Холидей дошел до конца боковой улочки, свернул у ряда непримечательных лавок с латунной облицовкой, снова повернул и оказался на Фремонт-стрит. В дальнем конце улицы заметил пару вывесок меблированных комнат и уже направился было к ним, когда его окликнули. – Эй, Док! Обернувшись, Холидей увидел спешащего к нему Генри Уиггинса. – Вот уж не думал, что встречу вас так скоро, – признался коммивояжер. – Городок вроде не велик, – ответил Холидей. – И, насколько я могу судить, в этой его части живут главным образом приезжие. – Как вам фонари? – спросил Уиггинс. – Светло будто днем. – Я и прежде фонари видал, но те были масляные. Эти светят ярче, без огня и без запаха гари. – Кстати, нашли, где остановиться? Холидей пожал плечами. – Как раз озаботился поисками. – На Аллен-стрит есть милый отельчик, – подсказал Уиггинс. Холидей покачал головой. – По мне, и меблированная комната ничего. Дешевле выйдет. – Знаменитость вроде вас может позволить себе номер в отеле. – Может, – признал Холидей, – но я лучше пущу сэкономленные деньги в игру. – Говорят, деньги можно потратить не только на азартные игры, – подмигнул ему Уиггинс. – Да, можно. – Есть в городе один бордель, уникальный. – Все бордели называют себя уникальными, – усмехнулся Холидей. – И все они лгут. – Я слышал, что этот точно не лжет. – Чего же в нем такого особенного? – спросил Холидей. – Китаянки? Индианки? – Металлические девицы, – ответил Уиггинс. – До меня доходили слухи о них. Еще час назад я назвал бы подобные россказни враками, но вот увидел руку Тома Эдисона и… подумал: может, слухи не совсем лживы? – Тот бордель стоит на Пятой улице, недалеко отсюда, – сообщил Уиггинс. – Я как раз думал заглянуть к ним. Составите мне компанию? Холидей покачал головой. – Сперва подыщу себе комнату, потом поужинаю, и, наконец, меня ждут карты в «Ориентале». – Жаль, жаль, – посетовал Уиггинс. – Неважно, какие девицы обслуживают клиентов – живые или металлические, – главное – кто управляет заведением. Говорят, это конкретное место содержит лучшая бордель-маман на Западе. Понятное дело, ведь она содержала публичные дома всюду от Додж-Сити до Тумстоуна и свое дело знает. – Поздравьте ее от моего имени и передайте: через денек-другой приду оценить качество услуг. – Передам, – пообещал Уиггинс, разворачиваясь в сторону Пятой улицы. – У этой бордель-маман странная – если не сказать страшная – фамилия. Хорони. Будто схоронить кого-то призывает… – Что-что? – переспросил Холидей, да так резко, что Уиггинс замер на полушаге. – Я сказал: ее зовут Хорони. – А может, Харони? – уточнил Холидей. – Может быть, – нахмурился Уиггинс. – Кейт Харони? Она же Элдер? – Да, точно! Кейт Элдер! Холидей догнал Уиггинса. – Идемте. – Знаете ее? – Знаю, – горько улыбнулся Холидей. Уиггинс внезапно сделался беспокойный; тревога не покидала его всю дорогу до большого двухэтажного каркасного дома. – Ну, вот мы и на месте, Док, – сказал он, отойдя в сторонку. – Вы – первый. – Это же вы меня сюда привели, – напомнил Холидей. – Входите. – Не хотелось бы. – Вы вдруг оробели перед продажными девками? – Нет, просто когда я упомянул Кейт Элдер, у вас сделалось такое лицо… – пролепетал Уиггинс. – Я много часов провел с вами в одном экипаже, и сейчас у меня такое чувство, что вы ее хотите убить. Не буду стоять у вас на пути. – Не собираюсь я ее убивать, – успокоил Уиггинса Холидей. – Правда? А то я могу прийти позже или поискать иной публичный дом. Грех жаловаться на недостаток борделей в Тумстоуне. – Так, ладно, – отрезал Холидей. – Никто никого не убьет. Входите первым. Уиггинс глубоко вздохнул и постучался в огромную дверь. Ему открыла молодая женщина в платье и переднике – должно быть, горничная. Она и проводила гостей внутрь. Холидей и Уиггинс оказались в изящно оформленном салоне, заставленном стульями с мягкой обивкой; тут же стоял диван с обивкой из шкуры буйвола. В дальнем конце располагался бар, где посетителям прислуживал не то индеец, не то мексиканец с латунным ухом и в здоровенных окулярах (видать, страдал плохим зрением). С полдюжины девушек окружили четырех клиентов; Холидей пригляделся к барышням: две, одетые в корсеты и шелковые чулки, выглядели совершенно обыкновенно. У третьей была искусственная нога из металла и механизмов, навроде протеза Эдисона; у четвертой – искусственные руки и челюсть. До Холидея наконец дошло, о каких таких новых барышнях говорил Бантлайн. Оставшиеся две «девушки» таковыми вовсе не являлись; то были механизмы, лишь напоминающие женщин, по крайней мере в тех местах, за пользование которыми платят завсегдатаи публичного дома. Ни клочка одежды, идеально круглые груди, широкие бедра, осиные талии; руки и ноги – куда искуснее, чем протезы у живых девушек (хотя и менее практичные); их лица, оснащенные немигающими глазами и вечно надутыми губами, оставались бесстрастны. Срамное место прикрывала металлическая же пластинка, под которой наверняка имелось нечто подобное живому оригиналу. – Господи, так это правда! – воскликнул Уиггинс. Он отмахнулся от подошедшей к нему живой девушки. – Я, может, в жизни больше не увижу металлической цыпочки, – заявил он, – поэтому испробую одну такую в деле, пока есть шанс. Он указал на одну из металлических женщин, и та довольно грациозно подошла к нему взяла под руку и увела с собой. – Приглянулось что-нибудь, мистер? – спросила девушка, что подходила к Уиггинсу. – Мне здесь все нравится, – ответил Холидей. – Однако нужен кое-кто конкретный. – Скажите, как ее зовут, и я узнаю, скоро ли она освободится. – Кейт Элдер. Передай, что лучше бы ей освободиться немедленно. – Кто спрашивает? – удивленно поинтересовалась девушка. – Ее дантист. – Так и сказать: ее дантист? – Да, – подтвердил Холидей. Девушка покинула салон и почти сразу же вернулась. – Следуйте за мной, пожалуйста. Она провела Холидея до самого конца длинного коридора, в котором скрылся Уиггинс, и остановилась перед дверью. Холидей выжидающе посмотрел на девушку. – Вам сюда, входите, – сказала она. – Вас ожидают. Холидей вошел в переделанную под кабинет спальню: большой, обшитый латунью стол, кипа чистых полотенец, рукомойник, кувшин и весьма солидного вида сейф. На стенах висели две картины маслом с изображением переплетенных нагих тел. Окна были закрыты, зато комнату освещали две электрические лампы Эдисона – под изящными абажурами, на искусных латунных ножках.