– В более перспективное? Конечно, слиняю. Любой слиняет, и вы тоже, кстати. Начальник погрозил мне пальцем. – Разговорчивая стала. Ладно, выходи с понедельника. Отменять твой отпуск через два дня после подписания заявления я не стану. Так что, пока гуляй. За свой счёт, как и хотела. Я покорно кивнула и улыбнулась. – Спасибо. Уже повернулась, чтобы уйти, когда Руслан Борисович меня окликнул. А когда я обернулась, поманил меня к себе пальцем. Я подошла. Удостоилась прямого взгляда. – Вика, на твой счёт ведь непростые люди звонили. Я тихонько выдохнула. – Не беспокойтесь, Руслан Борисович. Больше звонить никто не будет. – Но я хотя бы тебя не подвёл? Под монастырь, в смысле? Этой работой… Я выдала воодушевлённую улыбку. – Нет, что вы. Всё хорошо. Спасибо вам. Кажется, своими заверениями я смогла начальство успокоить. Руслан Борисович кивнул и ушёл, оставив меня, если честно, опечаленную его вопросами. Это что же, ко мне теперь всегда будут относиться с настороженностью? Оглядываясь на какую-то неведомую московскую поддержку? Никакой поддержки у меня нет, всё это была кратковременная иллюзия. Вечер я провела у отца. Меня накормили ужином, я старательно улыбалась, слушая рассказы мальчишек об их школьных делах и успехах в спорте, вот только чувствовала взгляд отца. Он то и дело поглядывал на меня, и взгляд его был тяжёлым и задумчивым. И я понимала, что стоит мальчикам выйти из-за стола, мне зададут ряд неприятных вопросов. Например: – Насколько понимаю, ничего хорошего из твоей поездки не вышло? – В голосе один сплошной намек. – А что хорошего должно было выйти? – попыталась я прикинуться непонимающей. – Я ездила работать. Вера со мной переглянулась, затем глянула на мужа. Видимо, обсуждения моего отъезда в Москву велись много раз, и всех изрядно беспокоили, так же, как и утомили. Мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, всё своё намерение сохранить хотя бы видимость покоя в жизнях родителях, и сказать: – Папа, правда, всё хорошо. Это была лишь работа, и мой отъезд – ничто иное, как рабочий момент. Ничего не случилось. – Но ты же была там, ты с ними общалась!.. Я кивнула. – Общалась. Но крайне мало. Я лишь пару раз пересеклась на производстве с Романом Артуровичем. И всё. – А Григорий? Я ничего не могла с собой поделать, я помедлила, после чего пожала плечами. Надеюсь, что отец не заметил возникшей паузы. – Я с ним не встречалась, - соврала я. – Но знаю, что он женат, у него дети. Живёт где-то в другом месте. Отец опустил глаза, снова покивал, на этот раз в такт каким-то своим мыслям. – Понятно. Мне стало безумно его жаль, и я в который раз подумала о том, что права в попытке скрыть от него и от мамы правду. Совершенно не представляю, как бы они её восприняли. Наверное, не нашли бы успокоения ни в чём. – Всё у них значит хорошо и замечательно, - вновь заговорил папа. Я потянулась к нему, накрыла его руку своей ладонью, чуть сжала. – Пап, не нужно об этом думать. Всё давно закончилось. Он вскинул на меня глаза, взгляд был обескураженный. – Что это значит? Ты никогда так не говорила. Я мысленно чертыхнулась, аккуратно убрала свою руку от его руки. Села на стуле ровно. Посмотрела на Веру, будто в поиске поддержки, хотя понимала, что помочь она мне ничем не может. Собралась в очередной раз с мыслями и сказала отцу: – Я испугалась, папа. Меня настолько накрыло желание что-то узнать, в какой-то момент мне показалось, что я готова на всё. Я… даже осторожно поспрашивала у Андрея… Романовича. Папа, он даже не сразу вспомнил про Ксению. Мне кажется, если человек к чему-то причастен, он вряд ли забудет имя, да и само событие. Тебе так не кажется? – Нет, - отрезал отец, - мне так не кажется. Всё зависит от человека. – Ты что же, - подала Вера голос, - призналась, чья ты сестра? – Нет, - поспешно ответила я. – Просто расспрашивала о Григории и осторожно задала несколько вопросов. Отец тяжело мотнул головой, затем поднялся из-за стола. Проговорил будто в пустоту: – Не нравится мне это. Я посмотрела ему вслед, когда он вышел из кухни, а когда повернула голову и встретила взгляд мачехи, та мне негромко сказала: – Пусть всё останется так. Тебе ведь нечего ему сказать? – Нечего, - подтвердила я. Мои губы дёрнулись в печальной улыбке. – По крайней мере, ничего хорошего. Вера вздохнула, затем кивнула. А когда встала, похлопала меня по плечу тёплой рукой. Из дома отца я поспешила уйти. Папе необходимо было успокоиться, побыть в тишине, в кругу семьи, а когда я была рядом, у меня складывалось впечатление, что он без конца высматривает во мне фальшь. Так, в принципе, и было, я отцу соврала, но легче ему от моих признаний точно бы не стало. Этими мыслями я себя успокаивала и давила в себе чувство вины. Сев в автобус, я вдруг подумала, что совсем не хочу ехать домой. Точнее, не хочу ехать к подруге, мне тоже нужна была пауза. Успокоиться, сконцентрироваться, отпустить от себя разочарование отца, которое исходило от него волнами весь вечер. И я вышла через несколько остановок из автобуса, оказавшись в самом центре города. Немного прошлась, разглядывая светящиеся вывески, и наслаждаясь теплым осенним вечером, правда, в какой-то момент запахнула на груди кардиган, когда стало чуть прохладно. Я шла медленно, поглядывала по сторонам, на витрины и людей, и вместо сестры и всего, что было с ней связано, задумалась об Андрее. Мысли о нём принесли боль, в груди, на самом деле, возникла болезненная тяжесть, на какой-то момент мне показалось, что мне нечем дышать, захотелось плакать, и я задышала глубоко и неровно, стараясь прогнать отчаяние. Я вспоминала его, последние недели, что провела рядом с ним, а потом его сухой голос и недовольное выражение лица, когда он оставил меня перед калиткой родительского дома. Оставил и ушёл, понимая, что, скорее всего, мы с ним больше никогда не увидимся. Может быть, из-за этих самых воспоминаний, я и вошла в двери уже знакомого ресторанчика. Мы были здесь с Андреем, помню, как ужинали, разговаривали, пили кофе. И я сама себе казалась героиней какого-то фильма, наполненного талантливыми репликами и романтикой. Смотрела на него, слушала его глубокий голос, и думала о том, что со мной никогда ничего подобного не происходило. Я ни с кем не чувствовала себя столь взволнованной, возбуждённой и очарованной. – Вам принести меню? – спросил меня молоденький официант, проводив меня до столика. – Нет, спасибо. Если можно, кофе и пирожное. Паренёк кивнул, дежурно улыбнулся и отошёл. А я посмотрела за окно, по вечернему городу праздно прогуливались люди, не смотря на подпортившуюся к концу дня погоду. Зато в зале ресторана было тепло, уютно, вкусно пахло свежей выпечкой. Половина из столов была занята, но гомона голосов слышно не было, все спокойно ужинали под тихую, умиротворённую музыку. Почему-то раньше мне не приходило в голову зайти в какой-нибудь ресторанчик в одиночестве, чтобы выпить кофе. Чтобы порадовать себя пирожным. Мне казалось странным появиться в приличном заведении одной, чтобы на меня не дай бог, не взглянули с жалостью, как на одинокую и скучную девицу. Мне казалось, что непременно так все присутствующие и подумают, что подобное неуместно, но сегодня мне стало всё равно. Я удобно расположилась на мягком диванчике, буквально утонула в пухлых подушках, пила кофе и ела любимое бисквитное пирожное. А ещё смотрела в окно, а не на людей. Потом у меня зазвонил телефон. Я чертыхнулась сквозь зубы, не желала в этот момент ни с кем разговаривать, но за смартфоном в сумку всё равно полезла. Номер, с которого звонили, оказался незнакомым. У меня возникла мысль отклонить звонок, но почему-то я этого не сделала. Вызов приняла и поднесла телефон к уху. – Я слушаю. – Привет, - сказал женский голос. Причём голос было настолько ровным, без всякой нотки эмоциональности, словно только за этот день мы поговорили не единожды. Я машинально ответила: – Привет. Конечно же, я её не узнала. Я не узнала этот голос в трубке, у меня не ёкнуло сердце, ничего в предчувствии не сжалось. Я сказала: «привет», и стала ждать, когда мне пояснят, кто же звонит. – Вика, это я, Оксана… То есть, Ксения. Мне потребовалась ещё секунда, прежде чем я до конца осознала, чей голос в трубке слышу. И вот тогда я выпрямилась, тогда я задохнулась, тогда я сжала в ладони до боли телефон. И, наверняка, со стороны люди могли заметить мои распахнувшиеся в изумлении глаза, приоткрывшийся рот… Я была уверена, что хватаю воздух, как выброшенная на берег рыба, хотя, в тот момент и не осознавала этого. И всё, что смогла из себя выдавить, все слова, это было: – Это, правда, ты? – Правда, я, - ответила моя сестра с тем же спокойствием. – Господи, Ксеня… - Я никак не могла справиться с эмоциями, отвернулась от чужих глаз к окну. – Где ты? Мы так тебя искали!.. – Я знаю, - проговорила она. – Поэтому я тебе и звоню. Ты слишком большую работу проделала в моих поисках, сестрёнка. Я растерялась от её слов. – Что ты имеешь в виду? – Бурную деятельность развила. – Она вдруг усмехнулась, и этот смешок я, без всяких сомнений, узнала, я его помнила. – Ты, похоже, стала настойчивой и упрямой. Да? – Где ты? – повторила я. И торопливо спросила: - С тобой всё хорошо? – Конечно, - вроде бы удивилась Ксения. – Со мной всё хорошо. Как может быть иначе? В моей груди всё разрастался и разрастался снежный ком, огромный и холодящий, потому что я уже примерно представляла, что услышу от сестры дальше. Я будто компьютерная программа считывала её интонации, её совсем не напускное спокойствие, и понимала, что мне фонтанировать восторгом и изумлением тоже не стоит. Ксения этого точно не ждет, по крайней мере, в этом не нуждается. – Ксюш, - начала я, буквально преодолевая себя, - родители… Они столько лет верят в то, что ты вернёшься… Они так тебя ждут. В телефоне повисла пауза. Какая-то по-особенному тяжёлая и зловещая. После чего Ксения сказала именно те слова, что я подсознательно от неё ожидала. – Мне жаль, - сказала она. – Мне жаль, что я причинила им боль, но так всем будет лучше, Вик. Поверь мне. Если бы я вернулась тогда, я свела бы с ума и себя, и их, и, наверное, тебя. А сейчас уже поздно. Не нужно им знать о моём звонке. И я тебя прошу… - Снова короткая пауза и продолжение: - Я тебя прошу, сестрёнка, не лезь ты больше со своими вопросами и розысками. Перестань играть в детектива. Это уже никому не нужно.