– Месье Хорас, – булькнуло из угла позади. Это охранник, как же его по имени… – Господин Маккей просил не усердствовать. Конечно. Он и не старается вовсе. С чего бы стараться. Надо было начинать с пальцев – толку теперь с его угроз. На земле Виктор оказался последним слабаком. Охранник брюзжал дальше: – Чтобы лицо распознали. У толпы, знаете ли, свой норов.... словом, не дать бы повод для секулянций… – Спекуляций, – поправил его Хорас, растирая кулак. Все равно содрал кожу, будь неладны эти перчатки. Бестолковые, как половина канцелярии. – Еще увидимся, Виктор. Не подохни тут раньше времени. Как приятно беседовать с людьми, когда не беспокоишься о том, услышат ли тебя. Радостная нетерпеливость подгоняла Хораса вперед, придавала сил в мелких поручениях и даже нудном отчете перед обедом. Что есть правосудие, если не возмездие для пострадавших? Для его брата, семьи, бедняков, детей, графов и честных работяг. Всего Гэтшира. Что есть правосудие, если не месть. *** Окраина Гэтшира, южнее пешеходного моста через Войку Вода застоялась, и пить ее без отвращения не представлялось возможным. Подвал едва топили. Рони чувствовал себя не лучше, чем забытый хлам на складе. Кожа начинала чесаться от старой грязи. По ночам его грызли блохи и мошкара, наверняка соскакивая с помойных крыс и псин. Может, именно так и доживают убийцы. Спасатели воров. Легенды. Рони сипло засмеялся. Содрал с пояса кобуру, вытащил квинс с последним патроном. – Будто для себя сберег, – обратился к нему Рони и снова зафыркал. На второй день он поругался со стеллажом, объяснился в чувствах битой чугунной сковороде и делал зарядку, споря с тараканами под потолком. Теперь вот настало время для обвинений. Рони отложил несчастный патрон вместе с револьвером на пустую полку. Оседлал тюк с пшеном и уставился на единственного друга в этой полутьме. Или предателя, как знать. – Говорил же, портит железо людей, – раскаялся Рони. – И все равно тебя принял. Могло ли иначе?.. Железо молчало, игриво поблескивая от всполохов огня. Воробей рассердился еще сильнее. – Какой мир ты с ружьями делать задумал, болван?! А ведь я завидовал, – Рони поджал губы, внезапно сознавшись самому себе. – На тебя похожим быть хотел, первый мертвец под небом. Подкатившая к горлу тошнота уже не удивляла. В ружейной стали криво отражалось заросшее щетиной лицо, рыжая пакля грязных волос. Рони присмотрелся. Лихорадочный блеск в глазах, темные круги под ними и синяк у почти зажившего носа. Ссадины, следы боя, печать глупости. – Если бы у Стивена был револьвер… Рони обернулся за свое плечо, вспоминая погоню. Возможно ли убегать, отстреливаясь? Квинс обещал защиту, покой, силу. Сколько стоит безоружный воробей? Не дороже отсыревшего хлеба, которым Рони забивает потроха вторые сутки. В расставании с револьвером он ощущал себя дрожащим тараканом, пустой скорлупой, сором на пороге. Джеки уж точно оставался легендой, даже с пробитой шеей. Чуял ли Виктор свою силу, стоя на коленях, босиком? Прыти командовать ему и в тот миг хватало. А Рони без железа – что? Он всхлипнул, подполз к револьверу. Потянулся к рукояти, как просят защиты, тепла, покровительства. – Что бы я мог без тебя, скажешь?.. Скоро кончатся сухари: плесень любит сырость. Раз в четыре дня свои приходят, чтобы пополнить запас, проверить укрытие. Он бы и сам давно высунулся, да только патрули озверели, прочесывая даже окраину. А может, воробей распрощался с рассудком, и ему мерещится то стук набойки на служебном ботинке, то визг свистка. Так он и сидел, хуже дерганого кроля в норе, когда в лесу охота. Казалось, что за день станет лучше. Особенно после того, как он ввалился в укрытие, закрыл все замки и лежал в углу, наведя прицел в сторону единственного выхода. Лежал целую вечность, пока не провалился в сон. Но лучше не стало. Если и был в нем запал, то перегорел. Остался пепел. Пожарище. За два дня, если ушли его ребята от погони, могли бы и пройтись по знакомым местам, проведать его. Что если?.. Тук. Тук-тук. Рони дрожащими руками затолкал патрон в барабан и позабыл, как дышать. Ползком сместился по полу в угол. Навел квинс на выход. – Эй, малец, это ты там сховался? Первым делом Рони хотел броситься к двери, распахнуть ее настежь, прослезившись от счастья. Эта хрипотца, грубые согласные – Жанет. Ни с кем не спутать. Но воробей стал совсем ученый – придушил свою тягу к теплу и свету: может, держат ее на мушке по ту сторону. Может, жандармы их всех отловили и оба дня шерстили весь Гэтшир, чтобы… «Жди. Жди, дурень, коли мозги есть», – уговаривал Рони сам себя. Цепные псы долго не вытерпят – примутся выбивать запертую дверь… и он заберет хотя бы одного с собой. В дверь постучали еще раз. Ничего не происходило. – Ты там не помер, часом? – это уже Нэнси. Воробей почти забыл, как звучит ее сонный и нудный голос. Они подергали за ручку двери. – Может, заело к дьяволу? Придется вскрывать. – Подсоби-ка… Тут уж Рони не выдержал, приблизился – только мелькнул крючок в прорези, подхватив железо. Тремя торопливыми движениями воробей выдернул оба засова и повернул замок. – Рони? Если бы стояли там бандиты или жандармы, вдарили бы воробью по лицу да повалили на пол. Вместо этого на него кинулись с другим замыслом, чуть не столкнув с ног. – Цел! Целехонек, глянь-ка! Живой… Жанет бормотала ему на ухо, почти придушив в крепкой хватке. Обняла так тепло, будто не убийца перед ней вовсе, не подставил никого и не несет от него за два метра. Нэнси поморщила нос, а все равно с трепетом произнесла: «Святые отцы, неужто…» Большей похвалы от этой зазнайки не дождешься. Его искали, ждали. За ним пришли. Спрятав глаза в плече сводницы, Рони неуклюже ее обнял, и та прошептала: – Ну, ну. Сейчас. Еще немного. Ты дома. – Жанет похлопала его по плечу, и Рони только сейчас заметил, как сильно оно болело. – Ну? – Я дома, – повторил он шепотом, привыкая к сказанному. В его правой все еще оставался квинс. *** Сан-Дениж, поворот Урие Окунувшись в теплую воду, Рони захотел выть. Царапины и ссадины, которые он без тщания обработал после штаба, разом защипали. Воробей так размяк и раскис, будто постарел лет на пять – кости еще не прогрелись, как весь холод Гэтшира в них принес. Через пару мучительных мгновений боль притупилась. И на сладкие полчаса воробей почти забыл, кем стал на прошлой неделе. Обтершись полотенцем, вдыхая аромат травяного мыла, он жмурился и хлюпал носом, не понимая, откуда и там взялась влага. Квинс покоился возле мелкого зеркальца. С виду безобидный, он вдруг напомнил о главном. Есть вещи, которые не отмоешь и хлоркой. – Рони, – постучал Даг, хоть дверь ни черта не закрывалась уже много лет. – Готово, спускайся. Воробей неразборчиво ответил, вытирая полотенцем пену после бритья. Заметил, что подбородок привык держать ниже, чтобы прикрыть часть пореза – главного подарка из порта. – Давай-давай, не жениться зовем, – поторопил его Даг и ушел. Рони пригладил мокрые волосы, натужно подмигнул сам себе в зеркало, как делал раньше с искренностью и глупой ухмылкой. Вспомнил, как улыбалась Лея, спешно обняв его и уверив, что с Сержем и Ильязом все складно. Что держатся они порознь, поджидая обыски, стоят на дозоре. Как бы воробью ни хотелось всех увидеть на воле, он примирился. Так надо. Успеется. Есть еще время до тех пор, как нагрянут в трущобы… Воробей тряхнул головой и отправился в крохотную спальню, совмещенную с обеденной и кухней. А сам все подумывал, что скажет, когда Жанет перестанет его жалеть да озвучит все, что стоило бы озвучить. Первым делом он увидел запеченного цыпленка, что на столе бывал нечасто в домах Сан-Денижа. А потом приметил трех незнакомцев на стульях. И одного крайне знакомого бандита: орлиный нос, мертвенно-серые глаза, шрамы от мочки уха до челюсти и плечи, на которых не страшно железный шкаф украсть. – А это кто? – Рони попытался спрятать узнавание. Без ружейной стали он резко почувствовал себя голым. – Присядь, угощайся, – нежничала Жанет, пододвигая блюдо. – Ты, должно быть, и сырой бы ее съел… Воробей осторожно приблизился к столу, протащил табуретку ближе к себе и уселся. Аппетит пропал, не успев разгореться. – Будем знакомы. Я каг’тавый, – гость потянулся здороваться, не уточнив, звать его так или речь о дефекте. Рука в шрамах, будто учился тот резьбе по дереву, да начал с ладони. Рони осторожно коснулся ее. Собственная кожа показалась по-детски нежной. Картавый ухмыльнулся, расцепив пальцы. Все трое казались мелочью на фоне рослого бандита. – Арман, – манерный прилизанный мужичок, лет за тридцать пять, сначала ткнул пальцем себе в грудь. Затем указал на знакомого Рони. – А это – наш Рауль, за старшего будет. Теперь-то, вместо Джеки… – И Сырой, – гордо представился тот, что с самого края сидел и выглядел наиболее безобидно. Только единственный капюшона не снимал.