– О, ты не знала? – Она покачала головой. – Это крайне трагичная история. Помнишь тот кошмар, который случился в Рагране? Гм… то есть я имела в виду, ты о нем знаешь? – Ты про Мерриужский налет? – Про него. – Эллегрин кивнула. – Историческое событие, с которым сообща справлялся весь мир. Бенгарн – сын правящего, который не сумел остановить драконов. Его отец был отстранен и взят под стражу, чем это закончилось, мы все знаем: старшая сестра пропала без вести, а вот мать… Мать оказалась умнее, прицепилась по-быстренькому к отбывающему в Ферверн консулу и сбежала, где благополучно вышла за него замуж. Словом, ей – и ему – очень повезло. Потому что мировое сообщество в то время действовало жестко. Я впервые не нашлась, что ей ответить, потому что… вся эта история просто не могла быть про Бена! Его жизнь – он рассказывал, что переехал сюда, когда ему было два года… точнее, что переехала его семья. С другой стороны, что он должен был мне сказать? Много лет назад мой отец облажался и пострадало бесчисленное множество людей? Моя мать сбежала, чтобы спасти себя и меня, и вот теперь я здесь? Определенно он не мог мне этого сказать – мне, девчонке, которую видел впервые, но он и так сказал мне слишком много. Правда, я бы предпочла и все остальное узнать из другого источника, потому что ехидный взгляд Эллегрин явно был реакцией на мое замешательство моего замешательства. – Как я уже сказала, твоя осведомленность не знает границ. Она улыбнулась. Хищно. – Незаменимая черта, когда дело касается достижения целей. Подумай об этом на досуге, Лаура. Я отвернулась. Спустя пару минут завершил спуск другой спортсмен, готовился еще один. Глядя на мониторы, я видела все что угодно, но только не трассу. Хотя бы потому, что перед глазами стояли картины из Мерриужского налета – это действительно была трагедия мирового масштаба, после которой вся верхушка власти в Рагране очень сильно пострадала. Отец Бена и его приближенные – они все были казнены по решению мирового сообщества. За то, что допустили такое. За то, что своевременно не попросили о помощи. За то, что бо́льшая часть столицы превратилась в руины, за то, что пострадало столько людей. Я плотно сжала губы и вцепилась в подлокотники. Бен здесь ни при чем, он был совсем маленьким. Два года! Ему было всего два года, когда мать вынуждена была бежать из страны… Из не самых веселых мыслей меня выдернул голос комментатора: – …сегодня – впервые – участие в соревнованиях принимает Торнгер Ландерстерг! И это беспрецедентное событие… Торн посмотрел в камеру (а показалось – прямо на меня) перед тем, как надеть очки, – и я упустила следующие слова комментатора, а заодно и начало отсчета. Потому что в этот момент по-настоящему осознала, к чему прикоснулась. Власть – страшная сила и бесконечная ответственность. Такая, какой не пожелаешь никому, потому что стоящий не просто над городом, а над всей страной отвечает за миллионы жизней. Одно неверное решение может обойтись слишком дорого и может разрушить все. Наверное, именно поэтому я никогда не горела желанием становиться женой Торна. Вот только сейчас было уже поздно: я осознала это в тот момент, когда он оттолкнулся от склона и мое сердце рухнуло вслед за ним. Остаться на месте мне помогло исключительно присутствие Эллегрин – по крайней мере, попытку приподняться, еще сильнее сдавив подлокотники, я задушила в себе на корню. Даже руки сложила на коленях и со стороны, должно быть, выглядела крайне расслабленной. Впрочем, мне было совершенно безразлично, как я сейчас выгляжу, потому что я смотрела только на центральный монитор. Слова комментатора шли фоном, а я отмечала лишь резкие повороты, в которые Торн заходил на сумасшедшей скорости, и мгновения, когда лыжи отрывались от заснеженной трассы и он летел. Над крутым склоном, чтобы спустя несколько мгновений снова стремительно врываться в обжигающий ледяной воздух. – Он тебе не по зубам, детка, – донеслось слева. Оказывается, я упустила момент, когда Эллегрин снова подалась ко мне, но на этот раз я даже не взглянула в ее сторону. Толпа взревела, когда Торн, не сбавляя скорости, почти задел лыжами разметки, но… не задел. А после снова взлетел, и впереди его ждали еще несколько поворотов, за которыми – финальный и самый сложный участок трассы. Едва коснувшись склона, ему нужно было преодолеть крутой поворот. Самый крутой из всех, и несколько спортсменов на нем просто снесли разметку, а еще двое – упали. Обо всем этом бодро вещал комментатор. Что касается меня, я замерла. Как раз когда к Эллегрин снова подбежал тот мужчина, на сей раз с помощниками. – Кубки, ферна Рэгстерн, – прокомментировал он расстановку на нашем столике и так же быстро ретировался. – Невероятная скорость! Просто невероятная! Если ферн Ландерстерг не сбавит ее на финальном участке, нас ждет новый рекорд! Невероятно, но… третий за сегодняшний вечер! Давайте все пожелаем ему удачи! Голос комментатора стих, и над толпой повисла звенящая тишина. Такая, что, кажется, слышно было даже падение искрящихся в морозном воздухе снежинок. Особенно когда Торн оторвался от земли. В эту минуту я почувствовала, что, кажется, не дышу. А когда снег взметнулся в воздух, ударяя ему в лицо, дыхание перехватило повторно. И в третий раз – когда он вошел в поворот и вылетел на финишную прямую. Несколько мгновений (по крайней мере, я успела услышать удар собственного сердца) царила тишина, а потом толпа взорвалась овациями. Я разжала пальцы и потерла друг о друга взмокшие ладони. Еще минута – и я уже могла видеть его не только на мониторе. А потом все случилось само. Под грохот аплодисментов Торн пересек финишную черту, и рев вокруг поднялся такой, что даже вопли комментатора: – Невероятно! Невероятно… – вскоре в нем утонули. А я, наоборот, выплыла. То есть почувствовала, что снова могу нормально дышать, и вскочила. Подхватила кубок, предназначающийся победителю, и под вопль Эллегрин: – Ты с ума сошла?! – метнулась к ступенькам. И к нему. Врезаясь в него раньше, чем успели подскочить репортеры. – Это тебе! – сообщила, вручая ему кубок и глядя в глаза. В которые сейчас падала так же, как падала вместе с ним в каждую снежную бездну. – А это тебе. – Торн раскрыл ладонь, и я увидела кольцо. То самое кольцо. – Ты выйдешь за меня замуж, Лаура? Мм… Э-э-э… Не уверена, что это то, что стоит говорить на людях, особенно под прицелами десятков камер, которых неожиданно стало слишком много. Вокруг нас сейчас повисла такая тишина, что действительно будет слышно, если упадет снежинка. – Это ответственная подготовка? – спросила я внезапно севшим голосом. – На мой взгляд, да. Более чем. Он замолчал. Смотрел мне в глаза, как, кажется, не смотрел никогда. Не знаю, что он там видел, но в этот момент солнце падает на остроконечную вершину горы, отражается на его волосах яркими красными лоскутами. Именно сейчас мне невыносимо хочется запустить руки в его волосы, а потом приподняться на носочки и поцеловать – откровенно и глубоко. Вместо этого я отвечаю: – Да. – Но поскольку получается очень тихо, еле слышно даже мне самой, повторяю уже громче: – Да. Кажется, что мое «да» подхватывает эхо разрывающих тишину оваций, и это эхо бьется о гаснущие в лучах заходящего солнца вершины. Грохота аплодисментов и нарастающих голосов вокруг становится еще больше, их столько, что я не слышу даже собственного сердца. Но, может быть, я не слышу его потому, что пальцы Торна скользят по моей коже, когда он надевает мне кольцо. В этот момент мир сужается только до этого прикосновения и его взгляда, от которого мне становится безумно жарко. А после – снова взрывается овациями, поздравлениями, голосами, вспышками камер. То, что я помню очень хорошо – как мы идем в сопровождении мергхандаров и лица в толпе сливаются. Бесконечная вереница сменяющих друг друга улыбок, сверкающих глаз, вскинутые вверх руки кружатся перед глазами. Чувство такое, что я пьяная: настолько, насколько это вообще возможно. Может быть, так и есть. Может быть… Но сейчас, когда его ладонь сжимает мою, я чувствую это прикосновение так остро, как никогда раньше. Еще я помню аэрокар и как выхожу из него. Уже рядом с домиком Торна. Точнее, рядом с тем домиком, который должен быть нашим общим, но сейчас все эти воспоминания стираются. Остается только настоящий момент, одно мгновение, в которое стягивается и захлопнувшаяся дверь, и наш поцелуй. Он… странный. Я просто раскрываю губы, а в следующий момент уже чувствую, что раскрыта я вся. И то, как его дыхание сливается с моим, кажется самым правильным и самым естественным. От этого чувства, от той глубины, с которой Торн сейчас скользит губами по моим губам, становится не просто горячо. Невыносимо жарко: чувство такое, что я вспыхиваю вся – льдом, пламенем, от полыхающих губ до кончиков пальцев, от желания податься к нему, вжаться всем телом – внутри сладко пульсирует, и я подаюсь, вжимаюсь, скольжу телом по телу, вырывая из его груди хриплое рычание. – Лаур-р-ра! Ты что творишь? – А на что это похоже? – интересуюсь я и облизываю губы. Непроизвольно. Но там, где только что был его язык, они кажутся настолько чувствительными, что я невольно выдыхаю стон. И вижу, как его зрачки сначала расширяются, а после стягиваются в стилеты, острую звериную вертикаль, о которую можно порезаться, как о только что треснувшую льдинку. Торн подхватывает меня на руки, и я делаю то, что хотела сделать уже очень давно: вплетаю пальцы в его волосы, пробуя короткие жесткие пряди подушечками пальцев. Пропуская их под ладонями и получая такой прищур, от которого сердце на мгновение дергается и замирает. Совсем как там, на склоне. – Хочу тебя, – хрипло говорю я. Выдыхаю это ему в губы и смыкаю их плотно. Дверь Торн открывает плечом, и мы оказываемся в спальне. Пальто – на полу, а следом за ним и платье – когда дракон раскрывает молнию на спине. Оно падает к моим ногам, ложится облаком снега, и кажется, падение этого снега я действительно слышу. Этот едва уловимый шорох, заставляющий мое сердце биться чаще. Или чаще заставляет биться его взгляд, скользящий по моему телу. Вертикальный зрачок удлиняется, особенно когда я расстегиваю его куртку. Впрочем, нет. По сравнению с тем, каким он становится, подсвеченный ободком ледяного пламени, – когда я запускаю ладони под его джемпер, предыдущее почти ничего не значит. Торн перехватывает мои руки, останавливает их. – Ты снова надела чулки, Лаура? – Что поделать, – снова облизываю губы, не в силах отвести взгляд от его звериного прищура. – Чувствую себя голой, когда выхожу из дома без них. Слово «голой» я, кажется, слегка растягиваю. В следующий миг я уже оказываюсь на кровати. Падаю в белое покрывало, как в снег, и ощущения примерно такие же – прохлада и мягкость окутывают разгоряченную кожу настолько остро, что я задыхаюсь от этого чувства. А потом задыхаюсь от ощущения скольжения пальцев вдоль кромки чулок и выше. Зачем ему пламя, если он может обжигать так? Тянусь к его лицу, обхватываю ладонями и приподнимаюсь, чтобы раскрыть сильные губы поцелуем. На этот раз это – моя инициатива, когда я прижимаюсь кружевным бельем к грубой ткани джемпера, из груди дракона снова вырывается рычание. Оно втекает в меня, отражаясь, кажется, в каждой клеточке тела, заставляя дрожать в ожидании несоизмеримо большего. Мгновение – и мои запястья уже перехвачены, а руки над головой. Ему не составляет труда удерживать меня… как будто я хочу вырываться. Нет, пожалуй, хочу! Мне хочется скользить ладонями по его груди, по его прессу, повторять кончиками пальцев литые мыщцы… До той минуты, пока его ладонь не накрывает мою грудь прямо поверх белья. Воздух во мне кончается в бесчисленный раз за этот вечер, от острого прикосновения на грани – когда он сжимает чувствительную горошинку соска вместе с кружевом – на миг темнеет перед глазами. – От… пусти, – хрипло говорю я. И снова падаю в его взгляд, когда пальцы один за другим разжимаются. На запястьях, где под кожей бешено бьется пульс. И на груди – стягивая чашечку вниз, царапая сосок кружевом. Сильные ладони разводят мои бедра, и сейчас, когда я раскрыта – вся, полностью, мне хочется чувствовать его еще сильнее. И я чувствую.