Ты не у себя дома, этот дом не твой. И ты косвенно виноват в том, что его хозяйка ушла отсюда, и возможно – навсегда. В общем, когда мы вышли на позднеавгустовскую жару, я был настроен плюнуть на все, и отправиться домой. Да, в свою квартиру на Котельнической набережной. А потом – в мой дом в Монклере. Странно, но из всех моих нынешних местопребываний именно дом в Монклере стал моим настоящим домом. Наверное потому, что я его любовно перестраивал, думал о нем, мечтал. Не знаю, станет ли таким домом вилла на берегу океана… Мы прошли пешком до Музейной площади, попили холодного кваса из бочки – продавала его укрывшаяся под зонтом-колокольчиком дородная дама в белом халате. Лицо ее было багровым и от загара, и еще наверное от высокого давления. Трудно ей было высиживать целый день на палящем солнце, и если бы я не знал, сколько она зарабатывает с каждой бочки – сильно бы ее пожалел. Насколько знаю – заработок такой торговки от семидесяти пяти рублей с бочки. Обычно сто – сто пятьдесят. Откуда знаю? Знаю…я слишком много знаю. Квас пенится, а еще – пару-тройку ведер воды на бочку хрен кто заметит. Да и если чуть-чуть не долили в стакан – вот тебе и образовался навар. Хорошие деньги – практически месячная зарплата за один день. Ну да…как кто может, так и «крутится». По дороге купили в магазине «Юбилейный» несколько бутылок газировки «Буратино» и выпили по молочному коктейлю. Вот коктейль хорош, да! В моем времени ни черта не умеют делать такие молочные коктейли! Сам не знаю – почему. Может не такое мороженое? Или опять же – это коктейль моего детства, а значит самый вкусный коктейль в мире? В пыльный, ужасно воняющий выхлопными газами салон автобуса «Лиаз» набилась толпа народа так, что и не продохнуть. Нас с Аносовым прижали к поручням на задней площадке, и я искренне опасался, что сейчас треснут ребра. Было у меня такое в юности – прижали так, что я недели две дышал через раз – так все болело. К врачу не пошел, но уверен – или треснули ребра, или на самом деле их поломал. Как всегда (о ностальгия!) прежде чем тронуть автобус с места водитель долго и надсадно вопил в микрофон, что если из двери не исчезнут торчащие наружу руки и ноги – он никуда не поедет. И если сломают дверь – тоже никуда не поедет. Врал, конечно, куда он денется? Поедет как миленький. Но народ как всегда напугался и утрамбовался. И автобус загремел, затрясся как старый больной конь, запряженный в тяжелую бричку жестоким хозяином, и двинулся по маршруту, медленно набирая ход и натужно завывая своим давно требующим ремонта движком. И сразу почувствовалось – чертов водитель уберегая двигатель от перегрева не отключил систему отопления салона. И в купе с пылью, засасываемой снизу, через дырки в полу, с гарью, поступающей из тех же отверстий, африканская жара в салоне делала путешествие в этом близком родственнике газенвагена совершенно невыносимым. Благо, что ехать до Затона совсем даже недалеко. Каких-то три или четыре остановки. И первая – у проходной судоремонтного завода. Ныне работающего, и даже процветающего предприятия. Это в моем времени, в моем мире от него остались полуобвалившиеся цеха да намертво закрытая проходная – здесь завод работает и собирается работать вечно. Наша остановка – не доезжая конечной, на том месте, где некогда громоздились невероятные груды бревен, уходящие в небо как пики гор Памира. Лесосплав. Я видел фото, и эти фото впечатляли. Теперь – только песчаный берег, на котором установлены таблички: «Купаться запрещено!». И понятно – почему запрещено. Часть бревен ушли под воду, вросли в дно и теперь торчат вверх комлем, ожидая незадачливого ныряльщика. Ракам тоже надо что-то есть… Место, с которого перевозят на Зеленый остров, я увидел сразу: стояла очередь желающих перебраться через протоку, ранее называемую Тарханкой. На Зеленом острове множество лодочных баз, и в выходной день люди желали прокатиться и погулеванить. Благо что бензин стоит копейки, а если покупать его у водил – вообще выходит за полцены. Водилы продавали бензин за сущие гроши – рубль двадцатилитровая канистра. А солярку наливали так вообще за бутылку целую цистерну. Мало у кого дизельные моторы в лодке, все больше подвесные движки типа «Вихрь», «Нептун» и «Ветерок». Эти движки хавают горючку в три горла, ну так и стоит она…почти ничего. Дело в том, что каждому водителю на квартал выделяли определенное количество горючего – с предприятия, конечно. Выдавали его талонами, и с запасом. Хватало и на свою машину, или мотоцикл, а еще – слегка навариться на продаже жидкого топлива. А если ты не истратишь талоны, то не получишь по ним горючку, сдашь назад в контору – на следующий месяц лимит горючего срежут. Выдадут меньше талонов – не тратишь же. А оно ему надо? Вот и продавали за гроши, предварительно залив бензином всю имеющуюся в распоряжении тару. А что касается солярки…так ее вообще бывало сливали в овраг – никому не нужна, но опять – не срезать же лимиты! Увы, вот такая ныне практика, и никого это не удивляет. Привыкли, однако. Когда подходил к лодке деда…сердце колотилось, как сумасшедшее. Вот он…ему сейчас лет чуть больше, чем мне. Крепкий мужик, бывший портовый грузчик. Умный, порядочный, деловой. Неграмотный – едва пишет и читает, но очень, очень разумный и дельный. Всех поднял, всей своей семье помог – детям, внукам. Родом он из села Букатовка Воскресенского района. У них была большая семья, восемь лошадей имели. Все в семье работали, в поте лица добывали свой хлеб. Революцию встретили с неодобрением, справедливо считая, что сейчас к власти придет голытьба и пьянь – что скоро и случилось, как впрочем и везде по России. Комбеды, в которых заправляли тунеядцы и алкаши захотели стать кем-то, то бишь всем, и…понеслось раскулачивание. И начали, конечно, с таких вот «богачей», как Карповы. В общем – отец деда, мой прадед, Карпов Семен Васильевич в 1931 году, 9 марта, был арестован и осужден Тройкой ОГПУ – как написано в приговоре: «За антисоветскую агитацию и пропаганду». Получил пять лет и сгинул на строительстве Беломорканала. Языком лишнего трепал. Слишком был бесстрашный. А деда моего сослали в Донецк, на шахты, где он и отбыл свой срок полученный только за то, что являлся ЧСИР – «член семьи изменника родины». Тогда всех, кто шел по политической статье зачисляли в изменники родины. Когда вернулся – вещи, часть которых успели перед арестом попрятать по дальней родне и друзьям-соседям куда-то пропали, как их и не бывало. («Не знаем! Не было ничего, „вы фсе врети!“») В общем – остался гол, как соко̀л. И подался работать в Саратов. Долгая история, и я очень жалею, что был юным самодовольным ослом, хихикающим над верой деда и бабушки в бога (хватило ума хоть не глумиться над иконами!), у которого не хватило разумения расспросить деда о том, как они жили в ТО время, как выжили, как ВЗАПРАВДУ жили люди в то время. Не причесанную, и не гиперболизированную правду, а Правду. Настоящую, и без выкрутасов. Впрочем – а кто мне мешает сделать это сейчас? Подойти и попросить его рассказать историю семьи Карповых. Вот только вряд ли он будет делиться воспоминаниями о прошлом семьи с незнакомым ему парнем, которого раньше он и в глаза не видел. Внуку бы рассказал все, а вот этому модному хлыщу (мне!) – ни за что. Как некогда меня учили дедушка с бабушкой: «Нашел – молчи. Потерял – молчи». Ничто не должно выйти из семьи, никакая информация. Ведь ей могут воспользоваться враги! Научили молчать, да…прадед был слишком языкастым и за то жестоко поплатился. Агитатор, понимаешь ли…мда. Нет, не расскажет. Прищурит глаза, и…пошлет в эротическое путешествие. Это он может – матерщинник знатный! Я как-то в юности ему высказал – мол, зачем ты так материшься? Он пожал могучими плечами и усмехнулся: «Я портовый грузчик!» – как будто это все объясняло. Впрочем – возможно, что и объясняло. Попробуй, потаскай тяжеленные тюки и ящики в любую погоду, в холод и зной – без крепкого русского мата. «Нам мат строить и жить помогает!» Я положил двадцать копеек на деревянную крышку, закрывающую моторный отсек и с наслаждением вдохнул поднимающийся от мотора запах машинного масла, бензина, краски и еще чего-то неуловимого, что составляло букет ароматов моего детства. Сколько раз я вот так ездил на дедовской лодке с острова на берег и обратно! Сколько раз я спал в кабинке, накрывшись лоскутным одеялом, слушая плеск и хлопки волн, ударяющихся в железные бока «гулянки»! Лодка покачивается, волны плещут…пахнет рекой и краской вперемешку с запахом бензина и масла. Хорошо! Воспоминания захлестнули меня, и я замер, вдруг почувствовав себя ТЕМ Мишкой, маленьким шпингалетом который так любил рыбачить с мостков и лазить по переходам и палубам старого колесного парохода, который сейчас еще на плаву и поражает красотой своей отделки. Пароход стоит у берега и служит лодочной базой спортивного общества «Буревестник». Он теперь на приколе и никогда больше не станет ходить по Волге. Но его паровая машина в смазке, и если бы кто-то захотел реанимировать этот трехпалубный огромный корабль – это можно было бы сделать за не очень большие деньги. Убери смазку, разогрей котлы, и… Нет, ничего этого не будет. Лодочная база «Буревестник» станет «Нептуном», а старый пароход, из которого перестанут откачивать воду – сядет на дно и в скором времени обветшает, развалится и от него останется только стальной корпус, пытающийся сопротивляться коррозии. А дед умрет – совсем скоро после того, как уйдет с лодочной базы на заслуженный отдых. И проживет он всего семьдесят пять лет. А пока – вот он, красивый мужчина можно сказать в расцвете сил – обветренное, загорелое лицо, которое больше подходит какому-нибудь киногерою, крутые плечи и сильные руки, уверенно держащие руль стальной лодки. Ровно рокочет-ревет мотор, плещут и яростно шипят волны, разрезаемые острым носом суденышка, дует ветерок, и на душе у меня сладко и грустно одновременно. Все-таки наверное не стоило сюда возвращаться. Но я не мог не вернуться. Лодка ткнулась в берег, проскрежетав днищем по белой крупной щебенке, которой застелен берег (он насыпной), и пассажиры начали аккуратно выбираться из лодки, цепляясь за поручни наверху лодочной кабины. Кто-то спрыгивал с носа лодки, а кто-то спускался по трапу, который дед заранее спустил на берег – высоко. Пассажиры с рюкзаками на плечах, с сумками, спиннингами и удочками – что делать на Волге без снастей? Если только бухать…но и бухать лучше после того, как помочишь крючки или блесны в набежавшей волне. Мы с Аносовым спрыгнули на берег, и он обернулся ко мне, взглядом спрашивая: «А что дальше?». Я кивнул, и мы пошли к видневшемуся на берегу бревенчатому домику. Там сейчас хозяйничает бабушка, вот на нее и посмотрю. Ну а потом…потом будет видно. Навстречу нам выбежали две собачонки – черный кобелек, и сучка – коротконогая и низенькая. Найда и Цыган. Они загавкали, визгливо так, заливисто – собаки служили охранной сигнализацией, укусить не укусят, но предупредить предупредят – чужие идут! Ограды нет, а тут ведь материальные ценности, те же лодки стоят больших денег. На иных стоят сразу по два «Вихря», а моторы всегда были очень дороги. Да и само «корыто» стоит очень даже немалых денег. Кроме того – в лодках всегда имеется ценное барахло – по крайней мере летом. Удочки, спиннинги, другие снасти. Собачонки заливались лаем, и вдруг…обе остановились как вкопанные, и замерли, принюхиваясь, шевеля носами. А потом Цыган подошел и виляя хвостом ткнулся мне в ноги. Неужели признал?! Как?! Как это могло случиться?! И тут же загадка разрешилась: я услышал топот и радостный детский смех – по деревянному настилу бежал ребенок – года полтора на вид, неуклюжий, едва передвигающий ноги ковыляка, он радостно хохотал спасаясь от преследующей его молодой женщины. У меня застучало в висках, внезапно померкло в глазах. Наверное, я изменился в лице, потому что Аносов тревожно спросил: – Ты чего?! Все в порядке?! Что случилось?! Но я ничего не ответил. Я смотрел на свою маму, и на себя, и в горле у меня встал комок. Я так хотел ее обнять! Так хотел уткнуться ей в плечо и рассказать – все рассказать, что со мной было за эти годы! Совсем молодая, не похожая на свою фотографию в овале на облупленном, крашеном голубой краской памятнике… Ребенок бросился в сторону, побежал к нам, продолжая хохотать, и тут же едва не упал. Я бросился вперед и подхватил его, поддержал. А потом сел перед ним на корточки и заглянул в его темные глаза. В свои глаза. Такие знакомые, и такие незнакомые. – Ну что, привет, что ли? – спросил я с усмешкой – Как живешь, Мишка? А жил он видать очень даже хорошо – довольный, веселый, пухленький…а что ему? Мама рядом, Волга, собачки, лодки – счастье! Это Счастье! – Ох, спасибо! Чуть не разбился! – услышал я такой знакомый, такой родной голос – Как научился ходить – спасу с ним нет! Носится как угорелый, того и гляди башку расшибет! Вот же засранец! Расшибет. Вот тут, шрам под волосами надо лбом. Незаметно, но прощупать можно. О лодку жахнулся с разбегу. Кровищи было! А уж орал-то я…зашивали, возили в больничку. И вот тут шрам на щиколотке – у тебя, Мишка, еще нет его, но будет. Ты порезал ногу бутылочным донышком – какая-то сволочь разбила бутылку, а ты напоролся на острый ее край. Вену рассек Кровь хлестала метра на полтора. Отец был рядом, зажал рану пальцем и бежал со мной на руках до больницы как марафонец. Зашили. – А что вы хотели? – спросила мама, хватая «меня-маленького» на руки – Кого-то ищете? – Хотели посмотреть на базу – стал сходу придумывать я – Думаю вот лодку купить, да придется ее где-то ставить. Вот и решил зайти. Можно? – Это к маме – мама махнула рукой в сторону домика – Пойдемте, я вас провожу, а то тут собаки… Хмм…а они на вас почему-то и не лают. Ишь ты, хвостами машут! А чего им лаять? На хозяйского сына. А если сын раздвоился и одна его половинка вдруг подросла – так над этим собачий разум особенно и не заморачивается. Просто принимает ситуацию так, как она есть. Пахнет хозяином? Значит – хозяин. А то что их вдруг стало двое, эти хозяев-Мишек, значит, так тому и быть. Баушка – крепкая, ширококостная, еще достаточно молодая – невеликого ума и слишком шустрого языка женщина. За язык все время и страдала. Рассказывала со смехом: «Дедушка меня никогда не бил! Мы как-то идем из гостей зимой, а я ему что-то такое сказала, что не по ндраву, а он взял, и перевернул меня вверх тормашками, и воткнул головой в сугроб! А так никогда не бил!» Чтобы вот так морковкой воткнуть бабушку в сугроб, надо было обладать недюжинной силой. Но дед мог. Особенно в ярости. Он был сильным и бесстрашным человеком. Впрочем – почему был? Он пока что жив и здоров! И надеюсь проживет подольше. Я об этом позабочусь… Глава 7 Пахло пылью, ружейным маслом и сгоревшим порохом. Обожаю запах сгоревшего пороха! Сам не знаю – почему. Вот вроде бы уже нанюхался в своей жизни досыта – и все равно, как только вошел в тир, втянул ноздрями этот запах, и сердце застучало часто-часто! Люблю оружие. Огнестрельное, холодное – люблю. Оно для меня не оружие убийства, а неотъемлемая часть мужчины. Без оружия трудно защитить свою жизнь, свою семью, а то и невозможно. Я всегда был за то, чтобы в моей родной стране были разрешены хранение и ношение короткостволов, то есть – револьверов и пистолетов. К примеру – как вШтатах. Вот чтотам сказано во Второй поправке к Конституции: «A well regulated Militia, being necessary to the security of a free State, the right of the people to keep and bear Arms, shall not be infringed». То есть, в переводе: «Поскольку хорошо организованное ополчение необходимо для безопасности свободного государства, право народа хранить и носить оружие не должно нарушаться». В Российской империи любой законопослушный гражданин мог пойти и купить себе пистолет и револьвер. Почему же советская власть лишила нас такого права? Почему она не доверяет своему народу? Неужели на самом деле руководители страны считают, что стоит вооружить народ короткостволами, и тот пойдет свергать нынешнюю власть? И это притом, что на руках у людей находятся сотни тысяч, а то и миллионы стволов охотничьего оружия, в том числе и нарезного! Если уж на то пошло – воевать будут именно длинностволами, а не пукалками вроде «макарова» или «нагана», годными только для самообороны на коротких дистанциях! Охотничья винтовка с оптическим прицелом бьет на многие сотни метров, и почему-то факт владения этим оружием никого не пугает. Я не раз думал над этой проблемой, и так и не сумел понять, разгадать – откуда взялся идиотский запрет на владение и ношение короткоствольного огнестрельного оружия. Которое всегда есть у преступников, и которого никогда нет у законопослушных граждан. Травматы? Ну, они появились только в конце девяностых – зарубежные образцы, или наша «Оса», которая, если честно, у меня вызывает абсолютное отвращение. Невероятно уродливый аппарат, который еще к тому же постоянно дает осечки. Да и глупо обороняться от преступника, вооруженного настоящим пистолетом с помощью какого-то там резинострела. Особенно если преступник в тяжелой трудно пробиваемой одежде – например в толстой кожанке. Нет, мне наверное никогда не понять – почему наши руководители так не доверяют своему народу, почему они считают свой народ глупым, безбашенным, безумным. Ведь главный аргумент противников свободной продажи короткостволов: «Как напьются, и будут палить по соседям!» Самое интересное, что изначально предполагается – тот, кто это говорит, палить по соседям не будет. Он, видишь ли, Дартаньян весь в белом, вот все остальные – пьянь, рвань, придурки и мудаки. Мне очень неприятно, что наша власть считает свой народ, своих граждан пьянью, придурками и мудаками. Я в разговоре с Семичастным как-то поднял эту тему, но он меня сразу оборвал, заявив, что думать сейчас надо не об этом – вот когда закончим преобразования, тогда и посмотрим. А сейчас – нехрена вооружать народ. Я не стал спорить. Толку-то биться головой о стену? Надо чувствовать, где можно нажимать, а где и нет. По крайней мере, я сделал все что мог, чтобы довести это свое мнение до сведения высших руководителей Союза. Писал докладные, доказывал, убеждал. Пока что как в воду камень – бульк, и никаких последствий. – Привет! Что хотели? Мужчина лет сорока внимательно на нас посмотрел, отрываясь от созерцания граненого стакан с прозрачной коричневой жидкостью, и брови его вдруг поползли вверх: – Сергей?! О господи…какими судьбами?! Тебя тут приходили разыскивать – пропал, и с концами! И менты, и комитетчики – трясли всех, как грушу! Комиссии зачастили – оружие проверяли, хранение, патроны чуть не поштучно пересчитывали! И все из-за тебя! Мужчина вышел из-за стола, протянул руку Аносову, а потом крепко его обнял: – Но я рад, что ты жив. Надеюсь, у тебя все нормально. – Вот, Василий, мой друг – Карпов Михаил. Аносов обернулся ко мне, и тот, кого он назвал Василием, уважительно пробасил: – Знаю, как не знать! Карпов! Кто не слышал про Карпова! Только на экране ты постарше будешь… – Бороду сбрил – усмехнулся я. – Миша, это мой старый приятель, Василий Ксенофонтов. Служили вместе, а потом он военруком в школе стал работать. Вась, а каким ветром сюда? – А как ты думаешь? – Василий коротко хохотнул – первым делом взялись трясти твоих знакомых. Мол, куда девался Аносов и где он может быть. А я откуда знаю, где ты? Последние годы мы с тобой только на соревнованиях и встречались. Да тут, в тире. Откуда я знаю, где ты можешь быть? А знал бы – так и не сказал бы. Кто они такие, чтобы все им вываливать? – А вдруг я маньяк? – усмехнулся Аносов. – Ты не можешь быть маньяком – убежденно сказал Василий – Скорее наоборот – противоманьяком, в это бы я поверил. (мы с Аносовым переглянулись). А я как услышал, что ты ушел из тира, подумал: да какого черта? Что-то я устал от школьной суеты. Вот сейчас – сижу себе, чаи распиваю, а разве там мне дали бы отдохнуть? Задергали! – А вы что, на пенсии? – спросил я, посмотрев в лицо преемнику Аносова. – Ага, на пенсии! – хохотнул тот, подмигнув Аносову – Я на самом деле старше, чем кажусь. – Васе за пятьдесят – кивнул Аносов – да и на пенсию он вышел раньше, чем обычно. Стажа выше крыши, так что…разрешили, в общем. – Отправили! – хохотнул Ксенофонтов – Больно уж я на язык резкий! Правду-матку в глаза – начальство этого не любит. Кстати – еще причина, почему я из школы ушел. Так надоел этот бардак! Я мимо недостатков пройти не могу, директору и завучу постоянно на мозги капал. А еще – никаких любимчиков. А сами знаете – как там в школе дело обстоит…я ведь еще и физкультуру вел. Параллельно с НВП. В общем – вздохнули с облегчением, когда я ушел. Вот теперь здесь сижу. Хорошо! Зарплата поменьше, но мне хватает. Зато никаких волнений! И стреляй, сколько душеньке угодно!