— Эге-ге-е-ей!.. Ученые-е!.. Миша с Петей шарахнулись в заросли, но тут же смекнули: от старого охотника никуда не скроешься, далеко не уйдешь. И они вернулись к своей палатке, делая вид, что ровно ничего не произошло. Петя принялся раздувать плохо погашенный костер, Миша — чистить свое ружье. Здравый смысл окончательно покинул их. — Ну, как ваши бурундучьи дела? — весело спросил Чурсин, по-хозяйски присаживаясь к костру. — Ох, и намотался я сегодня! Лошадь загнал, пришлось оставить у Кичмаева... Поставь-ка мне кипяточку... «Красные Орлы» в гражданскую по восемь верст делали за час, а я по лесу — все девять... Что у вас тут случилось? Чего вы — голопузые? Вроде, и не жарко... Внешне беззаботный, Чурсин, однако, сразу все успел осмотреть и приметил, что костер заливался водой и притаптывался, а палатка не разбиралась. Да и по тому, как Петя услужливо принес воды в котелке, настроился вскипятить, по тому, как Миша с бессмысленным усердием чистил ружейное клеймо на подушке ствола, — по всему было видно, что у них не все ладно. Что-то произошло. — Ничего, — кротко ответил Миша. — У нас все в ажуре, дядя Володя. Не волнуйтесь, — успокоил Петя и добавил, как мог беззаботнее: — Все в ажуре — без дождя, без бури... Парни стали, наконец, одеваться. Чурсин как бы между прочим взял Петино ружье, заглянул в патронник: — А чего стреляли? И почему стреляли тем ружьем, а чистите это? Кому кричали «вернись»? — Парень был здесь, — нехотя сказал Миша. — Не успели поговорить — ушел дальше, к вам в Р*. — Да, да, Векшин, — поспешил подтвердить Петя. — Из тех туристов-машиностроителей. Они же у вас в Р* были. — Один? — спросил Чурсин. — Один, — ответил Миша. — А чего — один? Что-нибудь стряслось? — Кто его знает? — развел руками Петя и нервно хихикнул. — Спешит, спешит... Ничего не объяснил... — Ну, я его нагоню, — нахмурился Чурсин и принялся за крепкий навар чаги, поднесенный ему Петей. Как истые таежники, парни пили вместо чая навар чаги — березовой губки, гриба-трутовика. Помолчали. Отпивая большими глотками и выжидательно поглядывая то на одного, то на другого, старик ждал и надеялся: парни расскажут еще что-нибудь. Но они только посматривали на него вопрошающе. Тогда он поинтересовался: — Никого больше не видели? — Нет, — быстро ответил Миша. — А что? — Да вот, нарочно завернул к вам — предупредить... и попросить... Старик тянул, раздумывая. А Миша с Петей навострили уши: Чурсин пришел специально, значит, что-то чрезвычайное. — Для вас, дядя Володя, вы же знаете, мы... — услужливо начал Петя, так как молчание становилось нестерпимо тягостным. — Ваши поручения — мы всегда с удовольствием!.. — добавил Миша, с готовностью придвигаясь ближе к старику. — Дайте-ка вашу карту, — попросил Чурсин. — Петя! Карту! Живо! — распорядился Миша. Миша и Петя обалдели, когда Чурсин рассказал им о самолете, о вероятном десанте. И, боясь за себя, они не признались старику, что видели бровастого неизвестного. Уход от своей ответственности — величайшее зло нашего времени. Я не страшусь этой громкой фразы, потому что оно действительно так, хотя в данном случае и звучит смешновато. Старику и в голову не пришло, что парни могут скрыть свою встречу с парашютистом. Дядя Володя попросил их пойти к туристам — усилить заслон на горе перед белой тайгой. И парни, очертя голову, двинулись выполнять его поручение, храбрясь и пыжась друг перед другом. В тот вечер я с сержантом Митей благополучно возвратился на вертолете в Р*. Мы облетели все места, где в тайге работали или жили люди, поговорили со многими, чтоб были начеку, попросили сообщать нам все, что прояснится. У геологов мне удалось по радио связаться со своими начальниками. Договорились, что я не буду пороть горячку, что и военные товарищи тщательно просмотрят с воздуха всю подозрительную местность, хотя с вертолета увидеть кого-либо скрывающегося в тайге трудно. Предлагали помощников, я пока отказался. Если понадобится прочесать лес, пришлют автоматчиков. Вертолет определили в мое распоряжение, и я отправил его в районный центр — доставить почтальона домой, пополнить горючее, привезти радиостанцию, уже заброшенную туда. В те часы я, конечно, еще ничего не знал ни о студентах-зоологах, ни о Сережке Векшине. Мы с сержантом Митей прилегли отдохнуть в доме Чурсина, ожидая его самого, как условились. Кругом была такая мирная тишь, что закрадывалось сомнение: «А вдруг никакого десанта иностранный самолет и не выбрасывал?..» Но я отогнал эту мысль, рожденную, возможно, свойством миролюбивого характера. «На характер» вообще рискованно поступать. Все мы, русские, по натуре оптимисты оптимистами — дальше некуда. Привыкли мы верить своему человеку, случается, по первому впечатлению, и о чужих думаем: «Может быть, в самом деле заплутались, поймут, извинятся...» Жаль только, что разочаровывает нас практика соприкосновения с нежданными гостями в нашем небе и на нашей земле... Нет, не должно наше миролюбие оборачиваться в благодушество! Глава шестая Я СОМНЕВАЮСЬ Владимир Иванович Чурсин вернулся домой в начале ночи. Я с нетерпением ждал его и, грешным делом, волновался: случись с ним что-нибудь в дороге — насколько все усложнилось бы! Мы даже обнялись, как старые закадычные друзья. Он дельно и коротко доложил, кто оповещен им о вероятном десанте, где и что предпринимается. Над картой района мы все обсудили, во всем разобрались, и он убеждал, что территория, где высадились парашютисты, берется в кольцо. Все тропы, все возможные направления, по которым кто-либо двинется из белой тайги, будут контролироваться охотниками, рыболовами, оленеводами. Там, где не побывали на вертолете мы с сержантом Митей, Чурсин договорился о засадах. Получалось — поставлена на ноги вся тайга. Но я сомневался в легком успехе. Уж очень необжита, неизучена, дика вся эта местность. На десятки, сотни километров — лес, лес и лес, — то хвойный, то лиственный, то болотистый, то загроможденный скалами, валунами или каменистыми россыпями. Искать иголки в стоге сена — тяжелое занятие. А тут — «иголочки» блуждающие, да еще, наверное, вооруженные и оснащенные по последнему слову техники. И, главное, если судить по литературе и кинофильмам, — у жителей тайги повсюду священные места, куда они ни за что не пойдут и посторонних не пустят. Не раз я читывал, как трудно в этих северных краях найти проводника для какой-нибудь экспедиции, встретить содействие. А те, что идут без местных проводников, бывает, гибнут по непонятным причинам. Есть, например, множество легенд о «Золотой Бабе», которую якобы бережно охраняют религиозно настроенные коренные жители этих краев. Будто где-то в тайге спрятан древний идол с несметными сокровищами. Путешественники о «Золотой Бабе» пишут более сотни лет. Одни сообщали, дескать, идол похож на составную деревянную матрешку — вятскую игрушку, что делают из осины в Предуралье: раскроешь куклу — в ней другая, поменьше, затем — третья, четвертая. Только «Золотая Баба» не деревянная, а из чистого золота и в несколько раз выше человеческого роста. Внутри — идол поменьше, из платины, затем — из серебра, потом — опять из золота. Другие же утверждают, что это деревянный истукан, стоит на древнем капище — месте жертвоприношений, там и накопились несчетные сокровища — золотые, серебряные, платиновые слитки. В общем, легенда есть легенда, никто не видел воочию. Не веришь — сбегай проверь, — как говорят в Одессе. Было немало отважных, пытавшихся найти этот легендарный клад. Широко известна экспедиция московских братьев Кузнецовых. В 1909 году они организовали с помощью тогдашней Императорской Академии наук полтора десятка ученых для исследования нашего Севера, путешествовали несколько месяцев и вернулись ни с чем. В их отчете, изданном солидной книгой, говорится, что местные проводники будто бы заставляли их кружить и кружить на одном месте в радиусе ста пятидесяти — двухсот верст. Не спу́ста! Зарегистрировано и много случаев необъяснимой гибели разных людей в этих краях «Золотой Бабы». Легенды говорят, что там всюду наставлены натянутые луки-самострелы: шагнешь неосторожно — тебя навылет пронзит каленая стрела. По легендам, там водятся огромные стаи рысей, и никто не уйдет от их нападения ночью, когда эти хищнейшие сильные кошки начинают прыгать с деревьев на всякого, кто осмелится приблизиться на семь верст к сокровищам. Это уже совсем враки. Между прочим, почему бы нашим современным краеведам не рассказать читателям о «Золотой Бабе» все подробней и вразумительней? Надо отделить фольклорный вымысел от правды, объяснить возникновение столь загадочного мифа[1]. Я поделился своими сомнениями с Чурсиным: — Не помешает ли нам, дядя Володя, эта проклятая «Золотая Баба»? Старик неожиданно рассердился на меня, закричал: — «Золотая Баба» в Овроле пивом торгует! Можете съездить посмотреть!.. Правильно, Митя, я говорю? Сержант Митя живо согласился. Чтоб умерить гнев старика, он подтвердил преувеличенно серьезно: — Да, да, Алексей Михайлович! Легендарная буфетчица! Сказочно богата, а на жульничестве никак подловить не можем. Дядя Володя посмеялся и помягчел. И уже спокойно, почти несердито сказал: — Не знаю, товарищ майор, что думают религиозно настроенные мансийцы, к ним я не обращался, да где найдешь теперь таких? Но если вам понадобятся проводники, я найду вам десять, двадцать, тридцать добровольцев. Сколько надо!.. Ваши легенды сочинены в восемнадцатом веке, я их сам немало знаю, а сейчас вторая половина двадцатого. — Он опять засмеялся и добавил:— А если ваша «Золотая Баба» именно там, где спустились парашютисты? Хе-хе-хе!.. Самострелы! Стаи рысей!.. Чудеса!.. Езжайте, дорогой Алексей Михайлович, спокойно домой — доложите, что с парашютистами расправилась «Золотая Баба». — Да-а, пожалуй, — примирительно поддержал я его шутку. — Митя!.. — Дядя Володя начал командовать сержантом. — Давай-ка организуй свой пост. Какой же ты милиционер, если у тебя, здесь у нас, и поста нет? Вот-вот должны появиться голубчики!.. По-моему — двое. Да еще парнишка из туристов сейчас придет. Я согласно кивнул Мите, и он исчез, схватив на ходу пару шанег, что пекла за перегородкой комнаты старшая дочь Чурсина. Дядя Володя проводил его до сеней, давая наставления — куда смотреть, с кем держать связь из молодых охотников. Шаньги с мятым картофелем и пережаренным луком так вкусно пахли, что я, наверное, глотал слюнки. Дядя Володя, прежде чем продолжить наш разговор, принес полную тарелку этих уральских ватрушек, с пылу, с жару, и заставил меня поесть. Его расчеты, что вот-вот в Р. придут двое, основывались на своеобразных доводах. Он достал из кармана лоскут добротной легкой парусины. Рассмотрели. Это оказался карман от куртки. Нашел его дядя Володя неподалеку, на сучке, невысоко над землей. По его заключению, шел человек, спешил, перепрыгивал с камня на камень, зацепился — и нашитый карман целиком отлетел. Дядя Володя утверждал, что человек, судя по тому, как лоскут висел, двигался к Р*. — И человек заведомо новый. За последние месяцы в нашей округе никого в такой куртке не бывало. Другой человек, на тропе, ведущей в Р*, долго шел впереди дяди Володи, хорошо были слышны шаги. Но когда старик стал нагонять его, тот сумел схитрить. На каком-то спуске по каменистой россыпи человек столкнул вниз камень, а сам остался наверху. Дядя Володя и проскочил мимо, думая по шуму, что человек спустился. — Прео-о-опытный таежник! — посмеивался старик. — Надуть меня посреди леса не всякий может. Придет — посмотрим, что за гусь... Ну, и вскорости должен подойти сюда парнишка из туристов. Он рассказал, как наведался к студентам. — Раз парень от туристов побежал сюда, стало быть, там у них что-то стряслось. И немудрено: они добрались как раз до той долины, за Спесивой горой. Я слушал старика и диву давался. Казалось, спроси, сколько он сегодня встретил на пути кедров, берез и сосен, — дядя Володя прикинет про себя и ответит.