– Никого нет. Пока, – просипел Клод, разведывая площадь в щелку между ставнями. – Это большая ошибка, Рони, – говорила Ульрика с бесконечно злым лицом. Кажется, она гневалась больше, чем его заложник. Засов скинули на пол, судя по звуку. Скрипнула дверь. – Считай секунды, Лу. – Раз, два… – Да не вслух! – вспылил Рони. Руки устали держать Стоффа, а ноги вот-вот подведут: показали первую слабость от ночных прогулок. Лея не выдержала, засуетившись: – Пора, двигаем. – Еще нет, – Рони был тверд, как заветы Распорядителя. Хоть ему и самому хотелось удрать еще пять минут назад. На лицах жандармов начали рисоваться сомнения, первые признаки бунта. Ульрика так давно ими сияла. – Никого, – с удивлением повторил Клод. Тихо. Слишком тихо. А чутье не замолкает, взывая. Почти молит: срывайся с места, воробей, улепетывай. И Рони сдался раньше времени: – Ладно. К небу. По комнате прокатился вздох облегчения. И, кажется, не только от Рьяных. Лу вяло поправил: – Но я насчитал только семьдесят три… Никто его уже не слушал. Рони толкнул Стоффа влево, к выходу. – Я дойду до порога, и мы расстаемся. Увижу погоню – буду стрелять. Ясно? – Добро, малыш, – кивнула Ульрика, будто повелевала жандармами и даже Стоффом. Лея на прощание сплюнула в лицо Хедрику и скрылась в коридоре. Тот утерся и смолчал. Серж что-то буркнул про гнилые души и остался для страховки. Странное дело, но квинсом он не побрезговал, прикрывая отход. И правда – самый надежный из стаи. Рони чуть не прослезился, увидев их не за прутьями. Рядом. – Ох! Там, на горизонте, – Клод повысил голос, и старший воробьев все понял. Только сейчас в нос ударил запах Конрада: парфюмерное масло, хвоя и цитрус. Свежекрашеная шерсть на пиджаке. Власть и надменность, да ни капли страха. Ублюдок думал, нет, верил, что уйдет нетронутым. Наверное, именно от этой мысли лицо Рони и перекосило. Так, что страшная баба заметила перемену и с трех метров. – Малой, не взду… Ульрика почти взвизгнула, несмотря на хрипоту в горле. Рони оттолкнул от себя прислугу графов и попятился так быстро, как могут ходить назад только покорители неба. – Привет от Стивена, – сказал он и отпустил спусковой крючок. Теплая жидкость брызнула на лицо, и Стофф повалился вперед. Рони не смотрел на то месиво, что осталось на месте затылка и поверх перчаток, пола. Он следил за другим. Ульрика зажала себе рот, выпучив глаза – еще малость, и вывалятся те на пол, к ногам. Жандарм слева отвесил челюсть, а тот, что справа, ринулся бежать, похлопывая себя по карманам. Хедрик пропал в коридоре. Рони выпустил еще одну пулю промеж лопаток Конрада. На память тем, кто будет здесь отскребать важные мозги с пола. Наверняка бедняга Стивен и не мог мечтать о такой мести. Или Джеки, а может, и сам Виктор. «Уймись уже», – одернул себя воробей. Тела Стивена он не видел, но слушал рассказы так долго и так много, что не забудешь никогда. Воспользовавшись заминкой, Рони выскочил в объятия улиц Гэтшира, тут же съежившись от прохлады. Рот растянулся в несмываемой улыбке. В эту ночь он станет легендой. Крыши города приняли его снова, теперь – свободным, и совершенно другим. И тут же – раздался визг свистка. Рони выстрелил крылом в дом напротив и показался отряду врага, что спешил от собора. Его заметили. – Конрада убили! – голосил Хедрик, запыхавшись. Припал к косяку двери возле парадной. И снова принялся свистеть, а затем – горланить. – Конрада Стоффа… Рони шутливо отдал честь кабану, завидев того в первых рядах: такую тушу не заметишь! Пусть знают, что убийца – именно он. А Рьяные уже рассредоточились, и вот-вот скроются из вида. «Последний патрон», – подумал Рони, и квинс показался слишком легким. Жандармы ринулись в его сторону. Старший воробьев пошел против шерсти, уводя погоню прочь от своих. Пусть весь город подключается к охоте. Кто бы его теперь догнал, когда Виктор еле ходит, а Джеки уже остыл. А может, остыли оба. Ноги дрожали не больше, чем в тот день на Бронко-стрит. XII. Гэтшир, расплата Хорас спускался по скрипучим ступеням, и даже их мерзкий стон не мог загубить его счастья. Десять лет с щепоткой. Именно столько он пахал… и терпел, когда пахать было не над чем. И вот – первые всходы. Оголодавший крестьянин на острове и то ликовал бы в разы меньше, завидев урожай. По крайней мере, сегодня Хорас ощущал себя настоящим счастливчиком. Победителем, первым, молодцом и образцом… – Таким бюсты при соборах ставить надо, – закивал он, почесав кончик носа. И – редкий момент! – даже не захотел притянуть его ниже, к земле, чтобы исправить форму. Он повернул в коридоре налево, прихватив фонарь, и добавил: – На крайний случай сойдет и фреска. Гэтшир заслуживал других легенд. После налета на штаб охрану удвоили. «Пока гром не грянет…» – хмурился Хорас. Конраду Стоффу стоило прислушаться, когда советовали ему нанять еще тройку людей на дозор. В их деле за ошибку платят не только похудевшим кошельком. Хоть от рыжего нелепого мальчишки такого никто не ждал. Быть может, именно потому Виктор и привел его в штаб. Как бы Хорас ни презирал веснушчатого бандита, даже ему найдется благодарность – так скоро получить повышение! Блестящий значок, казалось, сиял и в полумраке подвала. И грудь сама выгибалась, будто жил Хорас в пику всему беззаконию, всей грязи… Добравшись до прочной двери, он прочистил горло. Кивнул охране. Перешагнув через порог, Хорас по привычке открыл рот – здороваться. Как делал это уже много недель, запихнув и гордость, и честь, и принципы туда, где солнце не светит. А теперь – свобода. Он насладился ею сполна, приглядевшись к преступнику. Привязали того крепко, как новый начальник – Маккей – и просил. Если люди и здороваются, то только с другими людьми. Висельник такой чести не заслужил. Серая морда повернулась к проему: сонная, слегка помятая, со спутавшимися волосами. Еще немного – станет хуже попрошайки в заулках. Конечно, куда больше Виктору бы подошел багровый цвет лица и пена изо рта, как тот повиснет в петле. Пока что на его роже застыла заносчивая ухмылка. Хорас не стал брать с собой дубинку жандарма, которую с гордостью носил его отец. Он прихватил перчатки – кожу прикрыть от ссадин. Главное, начать с рук или пальцев на ногах. По одному, за каждое оскорбление, каждую низость… – Жаль, что их у тебя всего два десятка, – сказал Хорас, приблизившись. Виктор вскинул бровь: – Моих людей? – Пальцев. – А, – он повел плечом, как подмерз на нижних этажах. Бывал висельник здесь нечасто, да по ту сторону решеток. Наконец-то угодил, куда ему причиталось с самого начала. Не стоило торопиться. Все уже удалось. Хорас наклонился, чтобы разглядеть каждую перемену на лице ублюдка: – Знаешь, почему я тебя там сразу не застрелил? Хорас мог поклясться жизнью своей матушки – сложнее решения ему принимать не доводилось. Может, удержало его то, каким жалким тогда показался висельник. Может, выстрел показался слишком гуманным по отношению к этой сволочи. Главное, что для штата его поступок запомнится как образец верности закону. Виктор законы попирал с самого младенчества – в этом Хорас не сомневался. Сейчас ублюдок заговорил так, будто и к смерти потерял страх: – Думаю, тебе стало совестно, – висельник чуть отклонил голову назад, как смотрят на прислужку в столовой. – Это был лучший бренди в Гэтшире, не так ли? – Что? – Коротка твоя память, Хорас. Ах, да. Питейная у мадам Боко… или как ее там. Висельник потчевал команду, пытаясь подкупить и его самого. Хорас кривил душой и улыбался, перебарывая желание разбить стеклянный сосуд об висок преступника. Выпивка, к слову, и правда оказалась хороша. – Не угадал. Видишь ли, я уважаю законы. – «В отличие от тебя, шваль». – Уважаю права других людей… Висельник приподнял брови: – А ты, оказалось, идейный. Кто бы мог подумать. – Виктор оправился после собора куда быстрее, чем казалось там, на деревянном полу, залитом кровью. – Только роскошь, к которой ты привык, исчезнет. Без воробьев не нужны и коршуны.