Роскошь! Хорас рассмеялся коротко и громко. – Пусть так. Найдется и другое дело. – Как у твоего брата, верно? – бесцветно заметил Виктор, будто подметил муху на чужом рукаве. Хорас ничем не выдал гнева. Быть может, помолчал чуть дольше, чем положено в таких случаях. По итогу исправился, ответил, обходя эту сволочь кругом: – Тебя с твоими дружками повесят. В первых рядах. Будешь главным на площади, – сказал и подмигнул тут же. – Быстро вы. Когда? – казалось, Виктор не удивлен. Висельник всегда в глубине души знает, что от эшафота не уйти. Хорас поправил ремень на поясе, скрыв досаду. Бумагомаратели из отдела тоже никуда не спешили. – Завтра или через день. Утром. – Славно, – ответил Виктор, чуть наклонив голову набок. – Значит, я все просплю. И улыбнулся так, с деланной теплотой. Будто по-дружески. Первый удар вырвался как-то сам по себе. Только мотанулась голова висельника да послышался вдох через зубы. И костяшки на руке не сразу пронзило болью – забыл Хорас, каково это, всякую сволочь бить. Лучшим утешением стало то, что Виктору досталось сильней. Тот не сразу поднял голову и не сразу отдышался. А когда поднял, получил еще трижды. Хорас не старался, а все равно – разбил губы с двух сторон, чтобы ухмылка на них не цвела до самого эшафота. Молчание – роскошь для богатых людей, у которых есть все время в мире. Хорас не назначил других встреч на вечер, а все равно суетился, будто угодил на чужое празднество. – Сегодня последнего взяли из ваших, – говорить, глядя сверху вниз – лучшая прибавка к беседе. – Ульрику? – фыркнул ублюдок, расположившись поудобнее. А вернее, попытавшись – связанным такой роскоши не видать. – Эда, – по первости рассказал Хорас, а потом его осенило. – Погоди. Так ты что, до сих пор не понял, что Ульрика никогда в ваших-то не была? На лице Виктора ничего не изменилось. А должно бы. Выходит, играет. – Так ты не знал! Вот умора… Что, думал, коли по тебе сохнет, можно ноги об нее вытирать, а? Хорас присел на стул напротив и сцепил руки в замок. Правая заныла – сказался возраст. Виктор молчал. – Вы с ней по юности весь Гэтшир облетели. У кого еще память коротка. Решил, что можно такую девчонку, как наша Ульрика, просто так бросить? Умотать к какой-то потаскухе в Кивее, а? Виктор вздохнул ртом – нос забит кровью. Вздохнул, как высказывают скуку на светском рауте. Но Хорас продолжал, облизав губы: – А потом вот так легко вернуться в коршуны да отшить? Она же тебя ждала, Виктор, – с наигранным сочувствием приблизился Хорас. – Подонок ты, тварюга. – Тебе видней. Подлаживается теперь, как в клетку угодил. Так же, как Хорас наступал себе на горло, выжидая. Утирался, проглатывал любой вздор. Только Виктору это не поможет – нет толку его беречь. Хорас ничем не выдал досады: бить Виктора оказалось надежнее, чем давить словом. И все же – замолкать не хотелось: – Скользкий ты тип, в общем, – кивнул Хорас. – Как мы за тобой не следили, все бестолково. Два хвоста скинул на прошлой неделе… Если бы сам Ульрике не сболтнул в тот вечер, где Джеки искать, ходить тебе на воле. – Вот как. Поерзав на стуле, Хорас улыбнулся. И мелкая тень на этой морде в радость. И рассказ пошел еще легче с красочным жестом, будто весь Гэтшир на ладони: – В общем, из твоих кого постреляли, кого схватили. И свежак свое получил… Виктор нахмурился. – Свежак… Рьяные, что ли? – Нет, пресвятые отцы! Кто же еще? Особенно гаденыш твой, головорез, отрыжка трущобная. Нечего было его в штаб с квинсом посылать… – Что? – тут уж висельник явно подивился. – Когда бы он успел? Брось. Хорас оскалился. Точно врет, как лавочник-нелегал перед обыском. – Вломился к нам с бандой, застрелил лучшего человека во всем городе – Конрада… – Пф-ф. Сам сочинил или кто помог? – Виктор еле-еле улыбнулся и покачал головой. – Не паясничай. Я тому свидетель. – Хорас выдержал паузу. – И Ульрика, Хедрик… – Ага, Ульрика. Самая честная птица Гэтшира, – Виктор втянул носом кровь. Хорас махнул рукой и вернулся к теме: – Ты слушай дальше, порадовать тебя хотел. Дышать им недолго осталось. Теперь в городе станет чище. Глядишь, и цеха снова откроют, как воробьев задушим. Виктор заговорил с паузами, жалея разбитую морду. Следы от ударов потемнели. – Уж вы дело исправите, не пройдет и дня. Ты за два года коршунов не собрал, чтобы потягаться с Джеки… Хочешь в городе порядки наводить? – Кто-то должен. – Ага. Только не с теми воюешь, – у Виктора и глаз начал заплывать, пока тот цедил слова. – Кому мануфактуру строить, кому старый цех чинить? Йельсу? Ему никакого дела и нет, кроме как до подвесок женушки. Так кому? Тебе с пятеркой мундиров? Голытьбе из Сан-Денижа, воробьям-то? Они, значит, виноваты в разрухе? – Не вся голытьба по чердакам чужим ходит. – Не вся, – будто для отвода глаз согласился Виктор. – Могли бы иначе устроиться – половина бы под небо не пошла. Знаешь, куда пропал Мэтью, собравший сотню на типографию? Позади прокашлялся охранник. Да, эту байку только глухой не слышал: как бойкий союзец из голодранцев ходил сохранять железо в разоренном доме. Только хозяев не уведомили. Хорас возразил: – Мэтью привел таких же висельников, как твоя свора. И поделом ему. – За станки еще можно было побороться. Вот только без квинсов – это самоубийство. – Предлагаешь отнять их у Йельса? Или, может, порт на всех поделить? – Хорас снова обошел пленника кругом, хлопнув того по плечу – Виктор вздрогнул от касания. – Да, каторга для тебя – слишком мягко… – А нечего уже отнимать, станки-то продали. Если бы город могла исправить молитва, Хорас, мы бы все жили припеваючи. Каждый пытается выжить в этой разрухе. И ты, и я, и воробьи… мы не рождены в знатном квартале, не так ли? И, – он поперхнулся, но продолжил с упорством, – много ли таких, скажи мне? Честно, хотя бы раз… – Знаешь, что я тебе на это отвечу? – Хорас постучал ногой об ножку стула, вытряхивая опилки из подошвы. Виктор приподнял голову, снова втянул носом кровь. – Слушай внимательно. Он угостил висельника еще одним ударом. Теперь с левой. Угостил так, что снова заболела кисть. – … Великий оратор, – просипел Виктор, но взгляда не поднимал. – И сильно тебе словечки помогли в жизни? – И то верно, – начал ублюдок, но Хорас его перебил: – Станки голытьбе, вот умора. Может, еще и власть, а? С самим штатом тягаться… Не сидеть висельникам во главе стола, слышишь? Виктор уж точно слышал. Перекосило его то ли от боли, то ли от злости. – Выходит, прав был Джеки… все это время. Сказал как самому себе, к стене повернув лицо. – Эк я тебя обработал, – ухмыльнулся Хорас, размяв пальцы. – Совсем голова дурная. Была – или стала? – он встал по левую сторону от Виктора. – Сейчас проверим. Для точности. – Точность – твое второе… Договорить ублюдок не успел. На этот раз Виктор не досчитался двух зубов. Хорасу хватило терпения лишь на то, чтобы дать тому отплеваться. Но этим дело не кончилось. Сытая усталость не приходила: руки горели, а счастливый оскал не слезал с лица. Лучше в его жизни бывало только в пабе, как сборная Гэтшира выходила в четверть финала. Лучшее случалось с озорницей Стейси, на задворках старой часовни… Виктор восторга не разделял. – Ну, передумал? Чего теперь про Джеки расскажешь? Вряд ли хрип можно расценивать как согласие или капитуляцию. Хорас цокнул языком: висельник уже не смог бы поддержать приличную беседу. Уронил подбородок на грудь, коротко закашлялся и стих. – То-то же, – скривив рот, Хорас захотел дать добавки. Занес кулак, прихватил висельника за ворот рубахи, встряхнул. Никакого отклика. Разве что на перчатку стекала кровь со слюной. Брезгливо отдернув руку, Хорас снова вздохнул. Легкий страх кольнул ребра, и он поднял чужую голову за волосы, чтобы убедиться: дышит ли еще. У ублюдка в кои-то веки отсутствовало выражение на морде: с закрытыми глазами тот выглядел вполне безмятежно. Если настолько разбитое лицо можно считать безмятежным. – Первый под небом, мать твою…