– Ноу него такой же! – прервала его Даниэла. – Скажи мне, Лаа, зачем люди их делают? – Дай подумать… Как художественное самовыражение… – стал перечислять вслух Лаа, – как отличительный расовый признак… в терапевтических целях: чтобы избавиться от боли… чтобы отметить человека за какое-то действие… из любви… рабы шрамировали себя, чтобы иметь возможность узнать друг друга в изгнании… – Узнать друг друга… – тихо повторила Даниэла. У нее возникло ужасное подозрение. Ей вспомнился обрывок фотографии, который она нашла на полу в спальне отца. – Подожди минуту. Она вышла и вскоре вернулась со снимком. – Ты знаешь эту женщину и ребенка? Лаа вскочил с кровати. – Где ты это взяла? – Так ты знаешь… – Эта женщина – моя мать! – Его голос дрожал. – А ребенок, которого она держит, – это я! – Твоя мать и ты… – повторила Даниэла, опустив голову. Лаа подошел к стулу, где были его брюки, и вынул из кармана бумажник. Открыл его и вытащил половинку фотографии: мужчина стоит у грузовика. Даниэле не пришлось долго смотреть, чтобы понять – это был Килиан, половинки фотографий идеально совмещались. Захотелось разрыдаться. Лаа начал быстро одеваться. – Это может означать только одно, – сказал он безжизненным тоном. Потом начал ходить из угла в угол, охваченный яростью. Даниэла все еще была обнажена. Он бросил на нее взгляд, и ему захотелось кричать. Неужели она не понимает? – Даниэла, ради всего святого! Оденься! Даниэла, дрожа, потянулась за футболкой. – Я кое-что тебе не сказала, Лаа… – наконец решилась она. – Видишь ли, мы с Кларенс подозревали, что твоим настоящим отцом был Хакобо. – Что? – Лаа подошел к ней и так сильно схватил за руки, что она вскрикнула. – Вы думали, что между нами может быть родство, и скрыли это от меня?! – Его зеленые глаза потемнели. – Лаа… я хотела сказать тебе, но никак не могла дождаться подходящего момента, – пробормотала Даниэла, чувствуя, как глаза наливаются слезами. – Я не знала, как ты отреагируешь, но я была уверена, что… даже если мы кузены, это ничего бы не изменило… – Но разве ты не понимаешь, что мы с тобой… – крикнул он. – Я не хочу ничего слышать, – прошептала она. – Молчи. Лаа сделал ей больно. И дело не в том, с какой силой он сжимал ее запястья… вдруг то, что они обнаружили, было правдой? Кажется, Лаа верит в это, и… она никогда не сможет простить отца! Он должен был их предупредить… – Не надо, Лаа… Он чувствовал себя вывернутым наизнанку. Руки Даниэлы были хрупкими, сама Даниэла была хрупкой, и на мгновение гнев отступил. Его охватило желание снова затащить ее на огромную кровать… Чью, она сказала? Ее прабабушки и прадедушки. Его собственных прабабушки и прадедушки… Голова раскалывалась. Что теперь делать? – Посмотри на меня, Лаа. Пожалуйста… Но Лаа не смог. Он сжал ее в объятиях с отчаянием человека, который в последний раз обнимает того, кого любил больше жизни. – Мне нужно идти, Даниэла. Я должен идти. Он подошел к шкафу, вытащил чемодан и сложил вещи. Оба хранили молчание. На улице после нескольких недель затишья выл холодный северный ветер. Вскоре раздался шум отъезжающей машины. Даниэла не шевелилась. Проткни ее сейчас шипами боярышника, она бы не почувствовать боли. Осознав, что Лаа далеко и нет ни малейшего шанса, что он вернется, она с плачем сняла простыни с кровати. Она сожжет их. Ничего не должно от напоминаний о кровосмесительной страсти. И все же, несмотря на доказательства, Даниэла отказывалась верить, что Лаа – ее брат. – Ты сегодня прекрасно выглядишь! Кларенс с Хулией наконец-то смогли переговорить. Хулия была в легком шифоновом платье с рисунком и элегантных туфлях на высоком каблуке. Ничего похожего на теплую одежду, которую она носила в Пасолобино. Хулия улыбнулась. Приняла стакан из рук официанта и сделала глоток. – Кругом воспоминания… – Ее глаза сияли. – Мануэлю бы понравилось. – Кажется, даже моя мама неплохо проводит время, – заметила Кларенс. – Бедная, у нее не так много возможностей выехать в свет. – Знаешь, это как казино в Санта-Исабель, – сказала Хулия. Заиграла музыка. Хакобо с Кармен первыми вышли на танцпол. Хулия с удовольствием наблюдала за ними. Немного она жалела о том, что могло бы случиться, но так и не случилось. Не будь Хакобо таким глупым, она была бы сейчас на месте Кармен. Смешно думать о таком в ее возрасте. Вероятно, Хакобо сделал правильный выбор. Кармен казалась любящей женщиной, и вполне способной сдержать его буйный нрав. Нет, у нее бы так не получилось. – В этом костюме отец будто помолодел на двадцать лет, – сказала Кларенс, любуясь родителями. – Твой отец был очень красив, девочка, – улыбнулась Хулия. – Ты даже не представляешь насколько! Кларенс пообещала себе не упоминать о Лаа. Это была особенная ночь, и не хотелось ее портить. Тем не менее комментарий Хулии заставил ее проговориться. – Я думаю, что представляю. Лаа, он ведь тоже красавчик. Я совсем не удивлена, что Даниэла влюбилась в него. – Что? Что ты сказала? – Хулия покраснела и схватилась за грудь, как будто не могла дышать. – В чем дело, Хулия? – испугалась Кларенс. – Ты плохо себя чувствуешь? – Она осмотрелась в поисках помощи, но Хулия схватила ее за запястье. – Но это невозможно, – пробормотала женщина. – Почему? Они не единственные кузены в мире, полюбившие друг друга. – Кларенс, пожалуйста… – Хулия, да что с тобой? Не лучше ли позвать врача? – Скажи мне, дорогая. Твои отец и дядя знают? – Кажется, моя мать – единственная, кто что-то подозревает. Хулия закрыла лицо руками и заплакала. – Ох, Кларенс… Я думала, ты копаешь в верном направлении. Боюсь, произошла ужасная ошибка… Я должна была рассказать тебе раньше! О боже, боже… Кларенс посмотрела на свои побелевшие костяшки. – Настоящий отец Лаа – Килиан. Твой дядя регулярно передавал деньги, чтобы они не нуждались. Сначала через моего мужа или через врачей от гуманитарных организаций. Потом, когда Мануэль перестал ездить, деньги передавал Лоренцо Гарус. Но через посредника, потому что Бисила не имела контактов ни с одним белым… Я должна была тебе сказать… Никогда себе не прощу. – Но я всегда думала, что это папа! В тот день, когда ты была в нашем доме с Асенсьон, вы говорили, что папа тоже страдал… – Я имела в виду то, что случилось с Моей! Боже, боже мой! – Хулия схватилась за щеки и быстро ушла. Кларенс продолжала сидеть, закрыв лицо руками. Потом поднялась в номер и позвонила сестре, но ни домашний, ни сотовый не отвечали. Она легла на кровать и разрыдалась. Даже возвращение из Малабо не было таким мучительно долгим, как возвращение из Мадрида в Пасолобино в пасхальное воскресенье. Пока остальные разгружали машину, она побежала в комнату Даниэлы. Сестра сидела среди десятков скомканных одноразовых салфеток, сжимая в левой руке обрывок фотографии. – Он ушел, – повторяла она между всхлипами. Кларенс села рядом и нежно обняла ее за плечи. – Как он мог его бросить? О чем он думал? Знаешь, у Лаа такой же елёбо, как и у папы на левой подмышке. Она потерла виски, по щекам снова покатились слезы. – Не знаю, смогу ли я смотреть папе в глаза… Нет, лучше ты… Поговори со своим отцом, Кларенс. Сегодня. Сейчас. – Я попробую. Какой вопрос она должна задать Хакобо? Сказать: «Папа, я знаю, что Лаа сын Килиана и Бисилы. Папа, а ты заметил, что Даниэла и Лаа полюбили друг друга? Папа, ты хоть представляешь, насколько это ужасно?» Даниэла покачала головой, она больше не плакала. – Непростительно! – пробормотала она сквозь зубы. – Нет им оправдания, никому!