– Ты меня не понял, – начал было возражать Нико, – это я насчёт… Но я ринулся в рассуждения: – А какая, по-твоему, моя жизнь? Кчёмная? Я – моряк! А моряк нынче здесь, завтра там. Я вроде бы есть, и в то же время меня нет… – А где же ты? – изумился Нико. – А нигде! Кто знает, что я сейчас здесь, сижу в блаженном для глаз и души месте и пользуюсь всеми благами этого мира? Никто! Кроме нас с тобой и Господа Бога. – Ну, и возблагодари Всевышнего, что Он привёл тебя сюда и дал возможность почувствовать Его присутствие. – А я и благодарю! А можно выпить за Него? – Нет, нельзя! Мы можем выпить только за наше здоровье. А Он уже посмотрит, дать нам его или нет. Он не нуждается в нашей поддержке, а ждёт памяти о Нём. Ибо Он есть Начало, Истина и Путь. Если мы будем забывать Начало, мы не будем знать, кто мы, где мы и зачем. – А ты знаешь? – Не знаю. – А зачем тогда говоришь? – Не знаю… – Вот, когда узнаешь, расскажешь мне. – А я тебе всё уже рассказал. – Вот за это тебе – моё большое флотское спасибо. Мы чокнулись полными стаканами Рецины, поставили их на стол и задумались. Какая душистая, настоянная на невидимых здешних флюидах ночь! Цикады в кустах создавали потрясающую музыкальную прелюдию, после которой вот-вот должна прозвучать вселенская увертюра предвечного Космоса. Весь воздух был наполнен этим ожиданием. Мы находились в атмосфере абсолютного умиротворения. Всё было так гармонично! Улица, на которой мы сидели, взгорбилась старым мостовым булыжником и немного не доставала до проявившихся на тёмном небосводе звёзд. И тут я запел: Ой мороз, мороз, не морозь меня, Не морозь меня, моего коня-я-я! Я пел сильно и, мне казалось, с чувством. Краснея лицом, я чётко выводил слова, и они неслись над старым городом, переваливали через древнюю стену и потоками по улицам Фессалоников доходили до Термического залива, куда стекали, наподобие изверженной из вулкана лавы. Я понимал, что моё песнеизвержение было далеко от вселенской увертюры. Но ничего другого у меня не было. Тем не менее, когда я закончил петь, все встали и долго мне аплодировали. А я, в свою очередь, долго раскланивался, как популярный артист перед благодарной публикой. Вместе со мной почему-то стал раскланиваться и Нико, видимо изображая из себя моего импресарио и всё время указывая на меня растопыренной ладошкой. Я был наполнен Грецией до предела. Неизъяснимая радость переполняла меня от этого существования без цели и без смысла, от величия мира и того, что Кто-то дал мне возможность на один лишь единственный миг взглянуть на эту тайну. Я ощущал необъятность Вселенной и невозможность выразить свои чувства словами. Поэтому я предложил Нико пройти по набережной и зайти на наш пароход, где на десерт я обещал ему ароматную греческую дыню. – Дыню на ночь есть нельзя, – отозвался Нико. Этот фрукт требует очень осторожного подхода. В животе он любит находиться в одиночестве, и не переносит алкоголя. На набережной мы зашли в дорогой ресторан, и за стойкой бара Нико заказал «Баккарди» со льдом, чтобы окончательно потушить дневной зной, накопленный нами. – А сардинам ничего не будет? – спросил я на всякий случай. – Сардины? – удивился Нико. – Они только спасибо скажут. – Мудр ты, как… Я стал думать, с каким философом сравнить Нико, но он не дал мне додумать. – Мудр я, как собака Эвклида. А может быть, как сам Эвклид. А вот ума так и не нажил. И это, по-моему, даже хорошо. – А разве можно быть мудрым, а ума не иметь? – Можно! Ум и мудрость – это разные вещи. В разуме нет доброты, а в мудрости её много. Они могут сочетаться в человеке, а могут не сочетаться. Но лучше быть просто мудрым. С мудрости ещё никто не сходил. А с ума сходят все. – Почему все? – А что, мир разве не сумасшедший? – Сумасшедший. – Ну, так чего ж ты тогда спрашиваешь? Земля вообще – сумасшедший дом Вселенной. – Но ты – исключение? – Вот от этого мне и горько. Легче быть, как все, и ничего о себе не знать. – Давай выпьем за Грецию, – предложил я, – здесь хорошо мудрствуется. – Не даром же греческая философия покорила мир! Но я хотел бы выпить за Россию. Тоскую по ней. Когда у вас там всё уляжется, вернусь. Честное слово. Я хотя и жил в Грузии, но отождествляю её с Россией. Мы выпили и за Грецию, и за Грузию, и за Россию. Баккарди был терпким и пронизывающим, и лёд быстро таял в стакане. Молодая женщина за стойкой бара мило нам улыбалась. На набережной было много гуляющих. Дневная жара уступила место мягкому вечернему теплу, которое вливалось в лёгкие, заполняло поры, артерии и клетки. Я был буквально пропитан этим выдержанным, как хорошее вино, теплом. Душа и тело просто купались в вялотекущих эфирных потоках. И почувствовать их мог только житель Северной Европы. Местные, скорее всего, не замечали той атмосферы комфорта и блаженства, в котором буквально растворялось всё тело. Я поделился своими мыслями с Нико, на что он продекламировал: – Из тварей, которые дышат и ползают в прахе, Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека. – Это что, на тебя «Баккарди» так подействовал? – удивился я. – Гомер. – Не ожидал такого от грека. Неужто так всё пасмурно? – Подумай сам, – с жаром стал объяснять Нико, – ведь жизнь на Земле можно представить, как не свойственное планетам заболевание. Всем давно уже известно, что ни на Марсе, ни на Венере, ни на какой другой планете жизни нет. А если о ней начинают говорить – это очередная спекуляция. Естественное состояние всех небесных тел – безжизненность. А наша планета хронически больна жизнью. Хорошо это или плохо – никто не знает. Такие категории для Вселенной не существуют. А если и существует, то только одна – хорошо. Всё, что ни делается в Ней – хорошо. После шести дней творения что сказал Бог? «И сказал Он, что это хорошо». Для кого хорошо? Для него? Или для нас? – Ну, если тут замешан Бог, тогда какое же это заболевание? Это всемилостивейший акт творения. – Бог начинается там, где кончается мысль. А пока я мыслю, я сомневаюсь. – Тогда включай свою мудрость. – Мудрость сейчас не работает почему-то. И я задаю себе обычный вопрос: «Хороша ли жизнь в человеческом понимании?» Наверное, в своём начале, если ты родился здоровым и ещё ничего не знаешь о последствиях, она, как нечто неожиданное и новое, хороша. Но посмотри на старое животное или старого человека и ты не скажешь, что твоя болезнь под названием жизнь прекрасна. – С ума можно сойти! Спиноза, Гомер и Эвклид в одном флаконе! Моё минорное настроение ты превратил в сумбур. И я теперь не понимаю, плохо мне или хорошо? Зачем мы пили это непонятное для меня «Баккарди? Чтобы ты мне втемяшивал, что я неизлечимо болен жизнью? Да пусть даже и так. Все мы рано или поздно вылечимся от этой болезни. А сейчас – болей себе на здоровье. – Вот это ты хорошо сказал! – обрадовался Нико. Главное знать, что вылечишься. Memento mori. Это спасает нас от меланхолии… Придя на пароход, мы продолжили «праздник жизни». К нам присоединился капитан Пётр Артемьевич, который до нашего прихода совершал вечерний моцион, прогуливаясь по палубе и любуясь ночным видом Солоников. Сидели мы долго, допивая греческое бренди «Метакса» и заедая его душистой мягкотелой дыней. Правда, Нико к дыне не притронулся, всё время предупреждая нас, что будет плохо, и удивлялся, что мы его не слушаем. К утру мы легли спать. Предстоял напряжённый рабочий день – сдача судна Морскому Регистру. Я предложил Нико диван, а сам уже было собрался броситься на свою необъятную, почти двуспальную койку. Но когда Нико снял ботинки, чтобы растянуться на предоставленном ему ложе, я понял, что в каюте я не засну. Носки Нико источали умопомрачительное амбре. Я бы даже согласился спать в слоновнике, но только не рядом с носками моего симпатичного знакомого. Здесь присутствовала вся квинтэссенция земных «ароматов». Здесь витал сконцентрированный запах Греции, который явно клонил в обморок. Мне пришлось лечь в каюте у старпома, на диване. Утром, часов в 10, появился представитель Регистра – смуглолицый индус с очень внимательными и, наверное, умными глазами. Я встал немного раньше и хотел зайти в свою каюту, чтобы принять душ и почистить зубы, но, открыв дверь, понял, что через порог мне не перешагнуть. Сразу за дверью стеной стоял плотный, почти удушливый запах, который бил сногсшибательным «зефиром» не столько по обонятельным центрам, сколько кувалдой в лоб. Я еле удержался, чтобы не упасть навзничь. Пришлось воспользоваться старпомовским душем. Сам старпом появился только к завтраку. Они с «дедом» сидели всю ночь в каком-то ресторанчике и слушали греческие песни. – Пришлось воспользоваться твоим диваном, – сообщил я ему, – моя каюта вся занята. – Вся?! – удивился старпом. – И чем же она занята, если не секрет? – Уникальными благовониями Эллады. Очень хорошо вместо нашатыря с похмелья. Рекомендую. После завтрака я почувствовал себя так отвратительно, что захотелось вывернуться наизнанку и в таком виде опять принять горячий душ. Мутило, и в глазах стояла пелена. Оказалось, капитан чувствовал себя не лучше. – Это всё дыня, – делал он заключение, – недаром Нико предупреждал нас. Сам-то он как? – Ему хоть бы что. Он защищён древними духами Балкан. – Как в таком состоянии сдаваться Регистру, не понимаю. Ничего себе – поели дыньки, называется. – Придётся сдаваться с потрохами, – через силу сострил я, подавляя приступ тошноты. Сдаваясь Регистру, я время от времени отлучался. Чистило меня по полной программе. Все токсины, злобные бактерии и микробы, накопленные мною за всю мою грешную жизнь, извергались из меня, как из брандспойта. Я напоминал фонтанирующий мешок с помоями, на который случайно наступил какой-нибудь Олимпийский бог. Хуже мне ещё не было никогда. Но с другой стороны, по-другому не достигнешь обновления. А я явно обновлялся – через муки, тошноту и боль. Похоже, капитан проделывал то же самое. Выглядел он ужасно. – Как Вы, Пётр Артемьевич? – спрашивал я, перекрещиваясь с ним по торному пути в гальюн, хотя и так было видно, что хуже не бывает. – Ох, не спрашивайте, Сергей Павлович. Лёгкое недомогание всего лишь, а какой внешний эффект!