавить желчь, поднимающуюся к горлу. Отец прислонился к столу, а мой муж сидел на красном бархатном диванчике и выглядел, как всегда, спокойным и безразличным. Мой муж, неумолимый и жестокий. Пугающий и неуязвимый. С камнем вместо сердца, которое я обязательно смягчу. – Полагаю, ты считаешь, что можешь вот так просто зайти к ней в комнату и потребовать вернуться. Угрожать мне снова Уайтом и Бишопом, – сказал отец, скрестив ноги и дымя сигарой. С тех пор как я вернулась домой, он ни разу ко мне не зашел, но это не мешало ему шантажировать моего мужа. Я всеми фибрами души хотела ворваться в кабинет и расставить все точки над «и», но была слишком обижена и унижена, чтобы рисковать очередным отвержением. Может, Вулф пришел отпустить меня, а я больше умолять не стану. – Как она? – проигнорировал его вопрос Вулф. – Она не хочет тебя видеть, – резко ответил отец и выпустил в воздух очередную струю дыма, тоже игнорируя его вопрос. – Ты водил ее к врачу? – Она не выходила из дома. – Чего ты, черт побери, ждешь? – воскликнул со злостью Вулф. – Если я правильно помню, Франческа достаточно взрослая, раз забеременела. А значит, и достаточно взрослая, чтобы записаться на прием к гинекологу. К тому же, если кто-то и должен ей помогать, то это должен быть человек, несущий ответственность за ее ужасное положение. Ужасное положение? Я запыхтела как дракон, из ноздрей которого вырывался горячий воздух. Именно в эту секунду меня осенило, что мой отец конченый человек. Его не волнуем ни я, ни малыш. Единственное, что всегда было ему дорого, – Синдикат. Он любил и обожал меня, пока я была его марионеткой. Но при первых признаках неповиновения отрекся от меня и снял с себя ответственность. Он продал меня. А потом, когда не смог отдать меня в другую могущественную итальянскую семью, потерял интерес. А вот Вулф прошел сквозь огонь и воду. Даже когда мы конфликтовали. Даже когда увидел наш с Анджело поцелуй и думал, что мы переспали. Даже когда я снова, снова и снова бросала ему вызов, он ни разу не произнес слово «развод», потому что не собирался отказываться от нас. Он показал себя более верным, чем мой отец. – Верно подмечено, – встал Вулф. – Я сейчас же везу ее к врачу. – Не выйдет. На самом деле, сегодня ты ее вообще не увидишь, – ответил отец. Вулф невозмутимо подошел к нему и остановился в нескольких метрах, возвышаясь над его головой. – Это ее просьба или твоя? – Ее требование. Как думаешь, почему она так с тобой и не связалась? – Выдув дым в лицо Вулфу, отец положил сигару в пепельницу. – Она просила меня убедиться, что ты как следует унизишься. – Дай угадаю: у тебя много вариантов, как я могу это сделать. – Да. – Отец выпрямился и отошел от стола, оказавшись нос к носу с Вулфом. Хотела бы я сейчас увидеть лицо мужа. Отец лгал ему, а Вулф был слишком умен, чтобы этого не заметить. Но опять же – любовь похожа на наркотик. Под ее влиянием ясно мыслить не удается. – Если подчинишься моей воле, разрешу повидать Франческу. – А если нет? – Уайт хоть сегодня может прийти и лично арестовать меня. А ты можешь силой ворваться в спальню Франчески вместе с полицией. Уверен, она оценит этот жест. Особенно в ее нынешнем состоянии. Вулф с мгновение молчал. – Ты понимаешь, что она скучает по мне? – спросил он моего отца. Сердце мучительно сжалось. Господи, Вулф. – А ты понимаешь, что я бизнесмен? – парировал отец. – Она порченый товар. У всех нас есть цена, Фабио Нуччи, – засмеялся он в лицо моему мужу. – Я родился на улице, меня бросили умирать на ступенях церкви. Моя мать была проституткой, а отец бог знает кем. Все, что я имею – каждый квадратный метр этого дома, каждый предмет мебели, каждая чертова ручка, – я заработал кровью и потом. У Франчески была одна обязанность: быть послушной. И она не справилась. – Потому что в этом ей помог я, – громким голосом выплюнул Вулф в лицо отцу. – Возможно, но сейчас ее единственная ценность для меня в том, что она пешка против тебя. Видишь ли, я совершил ошибку, недооценив одного-единственного человека в своей жизни, когда по глупости решил оставить тебя в живых. Что-то упало с глухим стуком и нарушило тишину комнаты. Господи. Он действительно так сказал. Отец жалел, что не убил моего мужа. – Почему? – прошипел Вулф. – Почему ты оставил меня в живых? – Ты был напуган, Нуччи, но вместе с тем силен. Ты не плакал. Не обделался. Даже пытался выхватить оружие у моих людей. Ты напомнил мне меня в юности, когда я бегал босиком по улице, воровал еду, был карманником и карабкался наверх. Проворачивал делишки и обзаводился связями в Синдикате. Я знал, что у тебя есть все шансы выжить в этом квартале. Более того, я видел в тебе зверя. Пускай Вулф Китон и ладит с законом, но давай признаем, что Фабио Нуччи до сих пор жив в тебе, и он жаждет крови. – Я никогда не стану твоим союзником. – Хорошо. Ты стал потрясающим врагом. – Чего бы ты ни хотел от меня, давай побыстрее с этим покончим, – грубо ответил Вулф. Отец наклонился вперед, цокнул языком и постучал кулаком по губам. – Если ты правда любишь мою дочь, сенатор Китон, если искренне волнуешься за нее, то откажешься от того, с чем никогда не расстаешься. От своей гордости. – Чего именно ты хочешь? – Я практически видела, как от гнева Вулф сжал челюсти. – Вымаливай ее, сынок. На коленях. – Папа поднял голову и умудрился смотреть на Вулфа сверху вниз, хотя мой муж был на несколько дюймов выше. – Умоляй, как заставил меня умолять, когда забрал ее. Папа вымаливал меня? – Я не стану умолять, – сказал Вулф. И я поверила ему. Даже мой отец понимал, что о таком просить бессмысленно. Он обрекал Вулфа на неудачу, а на моем браке ставил крест. Вулф никогда ни перед кем не преклонит колено, а уж перед моим отцом тем более. Я уже собиралась ворваться в кабинет и исправить недоразумение, когда папа снова заговорил: – Тогда выходит, что вы, сенатор Китон, не любите мою дочь. Вы всего лишь хотите вернуть свою собственность. Потому что, если я правильно помню, Франческа долго умоляла и унижалась, когда вы забрали ее из этого дома в качестве своей заложницы. Я прикусила губу и прижалась лбом к дверному косяку. Мне больно было видеть страдания Вулфа, но еще больнее становилось от того, что я понимала, почему он не может подчиниться. Почему не может умолять человека, разрушившего его жизнь. Дело не в его гордости или в чувстве собственного достоинства. Дело в его моральных принципах и в том, за что он радел. В его семье. Мой отец лишил его гордости на глазах у его брата. Больше Вулф такого не допустит. – Ты требуешь этого не ради нее, а ради себя, – резко бросил обвинение Вулф. Отец взялся за край стола за своей спиной и посмотрел в потолок, размышляя над словами моего мужа. – Не твое дело, почему я так поступаю. Если хочешь ее, тебя ничто не остановит, даже паркет. И снова в глазах застыли слезы. Отец унижал его, а я не могла, как бы ни хотела, войти и приказать им прекратить. Потому что в одном мой отец не ошибся: Вулф всегда был главным в моих с ним отношениях, и если он не может уступить хотя бы раз, то был ли это на самом деле брак, или же мы господин и пленница, прельщенные блаженством похоти? К моему глубочайшему удивлению, я увидела, как Вулф, будто в замедленной съемке, опускается на колени. Я охнула, не в силах оторвать глаза от развернувшейся сцены. Мой муж, гордый, спесивый, заносчивый ублюдок, вымаливал меня на коленях. Что самое интересное – он ничуть не растерял своего высокомерия. Он поднял голову, и с этого ракурса я видела его лучше. Он был воплощением тщеславия, и его царственные черты были четкими и яркими, взгляд горел решимостью, а брови насмешливо изогнулись. Вулф демонстрировал безупречное самообладание. Если посмотреть на лица обоих, то не удастся сказать, кто кому кланялся в ноги. – Артур, – раздался в комнате его низкий голос. – Умоляю тебя, позволь поговорить с твоей дочерью. Моя жена была и будет самым главным человеком в моей жизни. От его слов сердце готово было вырваться из груди, и я задрожала, чувствуя, будто меня согревает тысяча солнечных лучиков.