– Не бред. Скажи, твоя мама жива? – Н-нет, – ответила я неуверенно, – а причём тут мама? – Она умерла, когда Агата родилась? – Да. – Женщины не могли вынашивать детей, устойчивых к пламени, поэтому погибали, буквально сгорая от высокой температуры. Мне показалось, что ещё немного, и я задохнусь. – Но…откуда ты это знаешь? Ида бросила на нас взгляд из-под плеча и снова отвернулась. – Я же журналистка, – грустно улыбнулась Темза. Сердце свело от боли. – Прости за вопрос, но мы должна убедиться наверняка. Как умерла твоя мать? – тихо спросила Теми. Я спрятала лицо в ладонях и стала вспоминать. Мы стоим недалеко от булочной. С неба сыплет небольшой снежок. Магазины и небоскребы уже нарядились в Рождественское убранство. Всё сияет, мигает, прохожие несут домой сосновые ветви. Внутри меня зарождается предвкушение праздника. Я улыбаюсь и подбегаю к витрине магазина со сладостями и с жадностью рассматриваю шоколад. Папа покупает мне конфеты только к Рождеству. Потому что это очень дорого. Я вприпрыжку возвращаюсь к маме и едва достаю ей до талии. Из-за моей сестрёнки в животе маминого лица почти не видно. – Мамочка, пожалуйста, пойдём за булочками! Хочу булочку! – канючу я, надеясь, что мучное утолит сумасшедшее желание съесть все конфеты с витрины шоколадного магазина. Я беру маму за ладонь. С удивлением замечаю, что рука очень горячая и влажная. Мама тяжело вздыхает, ведет меня к лавочке и садится: – Юни, давай немного посидим, мне немного нездоровится. Внутри начинает неприятно сводить. Сердце проваливается в пятки. Я всматриваюсь в красивое мамино лицо. Она пытается улыбаться, но я вижу, что ей плохо. Из-под красной вязаной шапки торчат непослушные русые волосы. Те пряди, что ближе всего к лицу, мокрые от пота. – Мамочка, поехали домой? – Нет, позвони папе, – мама дрожащей рукой протягивает мне телефон, – скорее набери папу. Сердце начинает колотиться. Мама прикрывает глаза и запрокидывает голову, облокачиваясь на стену. Я быстро звоню папе. Слышу его голос: – Не сейчас, Милли, я очень занят. – Папочка, маме очень плохо! – Где вы? – голос отца становится резким и напряженным. – Мы возле Европейского квартала, рядышком магазин, где ты покупаешь мне конфеты. – Никуда не уходите. Я скоро буду. Папа бросает трубку. А мама вдруг закрывает глаза и мягко, словно снежинка, опускается на лавочку. – Мамочка! – кричу я и ловлю маленькими ладонями мамино лицо. Она не отвечает, а я даже сквозь перчатки чувствую, как горят её щёки. Проходящая мимо женщина останавливается возле нас и обеспокоенно говорит: – Кажется, нужно вызвать скорую. – Нет! – восклицаю я. – Папа сказал, что сейчас приедет. У неё доброе лицо. Она говорит какие-то успокаивающие вещи и быстро набирает номер. Я чувствую, как к горлу подкатывает ком, а на глаза наворачиваются слёзы. Мамины руки безжизненно свисают с лавочки. Я беру её ладонь и умоляю: – Мамочка, пожалуйста, очнись. Но она не слышит. Женщина крепко сжимает моё плечо и говорит: – Сейчас всё будет хорошо. Приедет скорая, и твоей маме помогут. Сердце вот-вот проломит грудную клетку. Маме нельзя в больницу, я это знаю. Папа так говорил. Через минуту с оглушающим воем подъезжает большой снегоход скорой помощи. Люди в белых халатах обеспокоенно подбегают к нам и грузят маму на носилки. Женщина ободряюще хлопает меня по плечу. И я захожу следом за врачами. – Как зовут пациентку? – спрашивает молодая девушка в белом халате. – Милия Сафи. – Ты её дочь? Я киваю и говорю: – Нужно позвонить моему папе. Её нельзя везти в больницу. Но она пропускает мои слова мимо ушей. Возле мамы суетятся остальные врачи. – У неё жар. Критический. Температура тела сорок градусов, – говорит парень. – Чёрт возьми! – ругается девушка, которая только что со мной говорила. – Инфекция? – Не похоже. – Родовая деятельность? – Не началась. Пациентка без сознания. Лоб мамы обтирают тканью, а на лицо надевают кислородную маску. – Срочно, колите жаропонижающее. Врачи быстро затягивают жгут на маминой руке и ставят рядом капельницу. В вену вводят какое-то лекарство. А внутри меня всё переворачивается. Наконец, мы подъезжаем к больнице. Маму быстро выносят, а я еле поспеваю за врачами. В светлом больничном холле уже стоит папа. По дороге я позвонила ему с маминого телефона и рассказала, что происходит. – Вам нельзя к ней! – твёрдо, но спокойно говорит мужчина в белом халате. Отец громко протестует: – Вы не понимаете! Только я могу ей помочь! Он толкает врача, а тот держит его за плечи и пытается утихомирить: – Вы должны остаться здесь и ждать. Мы сделаем все возможное. Доктор уходит по коридору вглубь больницы, а папа хватается за голову и грузно падает на металлический стул. – Папа, ты злишься? Он поднимает на меня глаза, полные отчаяния, и отрицательно машет головой. Я касаюсь его плеча и спрашиваю: – С мамочкой же все хорошо, правда? Папа прикусывает губу и начинает всхлипывать. Внутренности сжал в кулак мерзкий липкий страх. – Ты должна была меня дождаться… – тихо говорит он. …Мы сидим в больничном холле уже, кажется, вечность. Ночь подходит к концу. Наконец, через стеклянную дверь больничного входа пробиваются робкие солнечные лучики. Я подхожу ближе, чтобы полюбоваться. Багряное солнце обволакивает огромные стеклянные небоскребы, а те в ответ отражают сотни ярких зайчиков. Вдруг папа издаёт нечеловеческий звук и падает на колени. Я резко поворачиваюсь и всё понимаю без слов. – Папочка! – подбегаю к нему, сажусь рядом на пол и пытаюсь заглянуть в лицо. Папа закрывает его руками. – Нам очень жаль, – говорит мужчина в белом халате. Наконец, отец утирает рукавом слёзы, поднимается и спрашивает дрожащим голосом: