В траве перед сараем кувыркались и прыгали на длинных крепких ногах два крупных щенка с блестящей, лоснящейся шерстью. Игла лежала над ними на ступеньке крыльца, лежала спокойно, но бдительно. Солнце окрашивало её плечи в тёплый медный цвет. Пакс вскочил на большой валун сбоку от тропинки и сел. Сыновья с наветренной стороны не могли его учуять, а его изумление от увиденного было так велико, что хотелось сначала чуточку за ними понаблюдать. Они теперь не так сильно отличались друг от друга. Тот, что напоминал медвежонка, был по-прежнему крупнее и легко мог повалить брата на землю. Но тот, что помельче, вырос высоким и шустрым: ловко уворачивался, хорошо прыгал. Как же они непохожи на свою сестру! Движения у обоих уверенные, ни следа прежней щенячьей неуклюжести и ни следа усталости. Снова и снова они кувыркались, и скакали, и задирали друг друга, рыча и притворно-грозно щёлкая зубами. Снова и снова разбредались в разные стороны, зачарованные очередным чудом, будь то гибкие стебли малины, сверчок или собственный хвост, – потому что чудо манило и требовало срочно его исследовать. Пакс поднялся на ноги, раздуваясь от любви и гордости. И в тот же миг Игла повернулась в его сторону. Уши её встали торчком, хвост заметался, и она слетела с камня, в прыжке перемахнув через сыновей. Пакс тоже спрыгнул с валуна и помчался ей навстречу. Но едва он успел поприветствовать подругу радостным лаем, едва успел ткнуться в неё носом, как в них врезались подросшие щенки – они целовали отца и вцеплялись в него всеми лапами. Игла отступила. А Пакс, обнимаясь с сыновьями, продолжал удивляться, до чего же большими и сильными они выросли. Они тыкались в него с разбегу, запрыгивали на спину, тёрлись о его мышцы своими. Показывали ему представление: вдвоём набрасывались на сосновую шишку, будто на мышь, отбирали её друг у друга – вот как они умеют! – потом по очереди отбегали подальше и опять налетали на отца, изливая на него свою любовь. Наконец, тяжело дыша, они свалились на солнышке в кучу-малу у отцовского бока. И только тогда Игла подошла к своему самцу. Она тщательно вылизала Пакса, бережно трогая языком уши, вибриссы, бок над треснутым ребром, лапы, пробежавшие столько миль ради их семьи. Потёрлась о него щекой, смешивая запахи. И учуяла след запаха дочери. Она уже знала от Мелкого, что дочь очень больна. Она умерла? Нет, она жива. И Пакс поведал ей всё. Поначалу Игла огорчилась, что её дитя – у того мальчика, Питера. Но Пакс объяснил, что дочь не пережила бы дороги домой, и Игла смирилась. Она теперь знала, что некоторые люди не опасны. Те, у водохранилища, были мирные. И щедро делились. Ты доверяешь тому человеку? Я доверяю моему мальчику. Он о ней позаботится? Да. Пакс не сомневался. И Иглу это утешило. Но их семья стала меньше на одного. Игла и Пакс издали горестный клич, и сыновья подхватили его, хотя никогда раньше не слышали: этот клич был заложен в них с рождения. Через мгновение появился Мелкий и одним косоватым прыжком подскочил к ним. Стоя рядом, плечом к плечу, пятеро лис завывали, оплакивая свою утрату и все утраты мира. И воспевая все радости. 44 Питер уронил на землю вещмешок и уставился на хижину. Под крышей прилепилось гнездо – какая-то птица явно решила, что это прекрасное место для жизни. Горный лавр, который он посадил возле шлакоблочной ступеньки, выпустил новые побеги. Дверная коробка из свежесрубленного дерева, которая была ещё сыровата, когда он уходил, хорошо выветрилась за эти полтора месяца. Очень хотелось взяться за дверную ручку и войти, но Питер сдержался. Это не его дом. Пока ещё нет. Он провёл рукой по стене. Брёвна гладкие, ровные, одно к одному. Нигде ни изъяна. Только под оконным карнизом он заметил выпирающий кусок сухой замазки. Он достал из заднего кармана свой складной нож – немного повертел в руке, улыбнулся. Сэмюэлу понравился нож, который Питер ему подарил, – отцовский, близнец этого, – блестящий и остро наточенный, как новенький. Джейд тоже обрадовалась его свадебному подарку – тёплым шерстяным гольфам в бело-красную полоску, тем самым, которые так любила мама. Но главный, настоящий подарок он сделал самому себе, разделив дорогие сердцу воспоминания с теми, кто способен их оценить. Не то чтобы от этого возникло чувство, будто родители по-прежнему живы, – нет. Но зато они по-прежнему ценны. Он щелчком раскрыл нож и отхватил лишнюю замазку. Но не остановился на этом, а продолжил зачищать, пока не расковырял малюсенькую трещинку. И увидел сквозь неё полоску залитого солнцем пола. И почти услышал, как его дом облегчённо вздыхает. Нет. Не его дом. Пока – не его. Он двинулся по дорожке, с каждым шагом всё неувереннее. Как-то встретит его Вола после всего, что он устроил перед уходом? После тех ужасных слов, которые он ей сказал – и которые были враньём. И после того момента в грузовике, когда она сказала, что он ей как семья, а он сжал зубы и проглотил слова, которые были правдой. Дойдя до гранитной плиты-ступеньки, он снова подумал, не сбежать ли. Но было поздно. Вола стояла у плиты, помешивая что-то в кастрюле. Когда он приблизился к сетчатой двери, повернулась на звук. Поднесла к лицу краешек фартука. Что она смахивает, подумал Питер, муку́ или слёзы? Потому что ему самому внезапно захотелось плакать. И тогда она подняла руку и поманила его в дом. Он скинул с плеч рюкзак, привалил к распахнутой настежь деревянной двери, потом потянул на себя сетчатую дверь и переступил порог. Вола шагнула к нему, и этот шаг был похож на вопрос. – Ты пришёл. – Ага, – сказал он и тоже сделал шаг. Тоже вопросительный. Он унюхал запах персиков с корицей, тихонько булькающих в сиропе на плите, и растопленного масла. И понял вдруг, что зверски голоден. О чём Вола, похоже, догадалась. – Может, мне накрыть ещё на одного едока? – спросила она как бы невзначай. – Может. Спасибо. – И должна предупредить: скорее всего, вот-вот появится твой дед. Питер вгляделся в её лицо, пытаясь угадать смысл сказанного. – Каждое воскресенье, в одно и то же время, как часы. Говорит, это чтобы подсобить мне по хозяйству, но… ладно, пусть говорит что хочет. Затеял перекрывать крышу сарая. И всегда заканчивает работу ровно перед ужином. – Он что, каждую неделю с тобой ужинает?! – Да. Но он приходит не ради еды. Он приносит газеты за всю неделю. Все заметки о Воинах Воды обведены кружочками. Читает их мне вслух, пока я готовлю. Потом гадает, где ты и что с тобой. Вот увидишь, он обрадуется нежданному гостю. – Вообще-то, честно говоря… двум нежданным гостям. Я не один. Вола глянула ему через плечо на сетчатую дверь. – Нет, – сказал Питер, – не в этом смысле. И он внёс в дом свой рюкзак. При виде выглянувшей наружу любопытной мордочки Вола ахнула. Питер извлёк из рюкзака вертлявый комок ярко-медного меха. Лисичка облизала ему лицо, словно заверяя, что будет вести себя прилично, не попадёт ни в какой переплёт, и задрыгала ногами – отпусти! Питер поставил её на пол, и она немедленно приступила к изучению ноги и протеза Волы. Явно найдя то и другое удовлетворительным, она тряхнула ушами и с важным видом отправилась исследовать кухню. Питер рассмеялся: – Ей до всего есть дело. Хочет всё контролировать. Они вдвоём наблюдали, как юная лиса гордой поступью обходит кухню по кругу. Под раковиной она остановилась, поднялась на задние лапы и принялась яростно принюхиваться. Питер снова рассмеялся. – Там же яйца лежат, у раковины. Она их обожает. Вся в отца. И это не отозвалось в нём болью. В первый раз за год с лишним ему не стало больно при упоминании Пакса. – С ней надо быть начеку, – продолжил он, – она их за милю чует. Каждый раз, стоило мне отвернуться, она тут же выпрашивала яйцо у кого-то из Воинов Воды. – У неё голодный вид, – заметила Вола. – Может, всё-таки покормишь?