* * * Техники с изумлением наблюдали, как машина, в которой, судя по сигналу маяка, находился объект наблюдения, вильнула на полном ходу и врезалась в столб. Этому предшествовала серия труднообъяснимых звуков, похожих на шум драки, а затем — выстрел бесшумного пистолета. Менее всего они ожидали, что в центре Парижа кто-нибудь станет драться и стрелять в машине. После получения нового приказа они по дороге из «Гранд-отеля» простояли минут двадцать в пробке на площади Согласия и теперь понимали, что скорее всего объект ушел от наблюдения. Маяк перестал подавать сигналы почти сразу после включения приемника у «Гранд-отеля». Это могло означать только то, что объект спустился под землю, так как вероятность обнаружения им маяка на ходу, посреди улицы была весьма невелика. Ловить объект в городе было безумием, и, решив, что правильнее всего будет вернуться к гостинице «Блэксток», техники неторопливо двигались в потоке машин, пока в районе бульвара Клиши приемник снова на заработал. А на подъезде к рю де Парм они получили сигнал и с микрофонов. Некоторое время прислушивались к разговору, который ни один из них не понимал. Вполне естественно, что в местной резидентуре не нашлось технического сотрудника со знанием русского. Поэтому техники довольно отстраненно воспринимали происходящее, тем более что видеть они ничего не могли. Разговор объекта с собеседником, судя по акустике, шел в ограниченном пространстве, скорее всего, машине. Предположение подтвердил звук хлопнувшей двери. Вскоре они нашли машину стоящей в одном из переулков у «Гранд Опера», остановились сами и стали издалека наблюдать за ней. А затем и последовали события, которые заставили техников уставиться друг на друга. Сразу после того как отзвенело разбитое автомобильное стекло, наступила короткая тишина. Вытянув шеи, они следили за происходящим. Наконец, задняя дверь автомобиля открылась, из нее вылез тот, за кем они следили весь день, и, держась за правый бок, бегом направился к гостинице. Наблюдение за выходом из гостиницы показало, а сигнал маяка подтвердил, что объект не намерен покидать своего убежища. Однако минут через десять в наушники ударил звук падающей волны, а сигнал маяка медленно двинулся на юго-восток. Подняв глаза, техники оглядели улицу, по которой в этот момент должен был у них на глазах удаляться Соловьев. Улица была совершенно пуста. * * * Поднявшись в номер, торопливо кидаю в сумку вещи. Хелле на некоторое время, по мсиьшей время — час или два, нейтрализован. Но что могли означать слова Ковальски о том, что его люди мной занимаются? Если наружное наблюдение установит служба, определить его будет крайне сложно, если вообще возможно силами одного человека. Поэтому… Срывая с вешалки пиджак, автоматически фиксирую едва заметную нитку, торчащую из шва подкладки. Если бы не мысль о возможности квалифицированного наблюдения, я не обратил бы на нитку никакого внимания. Сейчас же я начинаю торопливо прощупывать полу пиджака и покрываюсь омерзительной холодной испариной, наткнувшись на похожий на толстую спичку длинный предмет. Через секунду выдираю из-за подкладки небольшой, но, судя по всему, достаточно мощный микрофон. Включенная тут же «рамка» подает еще несколько тревожных красных сигналов, и вот передо мной лежат маяк и четыре микрофона. Олух! Раззява! Первоклассник! Не раздумывая, бегу в туалет, рывком отхватываю от рулона изрядный кусок туалетной бумаги, заматываю в нее обнаруженную технику и бросаю в унитаз. С водопадным грохотом обрушивается вода. Бумага не позволит микрофонам и маяку, утонув, залечь в извилине фановой трубы где-нибудь в метре от стены номера. Сейчас она, скорее всего, уже несет их вдоль улицы. * * * Открыв нам дверь, подруга Надин критически оглядывает меня и одобрительно цокает языком. Я благодарно улыбаюсь ей в ответ. Позволив войти в прихожую, она спрашивает: — Так это вам квартира нужна? Моей тетки не будет еще недели четыре, а то и больше. Можете оставаться. — Спасибо. И давайте сразу договоримся: мне также нужны запасные ключи. Кроме меня сюда никто ходить не будет, я не люблю, когда меня беспокоят. Подруга, которая выглядит на пару лет старше Надин, снова щелкает языком, на этот раз с недоверием, а Надин розовеет. — Во Франции белки есть? — Есть, а что? — У нас в России белки тоже так цокают. Ну вот что, Белочка, давайте-ка я вам отдам деньги за квартиру, а вы за это сделаете нам всем кофе. И мы выпьем кофе, а потом я, с вашего позволения, займусь делами. Болтая о всякой всячине, мы пьем кофе. Подруга увлекается разговором настолько, что Надин демонстративно наступает ей на ногу. Когда девушки подходят к двери, я придерживаю Надин за локоть. — Послушай, у меня бывают самые разные обстоятельства, могут приходить сюда всякие люди. Поэтому не приезжай без звонка. А еще лучше, я тебе сам позвоню и мы куда-нибудь сходим. Поразительно, как в таком розовом возрасте Надин может быть столь недоверчивой. Враждебно глянув на подругу, которая томится на лестничной клетке, она вызывающе говорит: — Понятно, ты любитель более зрелых форм. Можешь быть спокоен, я здесь не появлюсь, даже если ты позвонишь и очень попросишь об этом. И, повернувшись, уходит, упрямое существо. Как ей объяснить, что дело вовсе не в подруге, а что сама Надин может легко навести на меня людей Гутманиса? * * * Я опаздываю на семь минут, и когда прихожу на условленное место в Люксембургском саду, Горелов уже прогуливается по дорожкам. Его высокая массивная фигура видна издалека. Вот он остановился и внимательно разглядывает группу ребят лет пятнадцати-семнадцати, одетых в спортивные костюмы. Разбившись на пары, они фехтуют на саблях и узких мечах. Тускло высверкивают клинки, слышны звон стали и резкие стонущие выдохи. Горелов, не глядя, протягивает мне руку и спрашивает: — Оружие похоже на боевое. Вон как искры летят. Кто это такие? — Откуда же я знаю. Это вы здесь местный, а я так, командированный. — Никогда их раньше не видел. Ладно, леший с ними. Что у тебя? Пересказав события последних дней, умолкаю. Горелов тоже не торопится говорить. Оба понимаем — пора принимать решение. Мы довольно точно знаем единственное слабое место противника, и это слабое место — Гутманис. Осталось только определить, готовы ли мы воспользоваться этим знанием. Ошибка поставит под угрозу всю операцию, и, скорее всего, исправить ее будет невозможно. Просто не хватит времени. — Когда первый запуск «Гермеса»? Это скорее начало размышлений вслух, чем вопрос, ибо Горелов знает о «Гермесе» больше, чем знаю о нем я. Не успеваю ответить, как резидент делает это сам: — Первый запуск через пять недель. Скорее всего, акция, если она действительно планируется, как-то связана со спутниками, которые понесет ракета. Трудно представить, чтобы кто-то пилил топливный провод или отвинчивал дюзу. Верно? Я киваю, и Горелов продолжает сооружать свое логическое построение. Мешать не стоит — отвечать-то в конце концов именно ему, и у нас должно быть полное согласие при окончательном решении. А возразить я всегда успею. Горелов отвечает на свой вопрос: — Верно. Спутники монтируют на носитель за три дня до старта. Доставка по Европе в среднем два-три дня. Добавляем для страховки еще пару дней, мы ведь не знаем, что именно они готовят. Итого, у нас в распоряжении две недели. Но поскольку мы понятия не имеем, о чем конкретно идет речь, времени у нас еще меньше. То есть все расчеты времени лишены практического смысла. Что это значит? Остановившись, Горелов, поворачивается ко мне и широко раскрывает свои ясные голубые глаза. Не дождавшись ответа, интересуется: — Ты чего молчишь? — Жду, пока вы сами скажете. Зачем мне ответственность? Я исполнитель. Нахмурившись, Горелов советует: — Не умничай. — Не буду. Отвечаю: надо встречаться с Гутманисом. Хуже не будет. Без него мы дальше не двинемся. Провалится встреча — хотя бы выбьем его из игры. Не провалится — выясним с его помощью, что происходит. Вы ведь это хотели сказать? Горелов молча кивает. Так же молча лезет во внутренний карман пиджака и передает мне желтый конверт. — Здесь фотографии встреч Хелле с Ковальски. Записи некоторых разговоров — наша техническая служба постаралась. Еще одна запись у тебя. Для начала хватит. Разговор с Гутманисом выстроишь сам — не мальчик. Удачи. И будь осторожен. * * * Вера по телефону сказала, что сегодня вечером она занята. Сообщила она это невеселым голосом, но на вопрос, в чем дело, не ответила. Что ж, у каждого из нас есть проблемы, и я не могу претендовать на то, чтобы она со мной делилась своими. Непонятно, правда, отчего у меня это чувство обиды после разговора. Гутманиса необходимо застать врасплох. По словам Бортновского он передвигается по городу без охраны. Как правило, водитель дожидается его в машине или сидит в офисе. Еще есть небольшой список ресторанов и брассерий, где он имеет обыкновение обедать и ужинать. Короче говоря, в наличии исходная информация, вполне достаточная для проведения встречи. Однако первые попытки найти этим вечером Гутманиса оказываются неудачными. В ресторане на Севастопольском бульваре и в брассерии на рю де Дюрок Гутманиса не оказывается. Снова сажусь в машину и еду по следующему адресу. Опять пусто. И каждый раз во избежании лишних расспросов приходится объяснять метрдотелю, что я вынужден отменить деловой ужин со своим партнером. Давать пятьдесят франков и просить передать мсье Бертрану — маленькому толстому седому мужчине лез сорока в очках без оправы, который непременно появится через сорок минут, — что меня сегодня не будет. Только в пятом по счету ресторане на рю де Пильнор, войдя и оглядев зал, вижу знакомый четко очерченный профиль Гутманиса. Он с кем-то говорит, улыбаясь и наклоняясь к собеседнику, который мне не виден из-за колонны. Ждать на улице — дело муторное, кроме того, непонятно, в каком состоянии Гутманис окажется к концу ужина. Исход подобных деловых встреч часто непредсказуем — все зависит от того, с кем встречаешься, зачем, и сколько партнер по переговорам может выпить. Поэтому лучше всего было бы сейчас избавиться от собеседника Гутманиса и тихо-спокойно поговорить с тем, кто мне так нужен этим вечером. Идея хорошая, но трудно реализуемая. Сделав короткий шаг в сторону, застываю от неожиданности. За колонной открывается лицо Веры. Она смеется, слушая Гутманиса, и короткие каштановые волосы мягко отливают золотом в свете ламп. Я знаю, что сейчас сделаю и что мне потом за это будет. Но нет другого выхода, и, грех сказать, именно такой поворот событий на самом деле для меня наиболее выгоден. До стола остается несколько шагов, когда Вера поднимает глаза и у нее мгновенно меняется выражение лица. Наличие интуиции позволяет женщинам не тратить времени на обработку информации и мгновенно получать правильные выводы с минимальной для подобного метода погрешностью. Главный же вывод, который она делает, заключается в том, что кое-кто ради своих дел готов наплевать на приличия и влезть в чужой разговор. Враждебная искра в глазах Веры разгорается все ярче, но отступать поздно. Продолжаю идти и тут по направлению взгляда Веры поворачивается Гутманис. Нужно отдать ему должное, Гутманис быстро справляется с собой. Он невозмутимо следит за тем, как непрошенный гость подсаживается за их стол. Несколько секунд над бокалами с вином висит. неприятная тишина. Как ни странно, первым подает голос именно Гутманис: — Насколько я понимаю, мы все здесь знаем друг друга? И, посмотрев на Веру, добавляет: — Хотя для меня новость, что вы знакомы. Вера, нам, видимо, надо будет поговорить с господином Соловьевым. Мой водитель вас отвезет. Я провожу… Но Вера вскакивает и быстро выходит из зала. Мы оба провожаем ее взглядом и поворачиваемся друг к другу. И снова Гутманис нарушает молчание: