— Ты успел забыть, что меня никогда не цепляли твои подначки, Лансик, — с вздохом произнесла Магда. Вынула из сумочки сканер умного корректировщика косметики, откинула вуаль на лоб и пробежалась по узкой морде прозрачным лучом, проверяя безупречность вечернего раскраса. — Так мне долго ждать? — Предпочту еще послушать твоего волшебного голоса. Моя левая нога уже стояла на влажном тротуаре. Я ждал едких угроз или металлических приказов, но Магда неожиданно сдалась. — Хорошо, скажу сама, — вдруг приободрилась она, пряча косметический прибор. И сказала. Не то, чтобы традиционную фразу, но своего рода персональный фонетический фиксатор Ланса фер Скичиры, использовать который тварь не забывала (или заставляла меня самого) не реже раза в пару месяцев. — Тебе не покинуть Юдайна-Сити живым, — почти прошептала чу-ха в красном и янтаре, лукаво подмигнув на прощание из-под дымчатой сетки. — Ты же всегда это понимал? Я покосился на нее, поймал внимательный взгляд Жи-ми, втянул еще немного пропахшего дурманом воздуха салона и чуть не проблевался. Свободной рукой накинул капюшон, выскользнул наружу. — Концерт окончен? — сплюнув под пузатое колесо «Крейса», уточнил я напоследок. — Тогда до новых встреч. И захлопнул дверцу. Фаэтон «Голубого Лотоса» без промедления поднялся в воздух, скользнул к перекрестку и растворился в потоке ярких габаритных огней. Роскошный транспорт силового крыла тайной канцелярии Смиренных Прислужников не носил ни единого опознавательного знака, но парящие рядом легковушки раздвигались в стороны, будто «Крейс» Магды был заключен в невидимую отталкивающую сферу… Двигаться я смог только через минуту, все это время, будто Куирколь, бездумно всматриваясь вслед улетевшему фаэтону. Затем тело сотрясла дрожь, рюкзак чуть не выскользнул в лужу, но я удержал. Снова сплюнул, но жалко и вязко, испачкав пальто. Утерся, размазав, и заставил себя отойти от обочины. Насколько Магда права, утверждая, что своей жизнью я обязан вовсе не «Детям», а ей? О, этот вопрос я задавал себе сотни раз… И вот снова. Опять на грани. Опять на тонком острие опасной иглы, под которой раскинулась хищная бездна. Балансируй, Ланс, и не вздумай терять равновесие! Я задрал рукав и поднял левую руку к лицу. Перехватил запястье пальцами правой, чтобы «болтушка» не тряслась. Открыл базу вызовов, нашел нужный, послал сигнал. — Слушай, надеюсь, у тебя добрые вести? — ответили мне вместо приветствия. — Работа выполнена, — хрипло произнес я и вновь ощутил тяжесть убогого кулона. — Яри-яри, Ланс, это просто прекрасно! — свето-струнный слепок Перстней над моим гаппи расплылся в довольной улыбке. — Где тебя перехватить? praeteritum Я продолжаю постигать и забывать. Эта виртуозная рокировка в моем сознании так легка и непринужденна, что часть образов мягко уже подменена новыми, а оставшиеся не у дел выглядят нелепыми нагромождениями искусственных слов. Полностью перестроившись на мышление чу-ха-хойя, я больше не уверен, где настоящее слово, а где выдумка и бессвязное лепетание. Орбитальный лифт, консульство, генератор, цирк, шпинат, лайнер, акула, реконкиста, видеосигнал, батискаф, волейбол, карбон, микроволны, подсолнух, искусственное оплодотворение и мотороллер неумолимо заносит песком забвения, словно руины огромных бетонных комплексов, которые Стиб-Уиирта обходят в пустыне. К концу второго месяца похода однообразные пустоши внезапно остаются за спиной вместе с душной жарой. Оставляя восход по левую руку, теперь мы кочуем вдоль берега широченной неторопливой реки. Вдоль ее берега виднеются деревни, и это совсем не жалкие мазанки осевших пустынных стай; я с удивлением замечаю бетонные постройки, рослые ветряки, системы водозабора и линии электропередач. А впереди на горизонте темнеет огромное пылевое облако, будто застывший клокочущий самум. Местные жители — тоже крысолюди, но чуточку другие, — опасливо косятся на незваных гостей из Стиб-Уиирта, нам тут явно не рады. На третий день кочевки вдоль большой воды мы выходим к городу, о котором я уже успел немало узнать, но у меня все равно отвисает челюсть. Все спокойное и повседневное сразу кажется тщетным и недостойным, а тяготы перехода мгновенно становятся малозначительными, как и мое незавидное положение пленного прислужника. Раба, если говорить откровенно… Первым делом я вижу махину башни в сердцевине облака из пыли и промышленных выбросов, которую называют «Слюдяным небесным мостом». Она колоссальна, словно меч великана, вбитый в землю из белоснежных облаков. Следом я замечаю силуэты прочих высоких зданий, бетонные эстакады, широкополосные магистрали, пеструю мозаику дорожных знаков и указателей, и от увиденного теряю дар речи. Вместе с последними остатками призрачных псевдовоспоминаний… Терроризм, циклон, монархия, сверхновая, мультиплекс, пчела, контактные линзы, инцест, аспирин, самолет, подкова, эпителий, полиэтилен, блюз, социум, дорожная разметка, фуникулер, распад ядра, паук, лейкоцит и яблочный джем — этих слов никогда не существовало в их первозданном понимании. Их изначальный смысл больше неизвестен мне, они стали миражами и фантомами моего воспаленного рассудка. Они подменились. С расстояния в несколько километров я смотрю на Юдайна-Сити из хвоста кочевой процессии и понимаю, что отныне в моем сознании нет места ничему главнее, чем этот чудовищно-огромный город. К вечеру того же дня Стиб-Уиирта размещаются на стоянку. Место выбрано на холме, вокруг которого приткнулись сразу три поселка. Те, кого здесь именуют без уважительной приставки «хойя», трудолюбиво выращивают в герметичных загонах овощи и скот. Они сразу отправляют к нам вооруженную делегацию, но старейшины привычно договариваются с фермерами и выкупают для племени право провести здесь пару дней. Самки и подростки снова ставят шатры, я привычно присоединяюсь к ним в этой непростой работе. Но меня зачем-то зовут к старейшинам. В груди поселяется недоброе предчувствие, я неохотно подчиняюсь. И с недоумением узнаю, что меня включают в состав экспедиции, которая пойдет в Юдайна-Сити. Тогда я еще не понимаю, что это значит, и даже упираюсь решению. Джу-бир-Амрат тоже недоволен приказу старейшин, но не спорит и даже повышает на меня голос. Решение определенно принадлежит не моему господину, но он вынужден смириться. Как и я… Мы отправляемся в пыльный, шумный город — восемнадцать взрослых самцов и я, закутанный в балахон так, что едва различаю дорогу через щель в глухом капюшоне. Буар-хитты и боеприпасы оставлены в лагере, отряд вооружен лишь ножами, за спинами качаются увесистые рюкзаки с трофеями из пустыни, один такой выдают и мне. К своему стыду я далеко не сразу соображаю, что делегация идет торговать. И уже отнюдь не по своей вине многим позже узнаю, что район, через который мы входим в Юдайна-Сити, называется Ишель-фав. Специальное место, куда направляются воины и старейшины Стиб-Уиирта, носит собственное имя — Витрина Милашек. И является, что открывается мне совсем скоро, обыкновенным невольничьим рынком… Всю дорогу люто хочется скинуть плащ и осмотреться. Творящееся вокруг светошумовое безумие потрясает, пугает, завораживает и дергает в душе невидимые струны, заставляя вибрировать все тело. Над нами с гулом проносятся летающие телеги, по улицам текут нескончаемые потоки двухколесных самодвижущихся устройств, всюду в небо упираются невероятно огромные дома-скалы, все сверкает, шумит и сигналит. Тогда же я неожиданно осознаю, что в какой-то момент уже начал ассоциировать себя с сыновьями пустыни; громкие звуки давят, лупят, прижимают, и я осторожно потираю гудящие виски, с которых несколько дней назад окончательно отлетели пружинистые колючие диски. Я ежусь, вздрагиваю и пугливо отшатываюсь от самокатов, стараясь не отставать от не менее взволнованных спутников. Однако подспудно, и в этом я не признаюсь даже Амрату, я ощущаю невероятный комфорт. Так, должно быть, чувствует себя пойманная ящерица, которую неделями держали в мешке на потеху детишкам, а затем вдруг выпустили на волю. Вот только ящер убегает в родную пустошь, а я сердцем чую, что меня зовет именно многослойное гнездо… Стараюсь никак не показать этого, но всей душой надеюсь, что мы задержимся тут подольше. Мне простительно так думать и тешить себя наивными надеждами, потому что тогда я не имею ни малейшего понятия о замысле старших Стиб-Уиирта. Нас окружают городские чу-ха, и они тоже отличаются от кочевников. Во-первых, потому что каждый из них имеет длинный темно-серый, с розовым оттенком хвост; во-вторых, более тяжелыми челюстями, походками и взглядами, в том числе намеренно-презрительными, которыми провожают нашу делегацию; а еще тьмой вспомогательных устройств, имплантатов и вживлений. И говором. И даже скоростью речи. Витрина Милашек оказывается огромным подземным базаром, все спуски на который охраняют неприятные вооруженные головорезы. В их лапах я вижу отнюдь не самодельные буар-хитты, а любую подозрительную личность бандиты жестко вышвыривают прочь без малейших колебаний. Я понимаю, что если в этом удивительном городе и существуют старейшины и принадлежащие им воины правопорядка, то сюда им вход явно заказан… Внутри Витрины творится настоящий кошмар. Полый подземный купол наполнен шумом, беготней, выкриками, диким смехом, плачем и грохотом отвратительной музыки. Кочевники ловким ручейком протекают внутрь, находят укромный уголок у стены, где меня сажают на пол под присмотром Джу-бир-Амрата и еще парочки охотников. Остальные забирают нашу поклажу и уходят сбывать товар. Возвращаются через час или два, за которые я едва не глохну от рваной какофонии. Возвращаются налегке, но недовольные. Собираются в кучку, принимаются шептаться. Амрат спорит, и я отчего-то вспоминаю жаркий день, когда Стиб-Уиирта нашли меня в пустыне. Мой хозяин мрачен, немногословен и лишь отрывисто кивает. И тогда меня уводят на рабский торг. Что бы там, как я узнаю значительно позже, не утверждали смирпы, институт рабства в Юдайна-Сити процветает не первый год и даже не думает вянуть. Несмотря на относительную близость к центру города, в Витрине можно купить невольницу для постельных утех, а можно прислугу, которая никогда в жизни не покинет хозяйского дома; или работников на нелегальные фабрики и комбинаты, где продолжительность жизни горемычных чу-ха будет куда меньше, чем у механизмов, которые им предстоит обслуживать… Но такого как я? Такого Витрина Милашек через себя еще не пропускала… Старейшины это осознают, несмотря на все мыслительные различия с городскими. И долго шепчутся с распорядителями торгов, устанавливая достойный ценник и нагоняя интриги на ожидающих покупателей. А затем шумному подвыпившему народу Витрины показывают меня. Выводят на помост, врубают пару мощных прожекторов и заставляют лысую зверушку до пояса стянуть штопаный балахон. Витрина Милашек замолкает, и тишина волной катится по огромному залу, словно холодная ночная тьма по пустыне. Они пялятся на меня, сотни чу-ха, они открывают пасти от удивления и недоверчиво трут крохотные глазки. Кто-то брезгливо морщится, кто-то плюет на пол, кто-то чертит охранные знаки. Но есть и те, кто охвачен настоящим интересом. Эти подбираются поближе, оттирают праздных зевак, разбирают таблички с номерами и начинают суматошный торг. Я качаюсь от страха, щурюсь от яркого света и невидящим взглядом пытаюсь перехватить взгляд Джу-бир-Амрата. Молча умоляю его не делать этого. Молча умоляю забрать меня в пустыню, где я буду помогать отстирывать накидки раскаленным песком, где ночью воздух прохладен и колюч, где злобные детишки умеют зашептывать сусликов и каменных жаб. Мой хозяин не выдерживает этого жалкого молящего взора. Накинув капюшон, Амрат уходит с рынка, и больше я его никогда не увижу… Мне страшно, жарко, нестерпимо хочется в туалет, я унижен и раздавлен. Передо мной вскидывают одну табличку за другой, рядом беснуется распорядитель. К финалу торгов остаются лишь трое толстосумов, а от озвученных сумм поджидающие концовки кочевники за сценой радостно подвывают. Все трое претендентов явно при деньгах, кажутся важными персонами и держатся так, словно выиграть у соперника — дело чести. На очередном повышении цены один со злостью отсеивается. Оставшаяся парочка продолжает торг, причем мой будущий хозяин вообще не скрывает восторга. Еще бы! Он никогда в жизни не видел такую причудливую зверушку, вдобавок способную шить, убирать комнату и — о чудо! — даже разговаривать! Плечистый, ушастый, высокий и мордатый, с густой черной шерстью и множеством шрамов под ней; он носит вещи только из грубой синей ткани, хотя под курткой виднеется черно-желтая безрукавка. То и дело вскидывая табличку, он без устали дымит странным тлеющим свертком в зубах. Его отговаривают, это заметно даже сквозь ослепительные зарницы прожекторов. Возле черношкурого крепыша отираются еще несколько чу-ха в похожих клетчатых жилетах. Шипят, советуют, осторожно негодуют. Сумма слишком велика. Он сошел с ума. Зачем ему тратить деньги на это убожество?! На игрушку, которая выглядит так, будто издохнет через день? Но мой будущий покупатель уже вошел в азарт и лишь небрежно отмахивается. А еще я слышу, как он говорит что-то про доброе предчувствие. И что вообще не привык отступать… В итоге его оппонент сдается. Раздосадовано машет лапой, бормочет проклятья, сетует на жадность и безумие, и уходит. А победитель откровенно ликует, выпускает огромные облака дыма и довольно потирает широкие ладони. Его помощники идут к распорядителю рассчитываться за необычную покупку. Кочевники за помостом громко возносят хвалу своей удачливости и мудрому решению Джу-бир-Амрата. Имя своего будущего отчима я узнаю только в особняке-крепости «Детей заполночи», доставленный туда, будто вещь, в тесном багажнике фаэтона… Глава 12. ОГНЮ ПЛЕВАТЬ Встречаться решили на мосту Тобу, в гнезде более известном, как Доска Прыгунов. Причина повышенного интереса потенциальных самоубийц к высотной конструкции была проста: южным концом нырявший в Бонжур, ажурный мост соединял почти отвесные склоны холмов Карига и Хошш, а под ним бурлили сразу несколько настолько загруженных фаэтонами полетных магистралей, что прыжок через перила гарантировал стопроцентную смерть.