— Работать! Охранники бросили меня в камеру. Ударившись щекой о каменный пол, я больше не мог сдерживать свою ярость. С помощью все еще кипящего во мне адреналина, я поднялся на ноги и испустил крик, копившийся во мне пять недель. Пошатываясь, я стал расхаживать по комнате; кровь прилила к мышцам, и я почувствовал, как засаднили, запульсировали ноги. Я уставился на сделанные мною зарубки и снова их пересчитал. — Тридцать пять, — зарычал я охрипшим от крика голосом. Я поднял с пола свой заостренный камень и ударил им о каменную стену. Камень острым краем врезался мне в ладонь, и я выронил его на землю. Меня снова бросили в эту камеру, оставили гнить, посадили в клетку, словно животное. Отступив назад, я поднял окровавленный камень и дрожащими руками снова поднес его к стене. Начав новый отсчет, я нацарапал на стене пять новых линий. — Сорок… Я не выдержал. Прислонившись к стене, я резко упал на пол. После побоев весь мой торс и спина горели огнём. Я сидел на жестком полу в оглушающей тишине, влажный воздух лип к моей коже, словно клей. Из громкоговорителей послышался предваряющий объявление треск, и в окно камеры ворвался голос Иуды. — Жители Нового Сиона! Через пятнадцать минут начнётся сегодняшний обряд Дани Господней. Я замер. Как только я подумал о том, что произойдет в этом зале, спину прошиб ледяной пот. Меня затошнило, когда я вспомнил о единственном виденном мною обряде Дани Господней. Взрослые мужчины, насилующие маленьких девочек, кончающий от этого Иуда; извивающаяся рядом с ним Сара, его добровольная супруга. Я закрыл глаза, изо всех сил сдерживая еще один крик. В камере стемнело — снаружи сгустились грозовые тучи, поглотив собой голубое небо. Очень подходящая метафора того, что происходило у меня внутри. Свет потух, как свеча на ветру. Я чувствовал, как мне в душу впиваются когти горечи. Лишь однажды я испытывал подобное — когда проник к Палачам. Тогда меня переполняло отвращение к их греховной жизни, и я знал, что моя вера — единственный путь к спасению. Теперь я начал задумываться о том, что какими бы порочными ни казались эти люди, по крайней мере, у них была честь и гордость. И я не сомневался, что они не стали бы насиловать детей во имя Аида или своего клуба. У меня задрожали руки. Грудь так напряглась, что я боялся, как бы не порвались мышцы. Меня поразило, как быстро я обратился во тьму. Я почти физически чувствовал, как чернеет мое истерзанное сердце. Я закрыл глаза и уперся головой в стену. Я изо всех сил пытался уснуть, просто чтобы хотя бы ненадолго убраться к черту из этой беспощадной реальности. Но вдруг из соседней камеры до меня донёсся какой-то звук, и я насторожился. И нахмурился. Я же один в этом коридоре, разве нет? С тех пор, как меня здесь заперли, сюда не входил никто кроме охранников. Охранников, и, видимо, тех новых людей, которые готовили еду. Я прислушался сильнее. Сначала всё было тихо. Я уже решил, что, скорее всего, принял за что-то другое голоса охранников. Но потом я снова это услышал. Я прижался ухом к камню. Сквозь толстую стену в мою камеру проникали тихие звуки, словно кто-то шмыгал носом. Я прислушался еще внимательнее, чтобы убедиться, что не брежу от боли. Но звуки повторились вновь, на этот раз в сочетании с легким покашливанием. У меня участился пульс. Здесь был кто-то еще. Бросившись вперед, я осмотрел стену. В самом низу камеры, там, где отошел старый цемент, виднелся небольшой зазор. Я прижался грудью к земле и попытался сквозь него заглянуть. Зазор был слишком мал, чтобы хоть что-то увидеть, но когда я прислонился к нему ухом, то звуки стали гораздо отчетливее. Кто-то плакал. Снаружи зазвучала музыка, сигнализируя о начале Дани Господней. Я закрыл глаза, пытаясь выбросить из головы образы того, что там будет происходить. Казалось, плач за стеной становился всё громче и громче. — Эй? — произнёс я и поморщился от того, как это слово царапнуло мое саднящее горло. Я сглотнул, попытавшись смочить голосовые связки. Плач прекратился. Я напряг слух и уловил звук какого-то движения. — Эй? — снова попробовал я. — Там кто-нибудь есть? Я расстроился от того, как слабо и совсем тихо прозвучал мой голос. Затем придвинулся ближе к стене, прижавшись грудью к каменной кладке. Я сделал глубокий вдох. — Да… Здесь кто-то есть. Меня охватило волнение. Голос больше походил на шепот, но кто бы там ни был, он ответил. Я отстранился, пытаясь заглянуть в щель над камнем. Мне по-прежнему ничего не было видно. Но я почувствовал с другой стороны стены присутствие другого человека. — Кто ты? — спросил я. На какое-то время воцарилось молчание. — Меня… меня зовут… Хармони. Я замер всем телом. Голос принадлежал женщине. Хармони. Ее зовут Хармони. — Хармони, — прошептал я. Мое сердце забилось чаще. — А тебя… как тебя зовут? — спросила Хармони. Я закрыл глаза одновременно и от звука ее мягкого голоса, и от вопроса. Я вдыхал и выдыхал, один раз, второй, третий. Я не знал, что ответить. Не знал, кто она такая и почему вообще находится в этой камере. Я не мог назвать ей своего имени. Пророка звали Каин. Я не хотел быть Каином. Ничто во мне больше не хотело иметь ничего общего с этим именем. И я уж точно никогда не назвался бы Иудой. — Твоё имя? — снова спросила Хармони. Я ответил, не раздумывая. Я сам не понял, как произнес: — Райдер… А затем сделал глубокий вдох. — Меня зовут Райдер. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Хармони Я сглотнула и бросила беспокойный взгляд на дверь своей камеры. Всё мое тело сотрясала нервная дрожь. Я, как могла, понизила голос, чтобы не привлечь внимание людей снаружи. Охранники Нового Сиона уже несколько раз меня проверяли, и я всё время видела в их глазах неприкрытую похоть. — Райдер, — ответил низкий голос. — Меня зовут Райдер. — Райдер, — повторила я. Мои брови поползли к переносице. — Я…, — нервно сказала я. — Не знаю такого имени. Райдер некоторое время молчал, потом произнес: — Тогда оно как раз подходящее… поскольку меня лучше не знать. Я — не хороший человек. От очевидной боли в его голосе у меня внутри всё сжалось. Я услышала, как он сделал натужный, хриплый вдох. — Думаю, может, я им когда-то и был, не знаю… но мне уже самому не ясно, кто я такой… все так запутано. Я приподняла голову, немного сбитая с толку его странными, загадочными словами и грубой речью. Но потом меня осенило. — Они объявили тебя грешником? До меня донесся его резкий вдох. — Я… я творил ужасные вещи. — Поэтому ты теперь в этой камере? — Да, — ответил он, но в его голосе было что-то еще — смятение, боль… гнев? В камере раздался звук открывающейся двери. Я быстро приняла ту же позу, что и раньше, смахнув с лица оставшиеся слезы. Я не позволю им стать свидетелями моей минутной слабости. Я боялась, что это опять один из охранников, но когда дверь открылась, я увидела знакомое лицо. Брат Стефан. Я расслабилась, моля Бога, чтобы мужчина из соседней камеры не заговорил. Почему-то мне не хотелось, чтобы брат Стефан его услышал. Я знала, что его бы не обеспокоили мои разговоры с незнакомцем. Однако ему бы очень не хотелось, чтобы я подвергала себя опасности. Разговоры с другим грешником, наверняка попадают в эту категорию. — Здравствуй, брат Стефан, — тихо сказала я. Брат Стефан вошел в камеру с подносом еды. Присев, он поставил его к моим ногам. Я с благодарностью ему улыбнулась. Брат Стефан оглянулся на дверь. Увидев, что охранников там нет, он произнёс: — Здесь за нами поручили следить двум последователям-охранникам из Пуэрто-Рико. Эзра, главный приспешник Пророка, решил, что так будет лучше, поскольку они нас знают. Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. На меня нахлынуло облегчение. Сквозь небольшие щели в каменной кладке старой стены из соседней камеры донёсся шорох движений Райдера. Послышался низкий, болезненный стон. Брат Стефан нахмурился, и его темные глаза метнулись ко мне. — В этой камере мужчина, — едва слышно прошептал он. — Не знаю, кто он. Нам известно только то, что он вероотступник и подвергается наказаниям. Жестоким. Брат Стефан бросил на меня многозначительный взгляд. Мое сердце забилось чаще. Я кивнула в знак того, что поняла. Еще раз убедившись, что у дверей всё чисто, он добавил: — Он в наши с сестрой Руфью обязанности не входит. Каждый день его кормят и моют женщины из главной общины. И каждый день его забирают ближайшие приспешники Пророка, — брат Стефан покачал головой, и его лицо вспыхнуло от гнева. — Я видел, каким они привели его обратно. Что бы он там ни сделал, они и впрямь заставляют его расплачиваться за свои проступки. Он в ужасном состоянии.