Мне на руку упала ее слеза. — Из внешнего мира на помощь Пророку приехал один человек. Не знаю, откуда он, но они с братом Лукой все время держатся рядом с Пророком. Этот новый мужчина лысый, очень крепкого телосложения. Когда он тут появился, поговаривали, что он поставляет нам оружие для предстоящей священной войны. Фиби выпустила из рук тряпку и указала на мои татуировки. Я понял, что она имела в виду. У него тоже были татуировки. — Хотя они не такие. «Как твои», — молча закончил я за нее. — Он… он заинтересовался мной во время одного из обрядов Дани Господней, в котором мне пришлось принять участие, — у Фиби побледнело лицо. — С тех пор он объявил меня своей. Он… У нее из глаз снова хлынули слезы, и она тяжело задышала. Я потянулся к ней и взял ее за руку. Фиби снова вздрогнула, хотя и знала, что я не представляю никакой угрозы. — Он хочет, чтобы я делала с ним определенные вещи, которые мне не нравятся. Но Пророк приказал мне оставаться с ним. Он сказал, что этот человек очень важен, просто необходим для предстоящей священной войны. Я не знаю, как его зовут. Он велит мне называть его Мейстер. Фиби наклонилась ко мне и прошептала: — Пророк Каин планирует нападение на людей дьявола, — её голубые глаза умоляли меня понять. — Он хочет атаковать их прежде, чем они атакуют нас. Вот почему люди так усердно тренируются. Мы должны обрушить гнев Божий на их врата. Пророку Каину было откровение, что как только повелит Господь, нам необходимо нанести удар. Мы должны быть готовы. До меня не сразу дошло, что она имела в виду. Пока я пытался постичь смысл ее слов, у меня по спине пробежала тонкая струйка ледяного пота. Когда я всё понял, эта струйка превратилась в чертов водопад. — Палачи, — прошептал я. Фиби кивнула головой. Ее рука задрожала. — Он сказал, что они должны умереть. Все они — и мужчины, и женщины. Никаких поблажек. Он проповедует, что все они грешники и вероотступники. Утверждает, что явленное ему откровение велит нам не оставлять в живых ни одного грешника. — Он хочет отомстить, — в отчаянье вздохнул я. Он хотел отомстить им за то, что они забрали у нас окаянных. За нападение на нашу старую общину. За убийство нашего дяди… за каждый грёбаный вздох. Я еще раз прокрутил в памяти то, что сказала Фиби… «Он сказал, что они должны умереть. Все они — и мужчины, и женщины. Никаких поблажек. Он проповедует, что все они грешники и вероотступники…» «Как мужчины, так и женщины…» Он собирался убить и Мэй, Далилу и Магдалину… — Моя сестра, — почти неслышно произнесла Фиби, и на ее глаза снова навернулись слёзы. — Он убьет ее за бегство из нашего Ордена. За прелюбодеяние со злом. За тех, кого он потерял, когда люди дьявола пришли ее забрать. Кровь с такой скоростью хлынула по венам, что у меня закружилась голова. Я пытался придумать способ, как этому помешать, чем-то помочь, но не мог. Я был заперт в этой чертовой камере. Я всё время был заперт в этой гребаной камере! Похоже, Фиби всё поняла по моему лицу. — Всё безнадежно, да? Его не остановить, — у нее перехватило дыхание. — Моя Ребекка умрет… — Тебе нужно бежать, — как можно тише сказал я, чтобы не услышала Хармони. Фиби покачала головой. — Почему? — спросил я. — Убирайся подальше от этого места. Спасай себя. Она замялась. — Мне… мне необходимо кое-кого защитить. И Мейстер, этот мужчина, которому я теперь принадлежу, — она покачала головой. — Он никогда меня не отпустит. Я это чувствую. Он… он мной одержим. Слезы Фиби потоком бежали по ее щекам. — Я ужасно его боюсь. Для меня теперь все кончено, — Фиби закончила смывать с меня грязь. — Боюсь, что для всех нас все кончено. С тех пор, как к власти пришел этот Пророк, все изменилось. Уже ничего не вернуть… Меня охватило чувство вины. Фиби собрала свои вещи и встала. Она уже собиралась выйти из камеры, как вдруг повернулась и прошептала: — Когда-то я считала, что ты такой же, как он. Но сейчас…, — у Фиби поникли плечи. — Но сейчас я вижу, что это не так. У вас с ним разные сердца и души — одно светлое, другое темное. Просто жаль, что в этом мире всегда побеждает тьма. Фиби вышла из камеры, и за ней захлопнулась дверь. Я неподвижно сидел на месте, потрясенный сказанными ею словами. Но во мне все больше и больше разрасталась бурлящая в крови ярость. Похоже, в последнее время других эмоций я не испытывал. Только чистый гнев на моего брата-близнеца и на все то, что он делал. Я вернулся к стене, лег на живот и подполз к дыре в стене, сквозь которую снова увидел Хармони. Как только наши глаза встретились, она просунула руку в проделанное отверстие. Я обхватил ее пальцы и закрыл глаза, чтобы покой ее прикосновения хоть на мгновение остудил бушующую внутри меня ярость. Мы лежали в молчании, но моя голова лихорадочно работала. Что я могу сделать? Как мне это остановить? Я всё еще напряженно об этом думал, когда Хармони вдруг сказала: — Райдер? — Да? — открыв глаза, ответил я. Она крепче сжала мою руку. — Возможно, это обречет меня на вечные муки, но мне не дает покоя одна мысль. Я постоянно молюсь о том, что само по себе дико и жестоко… но не могу остановиться. — Что же это? — грубым голосом спросил я. Хармони сделала глубокий вдох. — Я молюсь о смерти. Я напрягся. Ей хочется умереть? — О смерти Пророка, — быстро добавила она, и я успокоился. — Я молюсь о том, чтобы Пророк Каин умер. Молюсь о нашем избавлении от причиняемого им зла и боли. И думаю, что это может произойти, только в том случае, если наш вождь умрет. Если его жестокое сердце перестанет биться. Я ничего не ответил. Я промолчал, потому что в этот момент меня тяготила ещё более серьезная внутренняя война. Еще более серьезный личный грех. Потому что я тоже начал молиться об этом. Я молился, чтобы Иуду убили. Я начал молиться, чтобы мой родной брат умер… … И если подобные мысли могли зародиться только в сердце грешника, значит я и был грешником. ГЛАВА СЕДЬМАЯ Райдер Прошла неделя. Бесконечный День сурка, в котором меня ежедневно избивали последователи-охранники и… никаких вестей от Иуды. Единственным светлым пятном было то, что рядом находилась Хармони. Меня поразило то, как быстро я стал нуждаться в ней, жаждать ее. Её рука, лежащая в моей во время наших разговоров, казалась последним, что не давало мне сдаться. Каждый день ко мне в камеру приходила Фиби. После тех признаний она больше со мной не разговаривала. Как ей было велено, Фиби смывала с меня кровь и грязь, и каждый день я видел, как она всё больше и больше отдаляется от той девушки, которую я когда-то знал. Я беспомощно наблюдал за тем, как она замыкается в себе. Приходя каждый день с новыми синяками. И с каждым днем она всё меньше и меньше походила на ту энергичную женщину, какой казалась когда-то, будучи супругой моего брата. Звук раздавшихся в коридоре шагов вырвал меня из сна. Я оттолкнулся от стены, загородив проделанное в стене отверстие недостающим кирпичом. Когда за мной приходили охранники, я всегда ставил кирпич на место. Если бы они узнали, что я разговаривал с Хармони, они бы ее наказали. Такого допустить я не мог. Дверь открылась, и в камеру вошли охранники. Дело дошло до того, что, когда они меня уводили, я даже не взглянул им в глаза. Даже не посмотрел на их лица, когда они поднимали меня на ноги. Следуя обычному маршруту, охранники вытащили меня из камеры, проволокли по коридорам и далее на дорогу. Очутившись в уже знакомом здании, меня, к моему удивлению, привели в комнату, в которой я разговаривал с Иудой в начале недели. Охранники открыли дверь и, бросив меня на пол, покинули комнату. У меня учащенно забилось сердце. Где-то открылась еще одна дверь. Я уже знал, кто в нее войдёт. Лежа на полу, я с силой зажмурил глаза и сжал кулаки. Делая медленные, размеренные вдохи, я пытался примириться с тем фактом, что снова увижу своего близнеца. Вместо этого у меня внутри образовалась дыра. Он был моим братом, но я его ненавидел. Ненавидел свою единственную семью. Я вспомнил прекрасное лицо Хармони. За последние несколько дней в ней тоже что-то померкло. Так ярко сияющий в ней свет теперь угас до тусклого свечения. Я вспомнил Фиби. Вспомнил её изуродованное синяками лицо и безжизненный голос, когда она призналась, какой стала ее жизнь. — Брат, — голос моего близнеца прорвался сквозь разразившуюся у меня в голове войну. Я поднял голову и увидел перед собой Иуду. Он стоял, как всегда одетый в белую тунику, невероятно холёный, с распущенными волосами и блестящими глазами. И на всё в его извращённом мире ему было плевать. — Иуда. Услышав своё имя, он прищурился, но пожал плечами и присел передо мной. — Вижу, брат, твоя позиция в целом не изменилась. — А чего ты ждал? От мелькнувшего в глазах Иуды огорчения я почувствовал, как в сердце шевельнулась грусть. — Я ожидал, что к этому времени ты покаешься. Я с тревогой и нетерпением ждал, что ко мне придут люди, охраняющие твою камеру. Ждал, что ты позовёшь меня и скажешь, что все обдумал и хочешь быть рядом со мной. Как и должно быть. Я до сих пор на это надеюсь.