– Она мучилась? – Нет. Ваша жена так и не пришла в сознание. – Ребёнок жив? Доктор указывает рукой на коридор, приглашая пойти с ним, а затем добавляет: – Да. Вы можете его увидеть. – Папа, не уходи без меня! Отец смеряет меня тяжёлым взглядом, но все же еле заметно кивает. Очень хочется, чтобы папа взял меня за руку, но он мрачен и холоден. Я дрожу то ли от холода, то ли от происходящего. Мысль о том, что мамы больше нет, пока не закрепилась в детской голове, и я её настойчиво отгоняю. Мы идём по узкому коридору, поднимаемся по лестнице и проходим мимо большого количества дверей. Вокруг снуют зевающие люди в белых халатах и постояльцы в пижамах. Некоторые стоят в очереди с капельницами, другие просто болтаются в коридоре, бросая на нас безразличные взгляды. Наконец, мы заходим в одну из дверей. За ней – обыкновенный больничный кабинетик с серыми стенами и резким едким запахом медикаментов. А на руках одной из медсестёр лежит свёрток. Папа расталкивает людей. – Агата, – тихо говорит он. Я медленно, почти не дыша, подхожу к ним и пытаюсь заглянуть в свёрток. Папа немного опускает руки, и у меня выходит рассмотреть человечка. Сестричка крошечная, сморщенная, странного красновато-синеватого цвета. На голове растут почти прозрачные жиденькие рыжеватые волосы, а маленькие зрачки бегают вокруг орбит, не фокусируясь ни на чем. – Что с Милли? Где тело? – наконец, спрашивает папа. Доктор молча кивает на выход, и отец отдаёт сестру медработникам. Мне снова становится страшно. Ладони потеют, а ноги подкашиваются. Опять коридоры и двери. Опять люди. Отец, потупивший взгляд. И равнодушные доктора. В палате, где лежит мама, непривычно тихо. Отец сжимает губы, шатаясь, подходит к изголовью и отодвигает простынь с маминого лица. Оно чересчур красное, губы сухие и растрескавшиеся. Папа гладит маму по волосам и прижимается носом ко лбу. Слёзы из его глаз катятся по маминым щекам, поэтому кажется, будто плачет она. Я подхожу ближе и ловлю пальцем слезинку. Мамина кожа больше не кажется приятной. Она холодная и безжизненная. – Милли, – шепчет отец в мамино ухо, спутанное волосами, – прости меня и Юнону. Спасибо за дочь. Я не понимаю, за что мама должна меня простить, но вдумываться в папины слова не могу. Беру маму за руку и даю волю слезам. Маленькая Юнона вдруг должна повзрослеть. Я прижимаю холодную ладонь к своей щеке, закрываю глаза и вспоминаю рассвет, который видела каких-то пятнадцать минут назад. Мамино солнце село. Зато в нашей семье взошло новое. Глава 12. Твоё имя Филипп – Что? – спросил Аноре на выдохе. Я заметил, как начальник сжал кулаки, а на его лбу вздулась венка. Он ещё раз шумно выдохнул, поднялся со своего шикарного красного кресла и стал расхаживать туда-сюда, теребя манжет идеально выглаженного пиджака. – Юнона Сафи жива, – повторил я, стараясь не опускать взгляд. Показывать слабость – последнее, чего мне бы хотелось. Тем не менее, ладони вспотели, а внутри чуть ли не извергался вулкан из адреналина и тревоги. Мне было нечего терять, но Аноре Вуд неспроста был тем, кого боялись не только враги, но и подчинённые. Рядом с этим человеком и без того холодная атмосфера становилась ледяной. Я достал из кармана либерган, отобранный у Гектора Лероя, и положил его на стол. В пистолете осталось три патрона. Остальные лежали во внутреннем кармане куртки. Мне казалось, что я их чувствовал кожей, несмотря на несколько слоёв одежды. – Уверен, девчонка сдохла и без моей помощи. Я прострелил ей колено на прощание. – А должен был голову! – проревел начальник, резко обернувшись и долбанув кулаком по столу. По спине побежал холодок, а в желудок словно пустили змей. Ладонь всё ещё лежала на пистолете, и я поймал себя на мысли, что больше всего на свете хочу применить его по назначению и отправить ублюдка в ад. Однако, пришлось сделать еле заметный выдох, чтобы успокоиться, и сказать: – Понимаю, мой проступок непростителен. Поэтому прошу подписать приказ об увольнении. Вуд будто бы не услышал. Начальник снова сел в кресло, сложил руки в замок и внимательно посмотрел на либерган. Готов спорить, что волосы на моём затылке встали дыбом. История, которую я отчаянно пытался всучить Аноре, явно была ему не по душе. Оставалось надеяться, что он проглотит блеф, и Юнона будет в безопасности. Но от Темзы ещё не было новостей. Я бросил быстрый взгляд на часы, висевшие над окном с видом на вулкан. Без пятнадцати девять. Рановато. Они не могли доехать так быстро. Из груди вырвался судорожный вздох. – Увольнение не потребуется, – вдруг нарушил тишину начальник, потирая ладонь, – понять тебя можно. Первое убийство – самое сложное. – Мне доводилось убивать, – холодно бросил я. – Тут другой случай. Стрелять в безоружную девчонку, пусть и сотворившую ужасные вещи, – сложная задача. Я понимаю. Пришлось сцепить зубы, чтобы не начать возражать. Аноре продолжил: – Готов поспорить, ты посмотрел в щенячьи глазки мисс Сафи и спасовал. Что ж. Девчонка тоже заслуживает уважения. Выпросила себе пару часов жизни. К щекам от возмущения прилила кровь. В памяти вспыхнуло избитое лицо Юноны, на котором не было живого места, и её смиренный взгляд, готовый принять смерть. Сердце ёкнуло. Но я снова сдержался и промолчал. В моих руках была не только моя судьба. – Где ты её оставил? – слишком елейно спросил Аноре. – Километров двадцать до Тиви не довёз, – соврал я. Начальник облокотился подбородком на кисти и снова посмотрел на либерган. – Ладно. Думаю, что причин беспокоиться нет. Такое расстояние девчонке точно не преодолеть. Возвращайся к расследованию убийства. Понять, блефует ли Аноре, было невозможно. На его каменном лице не дрогнула ни одна жилка. Инстинкты кричали мне: начальник не поверил. Но почему позволил остаться работать? Несколько секунд я лихорадочно соображал, нужно ли мне это и как извлечь выгоду. И, наконец, решил, что отсрочка увольнения может дать фору. Всё-таки у человека с полномочиями детектива Полицейского департамента очень много возможностей. Однако, я был кем угодно, только не дураком. С этого дня Аноре усадил меня на пороховую бочку и поджог фитиль. Нужно было действовать быстро, так как в любой момент вся моя жизнь могла взорваться к чёртовой матери, унеся с собой и остальные. Мы снова встретились взглядами, и в этот раз я вложил в свой максимальное количество презрения. Игра началась, и Вуд это тоже понимал. Он слегка ухмыльнулся и, пока я направлялся к двери, бросил: – Обязательно передам привет Герде. Ответа не нашлось, да и он был ни к чему. К своему удивлению, едкая фраза не тронула ни единую струнку души. Все мои мысли и тревоги занимала Юнона. По крайней мере, у неё есть оружие. И, даже если девушку найдут, отбиться точно получится. Ведь Аноре считает, что у Сафи нет либергана. Но это лишь при условии, если Темза и Феликс найдут её живой. Конечно же, теперь мне было совершенно плевать на убийства. Темза не соврала: вещи, которые она рассказала, перевернули представление о похищении детей. Эксперименты, мутации, способности… Это не укладывалось в голове и было похоже на бред сумасшедшего, но многое объясняло. В первую очередь, протесты. Очень удобно выгнать людей на улицы протестовать под предлогом похищений. А затем вдруг заявить миру, что плохое правительство издевалось над людьми, и в ходе эксперимента погибло множество женщин и нерождённых детей. Натуральная бомба замедленного действия. Темза, кстати, поддерживала общественное негодование по той же причине. И я мог это понять. Она могла в любой момент написать о генетических опытах, но заявлять такую информацию без должных доказательств было как минимум глупо. Как максимум – безрассудно. Поэтому Хорнкиван каждый день просто ошивалась у департамента, в надежде выудить хоть что-то. И чутьё её не подвело. В этой всей истории был замешан не кто иной, как сам Аноре. В этом сомневаться не приходилось. Иначе, зачем нужны такие грязные меры? С Агатой тоже всё было не так просто. Юнона понятия не имела об её способностях. Валер говорил лишь, что девочка больна. Я горестно ухмыльнулся. Вот, значит, что за болезнь. Я собирался наведаться к нему и спросить обо всём напрямую. Родители остальных детей не проживали по адресам, на которые были зарегистрированы. Журналистка давно всё проверила. И ещё одна деталь. Юнона сказала о странном оружии, которое использовали похитители. Якобы маленький огонёк превратился в огромную пламенную стену. Вначале, естественно, мне в это не верилось. Но больше это чушью не казалось. Значит, похищали детей такие же люди с генетическими мутациями. Означало ли это, что они собирают силы? Определенно, да. То ли от мыслей, то ли от бессонной ночи и тревоги, голова разболелась сильнее прежнего. С одной стороны, я испытывал облегчение, чувствуя, как складывался паззл. С другой, новая информация внушала ужас. Я не понимал, кто в этой истории плохой, а кто – хороший. Однако, то, что нам пудрят мозги, было очевидно. Я шёл по коридорам, не обращая внимания ни на кого. Мне хотелось скорее поговорить с Максом. В нашем кабинете пахло чёрным крепким чаем с сахаром. Желудок вдруг заныл, и я понял, что уже почти сутки ничего не ел. Напарник сидел на своём рабочем месте и нервно тарабанил по столу, всматриваясь в экран. Как только я появился на пороге, Макс подпрыгнул от нетерпения и выпалил: – Сейчас же всё рассказывай. Я снял очки, подошёл к окну и впился взглядом в серое бетонное здание. Уверенности, что другу стоит всё выкладывать, не было. Но кому я мог доверять ещё, если не ему? – У нас есть что-нибудь выпить? – тихо спросил я. Брови Макса поползли на лоб. – Сейчас девять утра. Не рановато? И ты сам знаешь ответ на этот тупой вопрос. Конечно же, выпивки не было. – Ладно, придётся быть трезвым. – Ты расскажешь, наконец, что произошло?! – почти выкрикнул друг. Это совсем не было похоже на терпеливого и сдержанного Макса Миллера. Я повернулся и внимательно всмотрелся в его лицо. Мы учились в Полицейской школе вместе и в департамент пришли работать одновременно. Он танцевал на моей свадьбе, а я – на его. Когда жена Макса рожала сына, вёз грызущего ногти напарника в роддом. Миллер прикрывал мне спину во всех передрягах. А вчерашняя перепалка…Она казалась сущей мелочью по сравнению со всем остальным. Я обещал Темзе держать всё в тайне. Но не мог врать единственному другу.