— Нет, — подавленно прошептал я, прежде чем вообще понял, что говорю. Я поднял глаза и увидел, что Иуда напряжённо на меня смотрит. — Нет, — уже увереннее повторил я, почувствовав захлестнувший меня прилив адреналина, от которого в мой разум вернулась ясность, а в тело — жизнь. — Нет что…? — нахмурившись, спросил Иуда. — Нет всё. Я не буду каяться. Иуда попытался вырвать у меня из ладони свою руку, но я крепко его держал. — И покаяться за что? За то, что я нас спас? Удерживать здесь окаянных сестёр означало снова привести Палачей в нашу общину. Все окаянные сестры уже обручены, замужем или рожают детей. Они уже не настолько духовно чисты, чтобы стать невестами Пророка, даже если бы мы их и вернули, — я сделал столь необходимый мне вдох и продолжил. — И я не буду стоять и спокойно смотреть, как взрослые мужчины насилуют детей, Иуда. Я все еще верю во все это, в наше дело. Но я положу конец практике обряда Пробуждения. Это… варварство. Это просто неправильно! — Нет, — стиснув зубы, процедил Иуда. — Это путь Пророка, явленный ему Господом! Он поднялся на ноги, вырвав из моей ладони свою руку. Мне стоило больших трудов произнести следующие слова. Я знал, какой они произведут эффект… Но все равно решил это сказать. — Я не верю, что этот путь явил Бог. Как вообще Бог может с этим мириться? Иуда распахнул глаза. — Теперь ты решил…, — проговорил Иуда и, отшатнувшись, сел на каменные ступени. Он прищурился и взглянул на меня, словно на незнакомца. Его лицо помрачнело. — Теперь, в самое важное и судьбоносное для всех нас время, ты решил усомниться в Священном Писании? Когда ты больше всего мне нужен? Я молча смотрел на него. От волнения у Иуды дёрнулась губа. — Скажи мне, — сказал Иуда и помолчал, намеренно растягивая паузу. — Если бы тебе удалось заставить окаянную Саломею остаться в коммуне, ты бы тоже всё это чувствовал? Мне показалось, будто мой брат-близнец ударил меня в живот. Он знал, что я испытывал к Мэй. Теперь он воспользовался этим против меня. Иуда наклонился вперед, опершись локтями на колени. — Ну? Чувствовал бы? Я задумался над его вопросом, очень серьезно задумался. Я представил себе обворожительную улыбку Мэй, ее длинные темные волосы и светло-голубые голубые глаза, которые больше всего мне в ней нравились. Но потом я зажмурился и увидел ее в объятьях Стикса. Увидел, как она на него смотрела. И то, как она теперь смотрела на меня. С жалостью, может даже с ненавистью. Никакой любви и уважения. «И о чём только я думал?» У меня в голове творилась полная неразбериха. Я пытался представить себя женатым на Мэй здесь, в новом Сионе. Я бы ни никогда не взял в супруги никого другого. Но Мэй ни за что бы не стала терпеть такую жизнь. Она ненавидела это место, а я слишком ее любил, чтобы желать ей подобного. Черт, я уже понятия не имел, что чувствую. Чем дольше я сидел в этой камере, снося боль и пытки, тем больше тускнели мои чувства к ней. Кому нужен тот, кто тебя презирает? Кому нужна женщина, которой отвратительно всё, чем ты являешься? Мэй хотела, чтобы я был ей другом, а вместо этого я нанес удар ей в спину. Меня захлестнула тупая, невыносимая боль. Не считая моего брата, Мэй была моим единственным другом. Сейчас мне очень был нужен друг. Медленно и тяжело втянув в себя воздух, я встретился взглядом со своим братом. — Я бы никогда не стал ее удерживать. Иуда одёрнул назад голову. Я его шокировал. И я понял, что сейчас он не почувствовал обмана в моих откровениях, точно так же, как ранее и я не почувствовал лжи в его. — Она не создана для нашего мира. Казалось, Иуда пылал яростью. Всё началось с тлеющего уголька, который быстро превратился в жидкое пламя. — Почему? — закричал он, поднимаясь со ступени, словно демон из ада. — Почему ты так себя ведешь? Мы с тобой рождены для этой жизни, но ты отворачиваешься от своего пути, от своего народа. От своего брата! Ради чего? Я молчал. Иуда подошел ко мне и схватил меня за руку, от чего боль рикошетом отдалась в пальцах. Но взгляд Иуды снова устремился на мои татуировки. — Я не хотел в это верить. Но тебя действительно развратили. Если бы ты по-прежнему оставался чист в своих убеждениях, ты бы не боролся против них с такой злобой. Он наклонился и холодно спросил: — Ты хочешь, чтобы тебя снова посадили в ту камеру? Хочешь, чтобы наказания продолжились? Хочешь остаться в одиночестве до конца своей греховной жизни? В глазах моего брата мелькнул проблеск прежнего Иуды. За всей той властью, которой он был наделён, за верой, что защищала его, словно щит, он искренне умолял меня покаяться. В тот момент я увидел, что он так же, как и я в своё время, боится оказаться никудышным лидером. Рука Иуды скользнула вниз и снова упала на мою ладонь. Я с трудом сдержал всплеск захлестнувших меня эмоций. Я уже долгое время задыхался без веры в других людей. Его рука была спасательным кругом. Я тонул, а он так отчаянно пытался меня спасти. Мы только пытались друг друга спасти. — Покайся, брат, — мягко и с болью в голосе умолял Иуда. — Вместе мы сможем сделать наш народ великим. Мы сможем подготовить правоверных к Вознесению. Небеса будут нашими. Он сжал мне пальцы и поцеловал меня в голову. — Если наступит конец света, мы всё равно погибнем. У нас нет непорочной окаянной сестры, чтобы спастись посредством брачного союза. Мы в любом случае обречены, Иуда. Все потеряно. Это конец. На какое-то время повисла тишина. — Нет, это не так, — произнёс он. Я замер. Иуда взволнованно вздохнул. — Я нашел ещё одну. Я поднял голову и вгляделся в его радостное лицо. — Что? — надтреснувшим от шока голосом произнёс я. Руки Иуды опустились мне на плечи. — Покайся, брат. Ничего ещё не потеряно. Все идет в точности по плану. Наши люди проходят подготовку. Они учатся сражаться. Дьявольским отродьям не удастся захватить нас до Вознесения, — не сводя с меня глаз, снова сказал он. — Покайся. Покайся и вернись, чтобы встать рядом со мной. Это суждено было сделать нам двоим. Давай закончим это, как и начали. Вместе. От такого потрясения я лишился дара речи. Мне хотелось сказать «да». Хотелось согласиться. Хотелось вымыться, поспать, поесть в особняке. Мне хотелось всего, что делал мой брат… но не так, как это было нужно ему. Я не мог. Я отстранился от него. — Я не буду каяться в том, что сделал. Я был прав. Наши обряды должны измениться. Окаянным сестрам здесь не место. В мгновение ока, знакомый мне любящий брат исчез, и на его месте снова возник Пророк-самозванец. Выпрямившись, он от меня отвернулся, вся его поза теперь выражала лишь равнодушие. — Брат Михаил! Брат Якоб! — позвал Иуда. Позади меня открылась дверь. У меня разрывалось сердце, но я не двигался. Иуда обратился к стоящим у меня за спиной людям. — Он отказывается каяться. Он грешник, и его наказание должно продолжиться. — Да, Пророк, — ответил брат Михаил. Я уставился на своего брата, пытаясь снова поймать его взгляд. Но он не обратил на меня внимания и, не обернувшись, вышел из комнаты. Большие руки схватили меня за плечи и рывком поставили на ноги. Чтобы не заорать от боли, я прикусил язык. С трудом волоча моё обмякшее тело, последователи-охранники затащили меня в карцер. Я был выше и крепче их обоих. Но я совсем ослаб. И не мог дать отпор. Как и всегда, меня заставили встать, и на меня посыпались удары. Кулаки врезались мне в ребра, почки и грудь… но я ничего не чувствовал. Я делал всё возможное, чтобы не упасть. Сегодня они не тронули мое лицо, но при каждом ударе и выпаде они улыбались, и я видел в их глазах презрение. Но я не мог их ненавидеть. Когда-то я был таким же, как они. Они на сто процентов верили в наше дело. Считали меня грешником, находящимся во власти дьявола. Может и так. Я знал, что дьявол реален. Меня охватила паника. Может быть, я и впрямь стал жертвой зла. Может, моей душе суждено гореть в аду. Я уже не знал. И когда у меня в голове завертелись эти вопросы, я понял, что, в данный момент, мне все равно. Брат Михаил нанес мне последний стремительный удар в спину, и я упал на пол, согнув от боли колени. Уперев ладони в каменный пол, я изо всех сил пытался дышать. Братья Михаил и Якоб подняли меня на ноги и вытащили из карцера. При каждом сделанном мною шаге меня трясло. И с каждым новым шагом во мне нарастал гнев. Я чувствовал, как он заполняет каждую клеточку моего тела, как мне в вены, словно через капельницу, просачивается злоба. Дверь в тюрьму распахнулась. Почувствовав рядом кого-то ещё, я поднял голову и увидел у входа двух новых охранников. Оба они были темноволосыми и темноглазыми, с хорошо развитой мускулатурой. У обоих были короткие стрижки, а на щеках темная щетина. Они казались родственниками. Оба были одеты в привычную черную форму и тяжелые ботинки последователей-охранников, и каждый из них держал в руках АК-47. Они вздёрнули подбородки в сторону моих конвоиров и, взглянув на меня, в отвращении скривили губы. Пока меня волокли в камеру, я заметил в конце длинного коридора пожилых мужчину и женщину, которые готовили там еду. Они оба посмотрели на меня, но поспешно отвернулись, когда стоящие у входа охранники прикрикнули на них: