– Точно. Что ж, убить Вадима мог Рашид Каримов. – Ему-то это зачем? – Приревновал его к своей Ольге. – Каримов выгнал Переверзеву – это раз, а во-вторых, я вообще сомневаюсь, что они были знакомы. – Кто, Переверзева и Костюков или Костюков и Каримов? – И те и те! – Тебе не угодишь! – рассмеялся Ринат. – Ты ведь и сам не веришь в то, что только что насочинял. – Не верю, – легко согласился он. – Тогда что? – Искать будем дальше. – Но у меня такое впечатление, что мнимую благодетельницу от Пенсионного фонда мы не найдём никогда, – вырвалось у Любавы. – Всё может быть, – то ли усомнился, то ли согласился Ринат. Глава 16 Крупные редкие капли тёплого сентябрьского дождя плюхались в пыль на обочине дороги и не спешили впитываться, так и лежали под лучами заходящего солнца, отсвечивая всеми оттенками топазов и рубинов. Жаль только, что мало кто из людей, спешащих по своим делам, обращал на них внимание. Нынешний ритм жизни не склоняет к созерцанию, любованию, прекрасным и философским раздумьям о скоротечности и ценности жизни. Какая уж там философия, если глаза прикованы к гаджетам, а уши заткнуты наушниками. Но, как говорил когда-то Спиноза, «невежество – это не аргумент». Примерно такие мысли, как это ни странно, занимали ум следователя Александра Романовича Наполеонова, пока он ехал из Следственного комитета в коттеджный посёлок подруги детства. Особенно хорошо ему было думать, когда он останавливался на светофорах, замедлял скорость на перекрёстках, а то и вовсе оказывался в пробках. Пробки были небольшими и рассасывались за несколько минут, поэтому не напрягали и тем более не вызывали ярости. Во время стояния в одной из таких пробок Шура позвонил матери и сказал, что ночевать останется у Мирославы. – Шурочка, родной, – проговорила в трубку с лёгкой иронией Софья Марковна Наполеонова, – ты приезжай домой хотя бы раз в неделю, а то ведь может дойти до того, что при встрече я не узнаю родного сына. – И не пустишь его в дом? – хихикнул Шура. – Вот-вот, – подтвердила его предположение мать. – В таком случае я лягу на коврике возле порога, свернусь клубочком и просплю до рассвета. – На всё-то у тебя найдётся ответ, – хмыкнула мать. – Ах, мама, – с притворной печалью отозвался сын, – поработала бы ты на моём месте и не такому бы выучилась. – Своё место ты выбрал сам! – ответила Наполеонова. – Что верно, то верно, – охотно согласился он и пожелал: – Спокойной тебе ночи! И сладких снов. – Сегодня я домой вернусь поздно! – ошарашила его мать. – То есть, – удивился и забеспокоился он одновременно, – у тебя появился поклонник? – И даже два! – рассмеялась она. – Мы идём сегодня на ночной концерт знаменитости, приехавшей из Австрии. Билеты дорогущие! Но Паулина достала их бесплатно на благотворительной акции. Билета как раз три! Для Паулины, Валерии и для меня. – А Данил Палыч? – спросил Шура о муже подруги матери. – Даниле Павловичу все эти концерты как быку Василию фрак! Зато он приедет за нами на машине к окончанию концерта. – Может быть, тебе тогда лучше заночевать у них? Чего гонять мужика взад-вперёд по ночному городу? – Может, ты и прав, – согласилась мать. – Во всяком случае, созвонимся завтра. Пока! – Пока! Когда Наполеонов въехал в коттеджный посёлок, дождь уже закончился. В посветлевшем небе едва угадывался серебряный серпик месяца, прозрачные сумерки, точно сиреневую вуаль, осторожно развевал ветер. Морис открыл ворота и завёл в гараж брошенный Наполеоновым на подъездной дорожке автомобиль. Ворвавшись с ходу в кухню, Шура нос к носу столкнулся с Мирославой. – А где Морис? – удивлённо спросила она. – Ставит в гараж мою машину, – небрежно отозвался Наполеонов. – И с какого перепугу он тебя так балует? – В голосе подруги Шура расслышал нотки неудовольствия и, одарив её широкой улыбкой, ответил: – Миндаугас меня любит! Не то что некоторые! – Он скорчил недовольную мину. – Ты не девушка, чтобы он тебя любил! – Я не в том смысле! – возмутился Наполеонов и добавил ехидно: – Каждый думает в меру своей испорченности. – Ладно уж, неиспорченный, иди мойся. Скоро ужинать будем. – Она легонько шлёпнула его кухонным полотенцем по спине. – Морис! Она дерётся! – пожаловался Шура вошедшему в кухню Миндаугасу. – Я знаю, – спокойно отреагировал тот. – Так она и тебя бьёт? – сделал круглые глаза Наполеонов. – Вроде бы нет, – ответил Миндаугас. – Значит, она меня больше любит. – Шура подмигнул Волгиной. – Само собой, – невозмутимо согласился Морис. – Ты всё ещё здесь?! – прикрикнула на друга детства Мирослава. – Одна нога здесь, другая там! – заверил он её и опрометью кинулся из кухни. На ужин был борщ из утки и отбивные с картофельным пюре, именно так, как предпочитал Наполеонов. Сами хозяева любили гарнир из цветной капусты, а Наполеонов всегда ворчал, когда ему волей-неволей приходилось его есть. Грузди были засолены в бочке, в ней они и хранились в подвале, а теперь красовались на столе. Шура ел их с особым удовольствием, потому что, как он сам выражался, приложил руку к их собиранию. Они и вправду собирали их вместе с Миндаугасом. Правда, к засолке груздей Морис не допустил ни Шуру, ни Мирославу. И самое главное – кроме пирога с курагой, была ещё коробка его любимых пирожных «Наполеон». Конечно, целую коробку за вечер ему съесть никто не даст, но душу Наполеонова грело осознание того, что рано или поздно все эти пирожные окажутся в его животе. Морис и Мирослава, о странные люди, были к ним абсолютно равнодушны. Под конец ужина Шура не выдержал и прошамкал с полным ртом: – Мы её нашли. – Прожуй, – сказала Мирослава, – а потом сообщишь, кого же вы там нашли. – Да любовницу же Костюкова! Марину Чибисову! – воскликнул Наполеонов и закашлялся. Миндаугас заботливо постучал его по спине, а Мирослава протянула стакан воды. Откашлявшись и выпив воду, Шура обвёл их сердитым взглядом. – Ты веришь, что она могла убить своего любовника? – улыбнулась Мирослава. – В квартире никого, кроме них двоих, не было! – Может, его замучили угрызения совести и он покончил жизнь самоубийством? – невинно предположил Морис. – Щас! – огрызнулся Шура. – Но какой мотив у Марины? – Может, он её бросить хотел? – Тоже мне трагедия, – фыркнула Мирослава.