— Мы начинаем спасать малька, и колхоз дает нам продукты на весь отряд! Мать критически оглядела сына и усмехнулась. Тоже работничек, с такими мороки больше, чем пользы от них. Небось, полдня проработают и удерут… А может, и нет. Ведь караулили же они полой, не надоело им целыми днями на солнцепеке торчать. Чем же это их присушил к себе Полосухин, что слушаются его? А-а, какая разница! Главное — ребята при деле, не гоняют по селу собак, не шкодят… Она налила Сашке тарелку лапши, разогрела в чугунке пшенную кашу и подала к ней парного молока. Потом спохватилась, достала из шкафчика миску с зернистой икрой. — Будешь есть? — спросила его, ставя миску на стол. — Свеженькая, отец только утром принес. Сашка чуть не поперхнулся кашей: значит, отец все-таки ездил за красной рыбой, значит, не помогли его, Сашкины, уловки? А он-то старался, а он-то надеялся!.. Сашка вспомнил, как расплавил он на углях отцовский режак и боялся вечером идти домой, как с трепетом ждал, чем кончится это дело, и уже рисовал себе самое худшее — порку, готовился к ней. К его удивлению, все обошлось как нельзя лучше. Отец, обнаружив испорченную сеть, набросился было на мать, мол, это ты виновата — жарила тогда в шалаше рыбу на костре и, уходя, чем-нибудь зацепила шест, и режак упал на угли. А мать ему в ответ свое — дескать, так тебе и надо, не будешь где попало бросать свои рыболовные сласти да надеяться, что другие уберут их на место. И только о нем, Сашке, не подумал никто из них. Благополучно окончилась и вторая проделка. Увидев, что отец все-таки достал где-то моток толстой капроновой пряжи и ремонтирует режак, Сашка задумался, что бы ему еще предпринять, чтобы задержать отца дома. И тут на ум пришла дерзкая мысль — отпустить на гребном вале гайки, что удерживают на месте винт, чтобы тот на ходу мотолодки слетел с вала и утонул. Расчет оправдался. Отец и Баландин, отправившиеся около полуночи на промысел, на полдороге потеряли винт и, проклиная неудачу, работая веслами и шестом, кое-как добрались к восходу солнца домой. — Что такое, не везет мне в последнее время, — жаловался матери за завтраком отец, не замечая, что Сашка сидит в беседке и все слышит, — то лоб рассадил да снасть с Баландиным упустил, то режак на угли упал, теперь винт с вала сорвался. А, помнится, гайки я подкручивал… — И поделом тебе, — не обращая внимания на его последнее замечание, зло проговорила мать. — Сиди дома, и все будет хорошо, а то связался с Баландиным… — Помолчи, — оборвал ее отец. — Тебя не спросил, с кем дружбу водить! — А не мешало бы, — не унималась она. — Не якшался с Генкой, и душа спокойна была, а теперь… — мать опустила голову и концом головного платка вытерла со щеки слезу. Но у отца на этот счет были, очевидно, свои соображения. Он поехал с Баландиным на его бударке, и вот на столе свежая икра… А вскоре после ужина Сашка услышал, как отца вызвали на улицу. Понимал он, что следить за другими нехорошо, тем более стыдно подслушивать разговоры взрослых, но поделать с собой ничего не мог: пришел Баландин, а Сашка знал, что попусту тот звать отца ночью не станет. И не ошибся. — Ты собирайся да чуть погодя иди к устью Сухого ерика, — сказал Баландин отцу, — я туда в бударке по течению спущусь, на веслах, чтобы в инспекции не слыхали, что вниз пошла мотолодка. — Куда думаешь ехать, на какую-нибудь тоню? — Можно и на тоню, а потом по жилке на Зюдевый выедем. — У меня все готово, самому только собраться… Отец вошел в дом, взял свою рыбацкую одежду и стал одеваться в сенях. Увидев в дверях сына, подмигнул ему, мол, жди утром свежую рыбку, но Сашка хмуро наблюдал за его сборами. — Ты чего это? — удивился отец. — Не надо, пап, не езди с Баландиным, — прерывающимся голосом заговорил Сашка. — Попадетесь ведь… — Что-нибудь в инспекции слыхал? — Ага, они нынче по Зюдевому и Главному банкам следить будут, — обрадовался Сашка, что своим сообщением отпугнет отца от затеи, но тот лишь усмехнулся. — Пусть следят, а мы поедем в другое место, — сказал он и, вскинув через плечо на спину мешок, сошел с крыльца во двор. — Но они везде станут ездить!.. — с отчаянием вскричал Сашка, поняв, что выболтал тайну, свидетелем которой случайно оказался в коридоре рыбинспекции. — Не ходи, папа, не надо! Сашка опередил отца, загородил ему собой путь. — Ты, никак, сдурел? — опешил он, но поняв, что сын не шутит, разозлился: «Скажи, пожалуйста, и этот туда же, что и мать!» — А ну иди спать, быстро! — Не пойду, — вызывающе процедил Сашка, вытирая кулаком со щеки слезу, — и тебя никуда не пущу, понял?.. Споря с отцом, в отчаянии, что все усилия его оказались напрасными, что отец все равно сделает по-своему, он проговорился, выболтал лишнее. — Так это ты сбросил режак на огонь, ты отпустил на гребном винте гайки!.. — загремел отец и, схватив его, как щенка, за шиворот, поволок в комнату… Глава 30 У ерика Сашка пробрался к берегу сквозь стенку молодого камыша, но вместо воды увидел перед собой сплошные заросли водяной лилии, ряски и чилима — водяного ореха. Та же картина была и слева, и лишь в другой стороне озерка его взору открылась зеркальная гладь. Там, над водой, плавно кружились чайки, время от времени то одна, то другая камнем падали вниз и тут же взмывали вверх уже с рыбешкой в клюве, и тогда по воде медленно расходились круги; в конце озерка важно расхаживала по отмели белая цапля, высматривая лягушек, две другие, что были поближе, настороженно вытянув шеи, прислушивались к доносившемуся шороху; лысуха, напуганная треском камыша, тревожно крикнула, предупреждая свой выводок об опасности, и едва он скрылся в зарослях рогоза, поплыла за ним, не оставляя за собой ни ряби, ни бороздинки. Все это Сашка увидел сразу и подумал, что сеткой здесь малька не выловишь — уж слишком длинно и широко это озерко, и почти одна треть его покрыта зарослями, а придется до ерика, как говорил Андрей Петрович, рыть канаву, чтобы с водой туда спустилась и вся рыбная молодь. Он прошел по берегу в конец озерка, подняв на крыло белых цапель, и, отыскав там чуть приметную в траве ложбинку, идущую к ерику, крикнул подъезжающим на телеге ребятам. — Сю-да-а, здесь копать будем! Лошадь ребята выпрягли сообща и, стреножив, пустили пастись на луг, потом взяли лопаты, растянулись цепочкой по ложбинке и принялись за работу. Сашка копал отдельно, поодаль от друзей. Нет, он ничего не боялся — сегодня тоже все обошлось. Отец благополучно вернулся под утро с промысла и еле приволок в мешке трех здоровенных осетров; синяки на его, Сашкином, теле никто не видел, а про тот, лиловый, что сидит на скуле, он сказал, что подхватил его дома, когда загонял в хлев овец. Мальчишки поверили и больше не расспрашивали ни о чем. А как Андрей Петрович? Хоть ничего он и не сказал утром в штабе, но что-то уж подозрительно покосился на его синяк. Неужто он догадывается обо всем? Да не-ет, если бы он что-нибудь знал о его отце, то давным-давно сказал бы об этом, и отцу досталось бы тогда в первую очередь. Просто, наверное, Андрей Петрович заметил, что он, Сашка, будто не в своей тарелке сейчас, вот и наблюдает за ним, и ничего не может понять. Сашка ладонью стер со лба пот и оперся о черенок лопаты. Скорее бы уж запрет кончился, что ли! Отец тогда уехал бы со своим механизированным звеном на раскаты и промышлял рыбу по ерикам сетками и се́кретами, и ему было бы не до браконьерства… Принимаясь опять за работу, Сашка вспомнил сегодняшнее утро. Проснулся он от протяжного скрипа калитки, затем во дворе послышались знакомые шаги, хлопнула дверь камышанки, и он понял, что с ночной вылазки вернулся отец. Сашка глянул в окно — там только-только забрезжил рассвет. — Мать, помоги-ка, — вполголоса позвал ее с порога отец, но, к удивлению Сашки, на этот раз она даже не пошевельнулась на кровати. Тогда он подошел к ней и тронул ее за плечо. — Мать, а, мать… — Чего тебе? — Пойдем, говорю, я трех осетров принес, икряные… — Пропади ты пропадом вместе с ними! — зло ответила она. — Уходи, детей разбудишь, — и отвернулась к стене. Отец с минуту потоптался на месте, видимо, ожидал, что мать переменит свое решение и вот-вот встанет, потом махнул рукой и на цыпочках вышел во двор, что-то бубня себе под нос. Уснуть Сашка больше не мог. Он лежал с открытыми глазами и, блуждая взглядом по потолку, думал о том, что произошло в последние дни, и никак не мог понять, почему отец ударился в браконьерство. Ведь не жаден он, нет! Бывало, принесет рыбу, и всегда оделит соседей, даст любому, кто ни спросит, и если уж оставляет про запас, то солит ее только для семьи, на зиму. Почему же отец так изменился теперь, даже его, Сашку, выпорол за то, что он желал ему добра?! Мать подняла Сашку с постели завтракать, когда солнце стояло уже высоко. На столе шипела в сковородке яичница, и на тарелке лежали разрезанные дольками сорванные с грядки огурцы. С глубокой сковородкой вышел из шалаша отец, увидел в беседке накрытый стол и нахмурился. — Ты чего это, мать, яичницу стряпала, я ведь осетринки с картошкой нажарил! — Вот и ешь ее на здоровье, а мы как-нибудь и без нее обойдемся, — отозвалась она из камышанки. — Да ты чего в пузырь-то лезешь, — вскипел он, заглядывая в камышанку, — чем тебе еще не угодил? — А, ты уже забыл! — язвительно бросила ему мать. — Так на синяки глянь, что вчера сыну ремнем понасадил, — распалялась она, — или это не в счет?.. Скоро из-за своей рыбы ты нас всех из дому выживешь!.. — Ольга, да ты что это…