Не особенно почтительно махнув рукой в сторону комнат, Вера ведет меня на кухню. Сварив кофе и поставив на стол чашки, она садится напротив. Подперев щеки ладонями, некоторое время насупленно смотрит, как я пью. Потом неохотно делает глоток из своей чашки и говорит: — Не смей вмешиваться в мою личную жизнь. — Я не вмешиваюсь. А что ты так разозлилась? Он собирался делать тебе предложение? Вера слегка краснеет от этой неожиданно верной догадки и, помедлив, кивает: — Хотя бы и так. — И ты хотела его принять? Тогда извини. — Это не имеет никакого значения. Пусть делают предложения. Я решу, какое из них принимать. Тем более, что от некоторых такого не дождешься. Самое время уйти от щекотливой темы. Поставив пустую чашку, предлагаю: — Может, все-таки пойдем куда-нибудь? Наталия Алексеевна не слишком довольна моим присутствием. Вера отрицательно качает головой: — Не могу. Я же тебе вчера говорила — у меня сегодня встреча с этим изобретателем, Тьери. Если хочешь, поехали со мной. Кстати, ты, случайно, не из-за этого пришел? С тобой я перестала верить в случайные совпадения и бескорыстные отношения между мужчиной и женщиной. Минут через двадцать мы уже едем в машине. Стараясь отвлечь Веру от мысли о моем интересе к Тьери, без умолку обсуждаю предстоящий визит. — Он хоть пьет, этот изобретатель? Одному мне пить будет неудобно. А в трезвом состоянии слушать, что он думает о путях технического прогресса, абсолютно невозможно. Вера терпеливо молчит. Она ведет свой ярко-красный «рено-меган» очень аккуратно. Редкий случай — сидя рядом с водителем, не давишь пол правой ногой в поисках педали газа и не стискиваещь в раздражении зубы, когда двигатель трясет машину, залы, чаясь на слишком высокой передаче. Разговор о спиртном носит исключительно светский отвлекающий характер — хорошее красное сухое вино мы на самом деле уже купили. А правда заключается в том, что визит к Тьери действительно представляет для меня интерес. Встреча на набережной, при всей ее экзотичности, навела на некоторые размышления. Скудность информации по делу Лорана заставляет приглядываться к каждой мелочи, и я осторожно поинтересовался у Веры, когда ее познакомили с Тьери. Наморщив лоб, она некоторое время вспоминала, затем ответила: — Недавно, недели две… нет, если быть точный — десять дней назад. Прелестная женщина. Любая другая на ее месте обязательно добавила бы «а что?», заставив придумывать заведомо неправдоподобный ответ. А эта только добавила: — Не представляю, что будет с материалом. Некоторые вещи из того, что он говорит, звучат вполне разумно. Но я абсолютно не понимаю, как из этого выстроить что-нибудь приемлемое. — Судя по его монологам, твоего изобретателя выгнали с работы. Причем выгнали с треском. Вообще говоря, история развития человеческого общества показывает, что у непризнанных гениев есть два пути прославиться — что-нибудь изобрести или что-нибудь взорвать, причем второй путь значительно проще. Поэтому хотелось бы верить, что Тьери в настоящий момент изобретает вечный двигатель, чтобы утереть нос бывшим начальникам и заодно — всему человечеству. Ты не в курсе его занятий? Вера пожала плечами. — Мне его жалко. Как правило, агрессивные люди страдают от каких-то проблем, в которых им не смогли или не захотели помочь. Но, что касается славы, то, вполне вероятно, он ее действительно сможет добиться. Практические задачи — ерунда. Они касаются частных заказов, и я ими не интересовалась. Главное, чем он занимается и занимается успешно, — это математика компьютерных процессоров. Ты понимаешь, что это значит? Положим, я не столько понимаю, сколько могу приблизительно представить. От математических решений зависит, в первую очередь, быстродействие компьютерных процессоров, и каждый серьезный шаг вперед в этой области может означать прорыв для их производителей и деньги и славу для автора. Но эта тема носит для меня отвлеченный характер. Больший интерес представляют «чисто практические задачи», которые, по словам Веры, решает Тьери. За окном машины — душноватый осенний вечер. Теплый ветер врывается в салон, принося незнакомые запахи чужого города. Нужно несколько недель, чтобы город со всеми ощущениями от него стал «своим». А пока продолжается прелестный в своей свежести период знакомства. Улицы заполнены людьми. Легкие застекленные веранды ресторанов и кафе освещены, все места заняты. Мелькают витрины, прохожие, вынесенные на тротуар столики, стволы каштанов. Проезжаем восточную часть Парижа, я постепенно перестаю ориентироваться в названиях улиц, по которым мы едем. Начинаются кварталы частных домов и тихих переулков. Наконец Вера притормаживает, съезжая на узкую мощеную плиткой дорожку. Аккуратно подстриженый жесткий кустарник с крошечными листьями отделяет дом от дороги. Едва мы подходим к двери невысокого кирпичного здания, металлический голос из ожившего домофона предлагает нам войти и замок со щелчком открывается. В этой процедуре есть что-то от детского желания произвести впечатление, и это очень похоже на того чудака, который на набережной кидал хлеб в небо. В просторной, но довольно безликой гостиной нам навстречу из мягкого кресла поднимается Тьери. Это вполне в его стиле — сидеть с газетой и ждать, пока автомат откроет гостям дверь, чтобы затем встать при их появлении. Широким жестом в сторону низкого стола хозяин дома предлагает нам выбрать напитки на свой вкус. Принесенное нами вино он, взглянув на этикету, отставляет в сторону. У Тьери хватает терпения только на то, чтобы дождаться, пока будут наполнены бокалы. Сразу после этого он тащит нас в подвал, в мастерскую. Изобретатель не очень доволен моим появлением, поэтому, показывая дорогу и предупреждая о высоких ступеньках, разговаривает преимущественно с Верой. Наконец, он распахивает обитую железом дверь, восклицая: — Не многие удостоены чести! Лишь близкие люди приходили сюда! Мониторы, компьютеры, непонятные инструменты и приборы нагоняют тоску, напоминая о школьных уроках физики, математики и химии одновременно. Вера вежливо слушает пояснения хозяина, пока я оглядываю сложное хозяйство Тьери. В углу за спиной раздается шорох. Осторожно повернувшись, в двух шагах от себя между шкафом и столом с компьютером вижу крупного пингвина, который! с интересом уставил свои блестящие глазки на мои ботинки. Насладившись зрелищем, птица вперевалку приближается и, вытянув шею, клювом пытается лишить меня шнурков. Собственно, шнурки — это ерунда, копеечное дело, их совсем не жалко, но пингвин легко может ими подавиться. Поэтому осторожно убираю ноги и в виде компенсации глажу его по голове. Пингвин готов к компромиссу — замерев на месте и поводя крыльями, позволяет провести ладонью еще по шее и спине. Прервав рассказ о своем компьютере, Тьери всплескивает руками. — Смотрите, Поль вас совсем по-другому встречает. Чувствует отношение. А вот… в общем, один мой знакомый его не любит. И Поль его тоже. Пытался укусить. Правда, Поль? Отлаживание пингвина заставило Тьери растаять, и он принимается рассказывать нам о своей работе. Слова льются потоком, Вера слушает с профессиональной вежливостью, хотя взгляд ее серых глаз все больше становится прозрачноотсутствующим. Чтобы не заснуть, прогуливаюсь вдоль железных стеллажей с книгами и чертежами. Те, которыми хозяин пользуется реже, вертикально стоят в дальнем и более темном углу. Ближе к рабочему столу Тьери на стеллаже стопкой сложены несколько справочников и толстых папок. На корешке одной из них надпись: «Системы управления тяжелых носителей. Россия». * * * Сидя в своем кабинете, Гутманис еще и еще раз продумывал свои действия на ближайшие дни. Он полностью отдавал себе отчет в том, что вмешательство Соловьева в его космический бизнес, предложенный Ковальски, спасало ему жизнь. Но чувства благодарности у него не возникало. Гутма-нис прекрасно понимал, что они станут вынужденными союзниками, и помощь в устройстве на новом месте, которую обещал ему Соловьев, почти наверняка будет означать кабалу на долгие годы, если не на всю жизнь. Гутманис не строил на этот счет иллюзий, так как не верил в бескорыстное содействие спецслужб. Но для того, чтобы завершить расчеты в Париже и беспрепятственно перебраться в другую страну или даже на другої» континент, следовало быть весьма и весьма осмотрительным. Поэтому он хладнокровно просчитывал окончательный вариант своих действий. Резко встав, Гутманис вышел из кабинета, дошел до кабинета бухгалтера и открыл дверь. Бухгалтер — крупный пожилой мужчина — посмотрел на шефа, никак не выразив удивления. За многие годы работы с финансами он привык к двум вещам: ни при каких обстоятельствах не обсуждать служебные дела с теми, к кому они прямо не относятся, и ничему не удивляться. В данном случае, если шеф не стал вызывать по телефону, а сам пришел в его кабинет, плотно притворил дверь и уселся на край стола, значит, у него были веские причины прийти именно самому и сесть на край стола. Гутманис, не говоря ни слова, с порога внимательно оглядел кабинет одного из своих наиболее доверенных лиц. Эти сутки он напряженно думал, пытаясь решить, кому из сотрудников он пока может доверять. Бухгалтера он знал еще по своей работе в рижском порту, то есть больше двадцати лет. Но не это было главным. По роду своей работы бухгалтер не был склонен к авантюрам, и вряд ли Хелле стал бы вовлекать его в свои дела. Кроме того, судя по рассказанному Соловьевым, задуманная операция против проекта «Гермес» не требовала никаких махинаций с финансовыми документами изнутри компании Гутманиса. Схема взаимоотношений с российской стороной с точки зрения денежных расчетов, была достаточно прозрачной, и не предполагала участия бухгалтера. Таким образом, со всех точек зрения, бухгалтер был чист. По крайней мере, должен был. По времени для проверок у Гутманиса не оставалось, а значит, следовало просто довериться интуиции. Побарабанив пальцами по краю стола, он начал: — Вот о чем я хотел тебя просить. Мне будет нужна вся документация… Он не успел закончить фразы, как дверь в кабинет без стука открылась, и вошел Хелде. Он был единственным, кто позволял себе не стучать в дверь, даже входя к Гутманису. Предполагалось, что от него секретов в этой конторе быть просто не может. Гутманис с досадой подумал о том, что фактически так оно и было. Ни словом не выразив своего удивления, Хелле коротко кивнул бухгалтеру и повернулся к Гутманису: — Занят? Я подожду у себя. Есть дело. Но Гутманис, отрицательно покачав головой, уже вставал. В дверях он, не оборачиваясь, сказал бухгалтеру: — Мне понадобятся все документы, касающиеся торгового дома Бортновского. Подготовь к завтрашнему утру. Вернувшись в свой кабинет, он сел за стол и вопросительно посмотрел на Хелле. — Чего ты хотел? — Нужна проверка всех дел, связанных с алмазами. Похоже, та партия, которая якобы была арестована в России в прошлом году, на самом деле уведена нашими партнерами. Скорее всего, им помогает кто-то из наших. Задумчиво кивая, Гутманис выравнивал ножницы и нож для разрезания бумаг по краю кожаного с золотым тиснением бювара. Выложив все предметы в строгий ряд, он поднял глаза на Хелле. — Завтра расскажешь, что предлагаешь сделать, хорошо? Не договорив, он понял, что сделал ошибку. Хелле только информировал его о возникших подозрениях в отношении сотрудников, и обычно в таких случаях Гутманис вопросов не задавал. Предполагалось само собой, что Хелле проведет комплекс мер по выявлению того, кто работал на другую сторону. Тем более, Гутманис ни при каких обстоятельствах не откладывал обсуждение таких серьезных вопросов как, например, пропавшая партия товара. Вырвавшаяся фраза могла означать только то, что в настоящий момент он серьезно озабочен другой, гораздо более важной проблемой, о которой по тем или иным причинам не стал сообщать своему помощнику. Озлясь на себя за допущенный промах, Гутманис не стал дожидаться ответа: — Короче говоря, действуй как обычно. И подготовь все бумаги по фирме Бортновского. Ворует он. И ворует много. Надо его чуть-чуть прижать. Бухгалтеру я уже дал распоряжение. Кивнув, Хелле подождал еще мгновение, легко поднялся и вышел. Идя в свой кабинет и механически кивая сотрудникам, он думал о том, что Ковальски оказался прав. Гутманис был их самым слабым звеном. И сейчас, судя по его поведению, по оборванному разговору с бухгалтером, что-то в их хитрой схеме начало разлаживаться. * * * В небольшой однокомнатной квартире на Монмартре человек со скучным лицом, одетый в черные джинсы и серую рубашку, аккуратно укладывал в средних размеров пластико-, вый кейс разобранную снайперскую винтовку. Ствол и ложе мягко легли в предназначенные для них выемки. Цель должна была находиться на смешном расстоянии, не больше ста метров. При такой дистанции промахнуться было просто невозможно. Единственная сложность заключалась в том, что рядом с целью будут еще несколько человек, НИ один из которых не должен пострадать. Это практически исключало возможность дополнительных выстрелов. Но такой необходимости в его практике пока еще не было. Снарядив пятью патронами магазин, человек положил его в тот же чемоданчик. Аккуратно вымыв руки, пошел на кухню, приготовил себе крепкий и сладкий чай. Выпив его и выкурив сигарету, сполоснул и вытер чашку, блюдце и ложку. Надел куртку, взял кейс с винтовкой и вышел из квартиры. Машину он вел аккуратно и мягко, пропуская других водителей и осмотрительно перестраиваясь. Припарковавшись, он достал из багажника кейс. Пройдя два квартала, открыл ключом дверь, вошел в парадное и стал подниматься по лестнице. Два дня назад его ассистент снял квартиру в этом подъезде по чужим документам и сделал дубликаты ключей от пустующей студии. Закрыв дверь, он подошел к окну и в просвет прозрачных тюлевых занавесок оглядел площадь внизу. На карнизах домов тесно сидели голуби. Мокрые от дождя пластиковые стулья уличного кафе были пусты. С высоты третьего этажа он видел зеркальце воды, набравшееся в пластмассовую черную пепельницу на круглом зеленом столе. Прошли несколько молодых людей с рюкзаками. Из ресторана напротив вышел пожилой мужчина в костюме и галстуке и с опаской посмотрел на небо — видимо, забыл дома зонт. Взглянув на часы, снайпер неторопливо открыл чемодан и собрал винтовку. Вставив магазин, он сделал прикидку и удовлетворенно кивнул. Расстояние до входа в ресторан не превышало восьмидесяти метров. Положив винтовку, он закурил, стряхивая пепел в пустую сигаретную пачку. Патрон в патронник он никогда загодя не досылал — чувствовал дискомфорт, когда боевая пружина оружия долго находилась во взведенном состоянии. Еще раз посмотрев на часы, он загасил окурок и выглянул в окно. Пустынная площадь еще не начала оживать людьми, возвращающимися с работы. Официант протирал столы и стулья. Выплеснув на камни мостовой воду из пепельницы, вытер ее и поставил на стол. Закинув полотенце на плечо, он посмотрел на небо и ушел в кафе. Дверь ресторана через площадь распахнулась, и на пороге появилась группа из пятерых мужчин. Они вышли на улицу, тоже поглядывая на небо. Двое стали закуривать, остальные, переговориваясь, осматривали плошадь в ожидании машин. В спокойном предвечернем воздухе поднялись голубоватые струйки сигаретного дыма. Снайпер с двойным щелчком отвел затвор и поднял винтовку. В прицеле был отчетливо виден стоящий впереди группы Гутманис. Рядом с ним стояли Хелле и бухгалтер. Перекрестье прицела переместилось с Хелле на Гутманиса, затем на бухгалтера, обошло двоих других мужчин и поплыло обратно. Снайпер сделал вдох и выдох. Как обычно, на втором выдохе он задержал дыхание и плавно потянул спусковой крючок. Раздался тихий хлопок. Вонзившись под левый лобный бугор, пуля наискось прошила череп Гутманиса, вырвала часть затылка, срикошетила о булыжник площади и уже бесформенным кусочком свинца с коротким треском вошла в серый гладкий ствол платана у входа в ресторан.