Девушка встала и пошла на кухню. – Ох, в последнее время у нас столько необычных подарков, – вмешалась Кармен. Лаа наклонил голову в недоумении. – Она имеет в виду шлем, – пояснила Кларенс, – который передал мне Инико от твоей мамы. – Шлем? – удивился Лаа. Дома он вроде не видел ничего подобного. – Где же она его прятала? Когда мне было семь или восемь, по приказу Масиаса обыскивали все дома и уничтожали предметы, хоть как-то связанные с периодом колонизации. Килиан моргнул и произнес: – Что-то похожее было и здесь. По распоряжению нашего диктатора Франко говорить о Гвинее было запрещено, и так продолжалось до самого конца семидесятых. Мы не знали, что за ужасы там творятся после деколонизации. – Все было настолько плохо, Лаа? – мягко спросила Кармен. – К счастью, я был маленьким, и, конечно, ничего не помню. Но да, времена были ужасные. Репрессии, притеснения и даже убийства сотен людей. Масиас… он был безумен. Вернулась Даниэла с конфетами, села за стол, а молодой человек продолжил: – Наш президент не получил хорошего образования, и его раздражали умные люди. Была такая книга: «История и география Экваториальной Гвинеи», ее написали монахи ордена Святого сердца, так вот, если у кого-то эту книгу находили, человек мог поплатиться головой. На Испанию и испанцев лились потоки грязи, хотя от Испании Гвинея получала экономическую помощь. Когда появились памфлеты, обвинявшие Масиаса в массовых убийствах, он конфисковал все печатные станки. На улицах горели костры из книг, как было у вас в Средневековье. Он отозвал всех студентов-стипендиатов из Испании, а когда те вернулись, многих из них убил. Самое слово «интеллектуал» было под запретом. Остров захватили фанги из континентальной части страны, и это он снабдил их оружием. Мы сегодня отмечаем Рождество… так вот, Масиас запретил католицизм, а вместе с ним и местные культы. Нельзя было совершать паломничество к Великому Маримо в долине Мока… – Лаа потер глаза. – А что еще можно ожидать от человека, который открыто восхвалял Гитлера? Повисла тишина. – Но ведь Масиас победил на демократических выборах? – спросил Хакобо. – Он был великим манипулятором, – отозвался Килиан. – Постоянно мелькал на телевидении и знал, как завоевать сердца людей. Достаточно было пообещать вернуть черным то, что им раньше принадлежало. – Испанцы доверили остров не тому человеку, когда уходили, – вздохнув, пояснил Лаа. – И сколько же длился этот кошмар? – спросила Даниэла, пожирая его глазами. – Одиннадцать лет. С шестьдесят восьмого по семьдесят девятый. – Я как раз тогда родилась, – сообщил Даниэла, и Лаа быстро подсчитал в уме: девушка оказалась еще моложе, чем он предполагал. – Представь, Даниэла, он вселял такой ужас в сердца местных жителей, что ни один мужчина не желал идти в расстрельную команду, когда его приговорили к смерти! Чтобы привести приговор в исполнение, пришлось нанимать марокканцев. – Он придвинулся ближе и понизил голос: – Легенда гласит, что Масиас убил всех любовников одной из своих жен. А когда его самого поставили к стенке, он развел руки за спиной ладонями вниз, как будто пытался взлететь… Даниэла вздрогнула, а Кларенс коснулась ожерелья, которое повязал ей Инико. Чтобы разрядить обстановку, она сказала: – Пожалуй, хватит об этом. У нас еще Лаа не получил подарки. – Она достала из пакета фетровую шляпу, пару перчаток в тон и экземпляр недавно изданной книги «Гвинея на пасолобинском». – Эту книгу написал испанец, – пояснила она. – Он рассказывает о людях, которые жили в Гвинее в колониальный период. Конечно, в ней отражен только один взгляд – со стороны белых, – но история может тебя заинтересовать… – Кларенс замялась: может, не стоило ему дарить эту книгу? – Но потом воскликнула: – А еще в ней есть фото Хакобо и Килиана! – Спасибо! – поблагодарил Лаа. – Мне и в самом деле будет интересно. Он раскрыл книгу и принялся листать страницы, вглядываясь в фотографии. Белые, как правило, снимались в светлых костюмах и неизменных пробковых шлемах, иногда, с ружьями, иногда с мачете, все довольные и улыбчивые. Черные – в потрепанной одежде, лица испуганные. На групповых фотографиях чернокожие мужчины сидели в ногах у белых, на одной из них белый положил руку на голову чернокожему. «Как будто собаке», – с горечью подумал Лаа. Он попытался воскресить в памяти детские воспоминания, но так и не смог ничего припомнить. Похоже, он был слишком мал. Может, у Инико получится что-то узнать? Килиан и Хакобо стали рассказывать о Санта-Исабель, о красивых домах вроде Каса Мальо на бывшей Авенида Алонсо XIII, об автомобилях того времени, вспомнили названия судов, входивших в гавань: «Плюс Ультра», «Домине», «Сиудад де Кадис», «Фернандо-По», «Сиудад де Севилья»… У Килиана перехватило дух. «Суидад де Севилья», комфортабельный корабль, в середине семидесятых встал в док на ремонт, потом снова плавал, но над ним словно злой рок навис: он дважды горел, попал в жесточайший шторм… и все же, и все же после семидесяти шести лет службы, все еще был на плаву. Не похожи ли их судьбы? Он покачал головой и вздохнул: – Как же все поменялось! А мне все кажется, что мы вернулись с Фернандо-По совсем недавно, хотя теперь и остров по-другому называется… Бьоко… – проговорил он, словно пробуя слово на вкус. – Ну, – сказал вдруг Хакобо, – поменялось не к лучшему. – То есть? – повернулся к нему Лаа. Хакобо глотнул кофе, вытер рот салфеткой и сурово взглянул на него. – В наши дни с острова вывозили по пятьдесят тысяч тон какао, причем большую часть из Сампаки. А сейчас? – Он покосился на брата. – Три с половиной тысячи? Все знают, что с тех пор как мы ушли из Гвинеи, страна так и не поднялась. – Он поднял глаза на Лаа. – Вы живете гораздо хуже, чем сорок лет назад. Или не так? – Хакобо, – голос Лаа был очень тихим, – Гвинея не так давно получила независимость и пытается встать на ноги после сотен лет притеснений. – Что значит – притеснений? – Хакобо наклонился к нему. – А кто принес вам культуру, дал образование? Вы должны сказать спасибо, что мы вывели вас из джунглей… – Папа! – гневно воскликнула Кларенс, а Кармен предостерегающе положила руку на бедро мужа. Лаа выпрямился в кресле. – Я скажу вам две вещи, Хакобо. – Теперь он говорил уверенно. – Во-первых, у нас не было выбора, принимать вашу культуру или нет. Во-вторых, в отличие от испанских колонизаторов, гвинейские конкистадоры не смешивали свою кровь с нашей. Килиан молчал. Хакобо открыл было рот, чтобы возразить, но Лаа вскинул руки. – Не читайте мне лекций о колонизации, Хакобо. По цвету моей кожи нетрудно догадаться, что мой отец – белый. Им мог быть любой из вас. Повисла неловкая пауза. Кларенс опустила голову, ее глаза наполнились слезами. Если существует хоть малейшая возможность, что Лаа – ее сводный брат, такая ситуация не самая лучшая для знакомства с биологическим отцом. Хакобо повел себя грубо, и его нельзя оправдать. Почему он не может вести себя так, как Килиан? Даниэла погладила Лаа по плечу, и тот ответил грустным взглядом. Его сердце ранили, и эта тема была не из тех, которую он готов был обсуждать за столом. – Лаа, – тепло заговорила девушка. – Это трудно. Даже сейчас, не понимая этого, мы связаны. Нас оплетают сети политических, экономических, культурных интересов… просто время иное. «И в этом вся Даниэла, – подумала Кларенс. – Как же я ее люблю». – Простите, что сорвался, – произнес Лаа, взглянув на Кармен. Та махнула рукой и улыбнулась: она уже давно привыкла к бурным дискуссиям, инициатором которых был ее муж. – Для меня колонизация равносильна изнасилованию, – сказала Даниэла. – Насильник всегда может заявить, что женщина сама захотела и он просто сделал ей одолжение. Все замерли, а девушка опустила голову, устыдившись своей откровенности. Кларенс поднялась и начала убирать тарелки со стола. Хакобо сидел и смотрел в одну точку, Килиан нервно постукивал пальцами по столу, а Кармен принялась листать подаренную Лаа книгу рецептов. – Ладно, – наконец произнес Килиан. – Оставим сложные темы. Расскажи лучше, как ты оказался в Калифорнии, – обратился он к Лаа. – Думаю, благодаря дедушке, – задумчиво, поглаживая подбородок, ответил молодой человек. – Он настаивал, чтобы мы, его потомки, хорошо учились. Постоянно твердил, как это важно. Моего брата Инико это страшно раздражало. У него на все свое мнение. А дед… – Лаа погрозил пальцем и произнес, подражая старческому голосу: – «Самую умную вещь сказал один мой хороший друг, белый. Разница между белыми и черными в том, что черные позволяют дереву какао расти самостоятельно, а белые делают прививки, чтобы получить все, что они хотят». Килиан чуть не подавился нугой. Двадцать шестого декабря ветер разогнал тучи, солнце и снег слепили глаза. Лаа, Кларенс и Даниэла отправились покататься на лыжах. Для Лаа это было в диковинку. Даниэла старательно инструктировала его, но поставить парня на лыжи так и не удалось. Нападавшись, он сказал, что лучше пойдет попить кофе, и Даниэла конечно же поддержала его. Кларенс с изумлением наблюдала за ними. Маленькая Даниэла и высокий стройный Лаа – они изумительно смотрелись вместе. Сама Кларенс решила еще покататься. Теперь, когда построили подъемник, забираться наверх не составляло никакого труда. Она села в кресло, мороз пощипывал щеки, виды открывались потрясающие. Но все это не отвлекало от грустных мыслей. Этот вчерашний разговор за столом… злой выпад отца… Трудно было поверить, что Хакобо влюбился в Бисилу, а потом бросил ее с маленьким ребенком на руках. И что, дядя был соучастником? Но как они могли хранить тайну столько времени? И вот наконец момент истины приблизился. Не потому ли она так разволновалась? Единственным способом разогнать хандру было скатиться со склона на полной скорости, что она и сделала не без удовольствия. А Лаа и Даниэла сидели в кафе. Лаа было приятно болтать с девушкой. Она нравилась ему все больше и больше. Даниэла держала чашку обеими руками, чтобы согреться, и дула на кофе, как ребенок, – это смешило. Когда она что-то говорила, ее глаза загорались – девушка была очень эмоциональной. С Кларенс они были совершенно не похожи… ну, разве что чуть-чуть, все же сестры. Даниэла, как и мать Кларенс, ухитрялась создавать вокруг уютную обстановку – то, что молодому человеку больше всего нравилось. Что происходит? Они ведь только встретились! – Ты какой-то тихий, – посмотрела на него Даниэла. – Тебя так утомил первый опыт катания на лыжах? – Да уж, лыжи точно не мое, – засмеялся Лаа. – Еще и ботинки жмут. – Не обманывай! Мы нашли твой размер! – Хочешь еще кофе? – спросил он, поднимаясь. – А ты донесешь? Медленно переставляя ноги, как будто к ним привязаны камни, нарочито балансируя руками, Лаа двинулся к стойке. Даниэла веселилась, наблюдая за ним. Ей было хорошо в обществе этого парня. Слишком хорошо. Она закусила губу. У Кларенс гораздо больше прав на него. Но тогда почему сестра так легко отпустила их? Даниэла не знала, что и думать. Кларенс и Лаа вели себя так, будто они друзья – возможно, самые лучшие, но они не держались за руки и не обменивались страстными взглядами. Скорее всего, сестра влюбилась в молодого человека, а он в нее – нет, вернулась она к своей мысли. Но если их не связывают отношения, почему он согласился погостить у них несколько дней? Впрочем, парень мог не знать, что Кларенс просто ждет удачного момента… С какой стороны ни взгляни, все слишком запутанно. Даниэла чувствовала непонятное томление. Это был плохой знак. Лаа поставил кофе на стол, насыпал в свою чашку сахар, потом спросил: – Тебе нравится жить в Пасолобино? – Конечно! – ответила девушка. – Смотри, какая здесь красота! – Если он не перестанет на меня пялиться, мои щеки лопнут. – А тебе где больше нравится жить? Ты себя кем ощущаешь? – Даже и не знаю, как сказать, – Лаа помешал ложечкой в чашке. – Я и буби, и гвинеец, и африканец, и немного испанец по отцу, которого не знаю, а теперь еще и американец. Мне мой остров очень нравится. – Но что тебе ближе всего? – Послушай, Даниэла… – Он склонил голову на бок. – Как, по-твоему, должен чувствовал себя черный в окружении стольких белых? А на острове я недостаточно черный… – Вы еще не соскучились без меня? – прервала их разговор раскрасневшаяся Кларенс. Взглянув на часы, они осознали, что проговорили больше часа. И впервые в жизни Даниэла была не рада сестре. – Ну, Лаа, готов ко второй попытке? Парень шутливо схватился за руку Даниэлы. – Ради бога, нет! Не позволяй ей меня мучить! – вскричал он.