– Вах! Хороший примэта. Дом полный чаша будет. Так оно и оказалось. К столу я прикупил ещё большую душистую дыню, два килограмма киви, столько же винограда. Хотели всучить орехи, и я уже было согласился, но вовремя вспомнил, что на сдачу продавец из алкогольного магазинчика отвесил целый кулёк фисташек. Загрузился я выше ватерлинии. После обеда, по законам сиесты, завалился спать, а к вечеру, с ясным пониманием цели, направился к Белой Башне, где меня должен был ожидать мой случайный знакомый Нико. Шёл я по набережной неторопливо, наблюдая за здешней жизнью, вдыхая запахи моря и местных псистарий, расположенных вдоль пешеходной линии так часто, что желание чего-нибудь съесть и выпить увеличивалось с каждым шагом. Смешение вечерних испарений Эгейского моря с тонкими флюидами приготовляемых блюд создавало чудные, неповторимые ароматы Греции. Я улавливал и запахи жареного картофеля с баклажанами под соусом бешамель, и свеженарезанных огурцов, и чесночных вкраплений в мясную палитру из свиных отбивных, жареных бараньих рёбрышек и сувлаки. В иных местах отчётливо пробивался аромат настоящего эллинского кофе. Лёгкий морской бриз лишь привносил в этот букет освежающее дыхание и делал воздушный коктейль неповторимо мягким и немного пьянящим. Я и не заметил, как показалась Белая Башня. Гуляя вдоль моря, мимо неё, конечно же, не пройдёшь. Нико стоял посреди набережной как раз напротив Башни, которая высилась над кущей окружавших её дерев. Руки он заложил в карманы и, по-морскому расставив ноги в своих неизменных серых брюках, приветливо кивал мне головой. – Всё в порядке, – объявил он, – заказ закрыл, деньги получил. Гуляем! – Много гулять не смогу, – сразу предупредил я, – завтра у меня суточная вахта. Надо пораньше лечь спать. Да ещё предстоит сдача судна Морскому Регистру. Так что по кружечке пива, и «гуд бай, Нью-Йорк, гуд бай». – Почему Нью-Йорк? – Песня такая. – Тогда пошли в Ано Поли. – Куда пошли? – В верхний город. Старые кварталы. Уютные кофейни и так далее. По дороге Нико рассказал мне, что Салоники надо произносить по-гречески Фессалоники. И что это столица Македонии. И что оливки и маслины – это одно и то же. И что фрапэ – это взбитый со льдом и молоком кофе. И что каламари тиганито – это нарезанный кольцами кальмар, обжаренный в кукурузном масле, а питакья – пирожки из слоёного теста с сыром фета и шпинатом. И что дзадзыки – это густой йогурт с огурцами и чесноком. – Ты знаешь, почему я так много говорю о кухне? – … – Потому что кухня для грека, если не всё, то почти всё. Это доминанта жизнеустройства. – Нико! Ты на глазах становишься настоящим греком. – А то! Я здесь уже скоро год. И у меня такое впечатление, что в Греции у всех на уме только еда. И не просто еда. А греческая. Такой еды во всём мире нигде нет. Ты ел когда-нибудь, к примеру, пандакью или бризолу, или мусакас? А пил ли ты где-нибудь анисовую водку Узо? А-а-а! – В том-то и дело, что такие вещи водятся только здесь. – Нико, ты меня убиваешь! – Что при встрече говорят у нас в бывшем Союзе? – лукаво сощурив глаза, спросил он как бы не к месту. – Что говорят. «Привет» говорят, «как дела»… – Вот! А здесь первые слова при встрече: «Что Вы сегодня ели?» или «Как Вы пообедали?» Незаметно мы прошли через ворота старой городской стены и углубились в узкие улочки Анополя. – Зайдём сюда, – потянул меня Нико, – здесь всегда отменное пиво. Он заказал два больших бокала светлого пива и мы, сделав по глотку, молча уставились друг на друга. – Как? – спросил меня Нико. – Это не пиво. Это амброзия неземного разлива. – Вот именно. А всё почему? А потому что хозяин, который наливал нам пиво, – и он указал на массивного мужчину в рыжем замшевом фартуке, – знает градус. – Какой градус? – Знает градус, при котором надо хранить пиво. Пиво не должно быть тёплым. Правильно? – Это и младенцу ясно. – Но оно не должно быть и слишком холодным. А каким оно должно быть? А вот именно таким, каким его делает Дионисиус. Его Дионисиусом зовут, хозяина. Что в переводе означает – друг Диониса – бога вина и веселья. Видно, бог посвятил его в свои тайны, и он знает ту температуру, при которой пиво имеет наилучший вкус. Но попробуй спросить. Ни за что не скажет. Пиво у него самое лучшее в этих местах. – Верю и уже уважаю. – А теперь мы возьмём по рюмочке Узо, чтобы у нас прорезался волчий аппетит. Он сказал что-то по-гречески хозяину, и перед нами появились две разнокалиберные рюмки: побольше для Нико с мутномолочной жидкостью, поменьше для меня с кристальнопрозрачной. – Это Узо, – пояснил Нико, – крепкая анисовая водка. Пятьдесят градусов. Поэтому греки часто разбавляют её водой. Дурная привычка, я считаю. Но сам ей уже подвержен. Видишь, какой мутный коктейль получается. А на вкус – микстура от кашля. Тебе я не стал смешивать. Уверен, не поймёшь. Мы чокнулись и выпили. – А теперь давай закусим, – и он указал на пододвинутую хозяином тарелку с тонко нарезанными кусочками баранины и зелёными оливками. Баранина тут же поджаривалась на крутящемся вертикальном вертеле. Кинув друг за другом две оливки в широко разинутый рот, Нико поднял вверх указательный палец и менторским тоном учителя произнёс: – Знаешь ли ты, любезный друг, что выпитая нами водка Узо идёт под двенадцатым номером? – Под двенадцатым? – Да! Эта история уходит в давние времена. Ещё до прихода турок один греческий монарх дегустировал продукцию местных винокуров. Налегал он в основном на анисовую водку. Дойдя до очередной двенадцатой бочки и опробовав её содержимое, он, перед тем как свалиться с катушек, произнёс единственное слово: «Узо!» Что очень близко к русскому «ужо». Хозяин винокурни принял это за наивысшую похвалу и с тех пор водка, получившая название «Узо», стала готовиться по рецепту двенадцатой бочки. Рецепт, конечно, держится в секрете, а сама водка не подлежит экспорту, так как тот монарх, протрезвев, сказал примерно следующее: «Из одной бочки всех не напоишь, подавать только к моему столу». С тех пор она за Грецией и закрепилась. Но я могу слегка приоткрыть завесу тайны изготовления Узо. Спирты для неё делаются исключительно на кожуре и косточках винограда. Кстати, это самое ценное, что есть в этой ягоде. – Интересная история, – подтвердил я, – и главное, очень похоже на правду. – А может, и правда, – добавил Нико. – Кто его знает? В народе зря говорить не будут. Мы попрощались с Дионисиусом и пошли по узким улочкам старого города. С городской стены открывалась обширная панорама с выходом на Термический залив. Солнце уже зашло за горизонт, и город своими многочисленными огнями буравил густеющую ночную темень. Поднявшись немного вверх, мы подошли к таверне, часть которой пряталась под соломенной крышей, а часть выходила на улицу. – Привет, Афанасиус, карамэрэ! – поздоровался Нико, обращаясь к старому, заросшему седой щетиной греку. Грек был сухощав, выдублен солнцем, слегка согбен и очень нетороплив в движениях. Он находился в таком неопределённо старом возрасте, когда стирается грань времён и двадцать лет назад или двадцать лет вперёд не привносят в жизнь существенных изменений. Время как бы застывает на таких натурах. Взгляд его чёрных, ещё не потухших глаз был слегка ироничен и по-философски проницателен. Этот взгляд говорил о большом житейском опыте и нелёгкой жизни. Афанасиус слегка улыбнулся в нашу сторону, сделал приветственное движение рукой. Он перекинулся с Нико несколькими скупыми фразами и удалился в глубины псистарьи. Мы сели на плетёные стулья у свободного столика на уличной части. – Афанасиус – старый рыбак, – сразу же стал вносить свои комментарии Нико. Таверну он содержит лет десять, не меньше. А свежую рыбу к столу поставляет его сын. Продолжение династии и традиций, как любили говорить у нас в Союзе. Потомственный рыбак. Конечно, лучше быть потомственным пэром английского парламента… – Не думаю, – возразил я. – Ещё неизвестно, кто более счастлив в этой жизни: греческий рыбак или аглицкий пэр. Пожилая женщина с доброй печалью на лице поднесла нам полный кувшин белого вина, белый хлеб и тарелку с зелёными оливками. – Это жена Афанасиуса, – пояснил Нико, – Деспоина, что по-гречески, кстати, означает хозяйка. Деспот, а не женщина. Благодаря её железному характеру, сам хозяин как бы законсервировался. Все говорят, что последние двадцать-двадцать пять лет он совершенно не изменился. В переводе его имя – Бессмертный… – С ума можно сойти, – восхитился я комментариям Нико, отхлебнув добрый глоток Рецины с приятным привкусом сосновой смолы, – прямо-таки мифы Древней Греции ты мне рассказываешь. – Но не сказки же из «Тысячи и одной ночи» тебе рассказывать. Я понимаю, что в такой вечер, может быть, лучше гулять по набережным города с красивой молодой гречанкой, когда гормоны давят на уши, а эндорфины пузырятся в крови (или где им там положено быть?), как пузыри шампанского. Но всему своё время и место. – С ума сойти! – восхитился я. – Ты же цитируешь Экклезиаста. – Это про шампанское? – удивился Нико – Нет, про время и место. Жаль у меня нет с собой записной книжки, – я бы всё слово в слово записал. Честное слово! Клянусь… – Не клянись вовсе ни небом, ни землёю, ни головою твоею не клянись… – А чем же мне тогда клясться, Экклезиаст ты наш доморощенный? Может быть, Афанасиусом? – Почему именно им? – Нико недоумённо поднял брови. – Потому что он – бессмертный… – Вот за это и выпьем. Мы сблизили бокалы и выпили за «бессмертного» хозяина. Кувшин был литра на полтора, и я удивился его объёму. – Здесь меньше не подают, – пояснил Нико, – стартовая норма. – Что значит стартовая? – Вот сейчас принесут жареные сардинки – тогда узнаешь. Хозяин сам подошёл к нашему столу и поставил перед нами две большие круглые тарелки с хорошо прожаренной рыбой. Нико что-то сказал ему, и Афанасиус, положив жилистую руку на плечо моего нового друга, широко ухмыльнулся. У него были крепкие, покрытые никотином зубы, рассчитанные минимум лет, эдак, на сто. Мы стали есть сардинки и запивать Рециной, мы пили Рецину и заедали её сардинками. И так до тех пор, пока не кончилось и то, и другое. Но тут же, как по волшебству, появился новый кувшин с вином и новые порции рыб. – Это какое-то сумасшествие, – восклицал я от непередаваемого восторга, – таких маслинок не подадут и в лучших ресторанах Филадельфии… – Не маслинок, а сардинок, – поправил меня Нико. Кто ж тебе в Филадельфии прямо из моря на сковороду вывалит живую рыбу? Да ещё из Средиземного моря! – Ну, это просто отпад, – перешёл я почему-то на жаргон. Ничего подобного я в своей никчёмной жизни не едал. Честное слово! – Вот здесь я тебе верю. И уважаю за правдивые слова. – Это насчёт никчёмной жизни? Да?