Да это и не главное. Главное – какую зверюгу завалили! – Хвала мне! – заорал король и поднял кубок, плеснув вином на скатерть, без того заляпанную до невозможности. – Хвала великому! Скромность всегда была истинным украшением того королевского рода, к которому принадлежал Теодор Четвертый. Это была их фамильная черта. – Хвала! – согласились собутыльники, и тоже подхватили кубки. – Вздрогнем! Звякнуло серебро, и дружно заходили кадыки у двух десятков мужчин, – вино с бульканьем переливалось в желудки. Ба-а-а-а-амммм! – звякнул колокол на главной башне дворца. – Эва! – король икнул, а после поднял указательный палец руки вверх. – Родился кто-то! – Мальчишка, – уверенно заявил палач, неисправимый оптимист и записной острослов. – Ты, король, у нас вхолостую не стреляешь! Ему многое сходило с рук, ибо без него жизнь в королевстве была бы куда скучнее. Да и народонаселение бы разбаловалось. – Опять имя придумывать, – проворчал король, сползая с трона и с трудом становясь на непослушные ноги. – Такая это морока, если честно. С последним-то пацаном голову сломал всю. – Так мы поможем, – сообщил ему кравчий. – Мы ж всегда готовы! Его за стол никто не сажал, но это не помешало ему привычно надраться в лоскуты. Оно и понятно – невозможно у родника сидеть и не напиться. Король что-то проворчал, а после направился к выходу из залы – надо было навестить супругу. Теодор Четвертый, конечно, был тиран и невежа, но при этом отличался определенной сентиментальностью по отношению к своей семье. Супругу раз в год он баловал какой-нибудь безделушкой, как правило – на Новый Год, а мальчишкам по достижению ими семилетнего возраста справлял полный рыцарский доспех. Ибо парень – значит воин. – Снова мальчик, – опечалила короля, через полчаса все-таки добредшего до покоев супруги, повитуха, как раз выходившая оттуда. – Ну да. Мальчик. И как-то странно потупившись, она поспешила прочь, плюясь через правое плечо. Это озадачило короля, но он, потоптавшись у входа, все-таки вошел в опочивальню супруги. – Я не знаю, как оно так вышло! – пролепетала та, только завидев мужа. – Меня, должно быть, сглазили! Давил ты колдунов – не додавил! – Чего происходит-то? – проворчал король, вращая глазами. От удивления он даже маленько протрезвел. – Вы все белены объелись, или как? – Муж мой, еще раз говорю – я ни при чем. – Королева явно хотела, чтобы эти ее слова зафиксировались в пропитанном винными парами мозге супруга. – Это все колдуны. Или ведьмы, что еще вероятнее. Я давно подозреваю твою сестрицу Гертруду… – Женщина! – рыкнул Теодор. – Покажи мне дитя. Где там этот карапуз? – Смотри, – обреченно вздохнула королева и кивнула в сторону кулька рядом с собой. – Если разглядишь. – У меня со зрением все в порядке, – заверил ее король. – Характер и кулак – тяжелые, есть такое. А зрение – в порядке. Уже через минуту король засомневался в своих словах. Он долго разворачивал атласные пеленки с желтыми пятнами (чего тратиться, коли королева рожает как крольчиха? Вот всех принцев и заворачивали в одно и то же после родов, возведя эти замызганные тряпки в статус фамильной ценности королевской фамилии), а после долго сопел, пытаясь понять – это что такое вертится на них? Вроде как человек, но почему такой мелкий? Все его сыновья рождались крепкими бутузами, доставляя королеве-матери немалые хлопоты в момент их появления на свет. Особенно отличился седьмой – придворный маг даже предсказал, что королева этих родов не переживет, и отправится в мир иной. Ошибочка вышла, хотя и не полностью. Королева выжила, но мир иной ничего от этого не потерял – туда отправился придворный маг. – Это что? – потыкал король пальцем в существо размером с его ладонь. – Это ты чего такое родила? А? – Мальчика, – пролепетала Элеонора, прикидывая свои шансы на то, чтобы избежать темницы в Черной Башне, и искренне сожалея о том, что не послушала повитуху, которая сразу посоветовала подменить этого уродца на дитя какой-нибудь простолюдинки. Демоны бы побрали этот материнский инстинкт! – Это не мальчик. – Существо попыталось схватить палец короля, но не преуспело – руки были коротки. – Это даже не человек, по-моему. Знаешь, коли он родился бы чернявым или там рыжим – я мог заподозрить тебя в измене. Но глядя вот на сие… Даже не знаю, что и думать. – Ведьмы, как есть – ведьмы. Их проделки! – облегченно затараторила Элеонора. – Все сестрица твоя. В прошлое новолуние она посмотрела на меня через левое плечо, когда часы на башне били полночь. Так знаешь, кто делает, знаешь? – Цыц. – Король встопорщил бороду. – Сестрицу мою не трожь! Она хоть и пьющая, но кроме нее у меня никого не осталось из родни, потому умрет она своей смертью, понятно? Королева вздохнула и снова посмотрела на маленькое существо в пеленке. – А с этим что делать будем? – спросила она у супруга. – Не знаю, – буркнул тот. – Убивать – жалко, и так его жизнь вон как наказала. Наследником делать – глупо, кто такого слушать будет. Пусть живет пока. Вдруг вырастет еще? Шли годы. Предсказание короля не сбылось – принц не вырос. Точнее, он вырос, но не настолько, чтобы не только считаться принцем, но и просто человеком. Даже королевский шут, отвратного вида карлик-горбун, и тот был выше его. Король честно попробовал выполнить свой отцовский долг – лет через шесть после рождения уродца он выписал из другого королевства мага, известного своими знаниями и умениями. Убедившись в том, что волшба здесь бессильна, король с расстройства казнил оплошавшего чародея, после чего окончательно плюнул на судьбу двенадцатого сына, здраво рассудив: – Холера с ним. Пускай бегает, пока его собаки не съедят. И забыл о нем, благо других дел у него было полно – охота, пьянки и новая фаворитка. Собаки маленького принца есть не стали – напротив, они относились к нему очень дружелюбно, и даже самый злобный волкодав по кличке Тубо никогда на него не лаял. Основные проблемы у бедолаги возникали от ближних своих, а если конкретнее – от родных братьев. Вот они и в самом деле ему досаждали страшно. Пока принцу не стукнуло четырнадцать, было еще ничего, но после этого великовозрастные балбесы как с цепи сорвались. То они его на шкаф закинут, то чуть в бочке не утопят, а то и под юбку фрейлине какой засунут. И ржут потом как лошади. А главное – ничего бедолага-принц поделать не мог. Мать его видеть не желала, отец давно из головы выбросил, а придворные, желая угодить его братьям, среди которых несомненно был один из будущих самодержцев, сами изгалялись над малышом, как могли. Не так открыто, как родичи, намеками и шутками – но все равно обидно. Кстати, кто-то из этих паразитов и придумал ему кличку «Мизинчик». Так его с тех пор и звали – «Принц-мизинчик». Хотя это была и неправда – он некоторым фрейлинам был по колено. Или даже выше. Правда, это были совсем юные фрейлины, еще не вышедшие из подросткового возраста. Единственным из придворных, кто не шпынял маленького принца, был добряк-палач. Он то и дело угощал его сахаром и, утешая, говорил: – Зато тебя казнить будет затруднительно, твое высочество. Пока голову разглядишь… А если палач промахнулся – приговоренного милуют, традиция такая. Подобные нюансы не слишком веселили принца-Мизинчика, но душу согревал тот факт, что хоть кто-то находит что-то хорошее в его уродстве. Так он и прожил четырнадцать лет – пусть невесело, но хоть под крышей. А в день пятнадцатилетия случилась неприятность. Если быть более точным – она произошла с его отцом, королем Теодором. Выпивка, жирная еда и сомнительные удовольствия сделали свое дело – он собрался покинуть эту бренную землю, что вызвало немалый подъем духа у его сыновей. – Папаша отходит! – азартно рассказывал остальным Роланд, третий по счету сын, сверкая при этом глазами. – А завещания-то нет! Так что вопрос престолонаследия открытым остается. – Чего это открытым? – возмутился Эммерих, первенец Теодора. – Старший сын все наследует! И точка! – Старший сын, если будет много говорить, то получит штук пять ножей под ребра, – деловито сообщил Эммериху Фальк, седьмой по счету принц. – Правда, братва? И братья загомонили, подтверждая, что, мол, да, так оно и есть. Прирежем – и не пикнешь. И кто там потом считать будет – двенадцать нас было или одиннадцать? Вот тут-то про Мизинчика и вспомнили. – А ведь он тоже вроде как наследник, – задумчиво посмотрел на братьев Фальк. – Нет, к дележке земель мы его не допустим, но вот мировое сообщество… Начнутся пересуды, то-сё – мол, у них все как у Макбетов, или и того хуже… Оно нам надо? – Да клал я на это мировое сообщество, – сплюнул Ательстан, десятый сын. Он был тугодум и обжора. – С прибором. – Ты на него – да, – вкрадчиво сообщил Фальк. – А оно на тебя? Нет, братва, тут надо тоньше сработать. И непременно до того, как папаша перекинется, во избежание кривотолков. Сами принцы решили не мараться с братоубийством – больно примета поганая, и наняли для этой цели бывшего кравчего короля, который к тому моменту окончательно спился, потерял человеческий облик и проживал под кухонной лестницей. Дав ему бутылку старого тивианского и пообещав еще три после выполнения задания, братья стали ожидать того момента, когда им можно будет начать метаться по замку с воплями: «Мизинчик! Где же ты, где?». И все бы ничего, но здесь они допустили серьезный просчет, даже два. Во-первых, не следовало кравчему давать вино до того, как он убьет принца, это было крайне неблагоразумно. Во-вторых, они не знали, что кравчий никогда не пьет один, поскольку не умеет он этого делать. Сначала ему жизненно необходимо было кому-то другому налить вина в чашу. Это было профессиональное требование организма, что тут поделаешь. И кравчий пустился на поиски собутыльника, которым на этот раз оказался палач – он первый попался по дороге. – Употребим? – показал кравчий пыльную бутылку работнику топора. – За помин души? – Да тьфу на тебя! – сплюнул палач и нехорошо глянул на кравчего. – Король не помер еще. – Так я не про короля, – хмыкнул кравчий, копаясь в карманах и пытаясь найти какую-никакую закуску. – Я про принца. Ну того, который от горшка два вершка. Вот мы сейчас бахнем, а потом я пойду к нему. На одну ладонь его положу, а другой – прихлопну. Как комара! Палач был человеком добродушным, всегда жалел двенадцатого принца и даже периодически гонял придворных, которые слишком уж забывались, изощряясь в остроумии над малышом. – Не очень хорошее дело ты задумал, – проворчал он. – Он ведь тебе ничего плохого не сделал? – Не сделал, – подтвердил кравчий, умелым ударом выбивая пробку из горлышка бутылки. – Но мне за него еще вина дадут. Вино мне пригодится, а принц – нет. – Тут согласен, – не стал с ним спорить палач. – Своя рубашка ближе к телу. Но вот так-то – зачем? Вон в окно его выкинь, в реку, что под его комнатой протекает. А там как его удача распорядится. Утонет – так утонет, а если нет – значит, не ссудили боги ему смерти. Не будь ты совсем-то скотиной? Что принц в любом случае обречен, палач не сомневался. Если не этот ханыга его придушит – значит, какой другой. А так… Хоть какой-то шанс на жизнь, пусть мизерный – но шанс. Нет, можно было бы вывести его из дворца, но это слишком рискованно. Малого жалко – но себя жальче. Самое занятное, что именно этим своим решением палач и спас жизнь маленькому принцу. Он действительно выжил. Когда пошатывающийся кравчий с беззубой улыбкой ввалился в каморку Мизинчика, тот сразу понял, что к чему.