Мрачная улыбка, с которой произнесены эти слова, говорит о том, что шутка касается только внешней формы мероприятия. Серьезность намерения читается в его взгляде: свирепом и зловещем, который Роблес истолковывает без труда. – Вы по-прежнему настроены разделаться с пленниками? – спрашивает адъютант. – Настроен? Каррамба! Дурацкий вопрос после всего случившегося! Не пройдет и часа как они умрут. Мы будем судить их, вынесем приговор, а потом расстреляем. – Мне казалось, что вы устраивали все иным способом? – Было дело. Но обстоятельства переменились. Как говорят, немало воды прольешь, пока чашку до рта донесешь. Сегодня как раз такой случай. Рогатая Ящерица подвел меня. – Как это, полковник? – Видите того индейца снаружи? Это один из погонщиков мулов, которых я отправил в качестве посланцев в селение тенавов. Он вернулся и сообщил, что Рогатой Ящерицы нет больше на свете, а от его племени остались лишь ошметки. Сам вождь вместе с лучшими своими воинами отбыл в поля счастливой охоты. Не по доброй воле, но по вине отряда теханос, которые подкараулили их во время набега. – Удивительная история! – восклицает Роблес. – А Барбато? – Тоже мертв. Погиб вместе со своими краснокожими подельниками. – Надо же, какой поворот – просто невероятное совпадение. – Совпадение, оставившее меня в неудобном положении, лишив предполагаемых палачей. Что же, нам предстоит заменить их своими собственными головорезами. – У них вы не встретите отказа, полковник. Маленькая интерлюдия с побегом Миранды и покушением на вашу жизнь сыграла вам на руку. Она предоставляет убедительную причину для военного трибунала и расстрела обоих пленников. Я слышал как солдаты судачат в таком духе, и не ждут ничего иного. – Мы не разочаруем их, да и ждать долго не придется. Заседание состоялось, решение известно. Обвиняемые приговорены к смерти без права высказаться в свою защиту. Вердикт вынесен, остается привести его в исполнение. – Как же мы это устроим? – Вызовите сержанта. Я организую все с его помощью. Когда выйдете, прогуляйтесь среди солдат и прикажите быть наготове. Скажите, что мы судили пленных и пора действовать. Адъютант выходит из палатки. Едва Урага успевает опрокинуть очередной стакан каталонского, призванный укрепить нервы перед ужасным спектаклем, появляется сержант. – Сархенте, надо исполнить одно деликатное дельце, и я поручаю его вам. Сержант берет под козырек и ждет дальнейших указаний. – Мы не повезем пленников дальше, – продолжает полковник. – Я имею в виду мужчин. Женщины остаются в неприкосновенности, но под стражей. После того, что вы видели, мы не можем оставить дона Валериана Миранду в живых. Другой тоже повинен в измене государству – это мятежник и старый заговорщик, хорошо известный в определенных кругах. Лейтенант Роблес и я провели заседание трибунала и вынесли смертный приговор. Поэтому прикажите людям зарядить карабины и приготовиться к исполнению. Сержант просто кивает, снова берет под козырек и собирается уже выйти, когда Урага останавливает его. – Пусть в расстреле примут участие все, кроме Гальвеса. Поставьте его караульным у шатра. Прикажите стоять у входа и следить, чтобы полог оставался опущенным. Ни при каких обстоятельствах обитательницам не дозволяется выходить. Это зрелище не для женщин, особенно для одной из них. Не берите к сердцу – мне самому тяжело, но долг предписывает суровые меры. Теперь ступайте. Сначала передайте распоряжение Гальвесу, затем велите изготовиться остальным. Не производите больше шума, чем необходимо. Пусть уланы построятся: пешими, разумеется, и в одну шеренгу. – Куда мне следует поместить пленников, полковник? – Ах, да, я и не подумал! Урага выглядывает из палатки и обводит взором лагерь. Взгляд его останавливается на месте, где находятся заключенные. Они снова вместе, под тем самым деревом, где были сначала, под охраной часового. Дерево – тополь с гладким стволом и мощными, горизонтально простирающимися ветвями. Рядом с ним другое, похожее на первое как близнец. Оба чуть поодаль от густых зарослей, образующих позади тополей темный фон. Урага с минуту разглядывает их, словно дровосек, выбирающий бревна для лесопилки, и отдает приказ. – Поставьте пленников на ноги и привяжите по одному к каждому из тех деревьев. Спиной к стволу. Оба они люди военные, а мы не станем унижать мундир, расстреливая офицеров в спину. Но больше никаких почестей мятежникам. Сержант отдает честь и снова собирается уходить, но задерживается, чтобы выслушать последние указания. – Через десять минут все должно быть готово, – бросает командир. – Когда обустроите сцену, на ней появлюсь я как исполнитель главной роли – настоящая звезда этой замечательной пьесы! Хрипло расхохотавшись своей жестокой шутке, негодяй ныряет обратно в палатку. Глава 73. Длань Господня Солнце клонится к хребту Кордильер, по мере приближения сумерек лучи его приобретают багровый оттенок. Подобно потокам крови пробиваются они между утесами, обрамляющими долину Арройо-де-Аламо, и цвет их сочетается с трагедией, которая вот-вот состоится. Притом что сама она вопиюще противоречит мирной, успокаивающей сцене. Антуражем ее служат лагерь Ураги и его подразделение улан, изготовившееся к началу представления. Обе палатки стоят где и были, поодаль друг от друга. У входа в шатер, полог которого опущен и зашнурован, стоит на часах солдат; коническая палатка не охраняется. На заднем плане, у кромки леса, стоят три лошади и мул, все под седлом, взнузданные. Они привязаны к дереву. Это не умысел, скорее небрежение. Затея, для которой их приготовили, провалилась, но про животных забыли и бросили на месте. Кони военных пасутся на лугу, разбредшись на длину удерживающих их лассо. Зато в расположении людей наблюдатель может заметить целенаправленный план, безошибочно говорящий о затевающейся кровавой драме. Не из тех, что сопровождаются шумом, но молчаливой и торжественной: только несколько произнесенных твердым голосом слов, за которыми следует залп. Короче говоря, это военная казнь, или, если точнее, военное убийство. Намечаемые жертвы располагаются на краю открытого пространства, понижающегося по направлению к реке. Они стоят, каждый спиной к стволу дерева, к которому их крепко примотали сыромятными ремнями. Нет нужды представлять этих людей, читатель уже узнал пленников, которые еще недавно лежали, распростершись на земле, на этом самом месте. Перед ними, всего в десяти шагах, выстроились в одну шеренгу уланы. Их десять, причем десятый, с нашивками на рукаве, располагается на правом фланге. Это сержант, командующий расстрельной партией. Чуть позади, у конической палатки, двое в офицерских мундирах: Урага и его адъютант. Первый собирается отдать приказ. Лицо полковника выражает жестокость, по временам оно озаряется мрачной улыбкой, заставляющей поверить, что эта дьявольская церемония доставляет ему удовольствие. Выше, на гребне утеса, черные грифы тоже выказывают признаки удовлетворения. Вытягивая шеи и наклоняя головы, чтобы лучше видеть, стервятники наблюдают за приготовлениями, смысл которых им поясняет инстинкт или опыт. Скоро прольется кровь и появится мясо, годное в пищу. Теперь воцарилась мертвая тишина, но перед этим Урага снова озвучивает свои предложения Миранде, обещая ему жизнь на прежних беспардонных условиях. И получает тот же самый ответ: – Нет! Никогда! Воин-патриот предпочитает смерть бесчестью. Сделав выбор, он не колеблется. Привязанный к дереву, он без страха смотрит на своих палачей. Если щеки его бледны, а грудь теснится от боли, причиной тому не расстрельная команда и не заряженные ружья в руках солдат. Не за себя боится дон Валериан, но за дорогую сестру Аделу. Нет нужды описывать его страхи, их легко представить. Дон Просперо тоже держится храбро и с вызовом. Он стоит спиной к стволу, в глазах его светился холодное мужество, длинная серебристая борода доходит старику до груди. Доктор не дрогнул и не впал в отчаяние, но словно отказывается покориться судьбе и остается до конца верным избранному пути – настоящий второй Уиклиф у столба[96]. Приходит момент, когда безмолвие становится оглушительным, как во время затишья, предшествующего первому натиску бури. Стервятники наверху, люди и лошади внизу, все хранят молчание. Птицы, напряженно наблюдая, прекращают каркать хрипло, четвероногие, словно испуганные незыблемой тишиной, забывают про сочную траву, и вскинув голову, замирают в таком положении. Люди, и до того переговаривавшиеся шепотом, не произносят больше ни слова, но стоят молча и неподвижно. Им предстоит причинить смерть двоим собратьям, и все до единого сознают, что это кара без вины, и что им, таким образом, предстоит совершить убийство! При всем этом никому не приходит даже мысли опустить оружие. Во всей шеренге не найдется ни одного сердца, открытого милосердию, ни одна грудь не терзается гуманизмом. Всем приходилось переживать такое прежде: расстреливать пленников, своих соотечественников. Они тоже патриоты своей страны, потому как Хиль Урага отбирает себе сторонников исключительно из убежденных приверженцев партии священства. – Сархенте! – восклицает Урага, отходя от палатки. – Все готово? – Так точно! – следует быстрый ответ. – Внимание! – командует полковник, делая еще пару шагов вперед и говоря вполголоса, но достаточно громко, чтобы уланы слышали его. – Товсь! Карабины вскидываются. – Целься! Приклады упираются в плечо, бронзовые стволы блестят в лучах заходящего солнца, дула направлены на жертв. Те, кто сжимает ружья, ждут приказа «Пли!». Он уже готов слететь с губ Хиля Ураги. Но прежде чем это происходит, раздается залп, от которого долина наполняется грохотом, а пространство вокруг пленников затягивается дымом. Слышны раскаты более чем сорока выстрелов, сделанных одновременно, причем это не глухой звук кавалерийских карабинов, но резкий треск винтовок! Последние отзвуки еще отражаются от скал, а Урага видит, как шеренга его улан лежит вповалку на траве. Ружья солдат, выпавшие у них из рук, валяются рядом, так и не выстрелив! Глава 74. «Sauve qui peut» При виде солдат, срезанных будто спелые колосья жнецом, Урага впадает в изумленный ступор, как и его адъютант. От сверхъестественного ужаса ими словно овладело заклятье. Удар, такой внезапный и разительный, наводит на мысль о Божьей длани. Им приходит на ум coup d’eclait[97]. Но вспышки пламени с опушки леса не похожи на сполохи молнии, и сопровождающий их треск напоминает не рокот грома, а грохот выстрелов, быстро следующих друг за другом. Раздающиеся вслед за залпом реплики тоже не глас Божий – напротив, они принадлежат людям, и в них угадывается свирепая жажда мести. Хотя погибла вся расстрельная команда, включая сержанта, на обоих офицерах нет ни царапины. Поначалу их защитила шеренга солдат, но выстрелы гремят снова, и теперь пули свистят у мексиканцев мимо ушей. Звук обостряет инстинкты и выводит улан из оцепенения. Оба поворачиваются спиной к опасности и устремляются прочь. Поначалу бегство беспорядочно и бесцельно, потому как они еще ошеломлены, а чувства их наполовину притуплены. Им невдомек, какой враг устроил такую бойню, но интуиция подсказывает, что удар нанесен грозными теханос, потому как треск винтовок и все еще слышащиеся крики – это явно не индейские кличи и не мексиканские «viva!», но хриплое «ура!» англо-саксов. Еще стоя в замешательстве, офицеры услышали голос, перекрывающий остальные, и узнали его. Он слишком запомнился им во время битвы среди фургонов, в тот день жестокой кровавой бойни. Оглядываясь через плечо, они видят того, кто издает эти кличи – это гигант, бывший проводником каравана. Он только что вынырнул из зарослей и саженными прыжками устремляется к ним. Человека, который рядом с великаном, негодяи вспоминают тоже. С подкашивающимися коленями и с ледяным холодом, объявшим сердце, Урага отождествляет его с противником по дуэли в Чиуауа. Ни полковник, ни лейтенант не медлят долее ни секунды. Они не собираются тащить с собой пленниц, о них нет времени думать. Мексиканцам достаточно для счастья, если им самим удастся спастись. Для обоих было бы лучше, погибни они вместе с убитыми товарищами. Но негодяи не знают об этом и подчиняются привычному инстинкту трусости, побуждающему бежать. Фортуна, похоже, на их стороне, ведь за конической палаткой стоят полностью оседланные животные – те самые, что предназначались для совсем другого бегства, и до поры напрочь забытые. Какое везение, остается только сесть в седло. Так думают спешащие к ним Урага и Роблес. Так думает и Гальвес, уже ловящий стремя. Часовой покинул пост у шатра: раз влюбленному нет дела до своей милой, то с какой стати караульному переживать из-за пленницы? А в ситуации, когда каждый сам за себя, редко смотрят на чины, и полковник не важнее капрала. Подчиняясь этому уравнивающему всех правилу, Гальвес, поспевший к месту первым, выбирает лучшего из животных – бывшего скакуна Хэмерсли. Схватив уздечку, улан сдергивает ее с ветки, запрыгивает на спину коню и дает деру. Секунду спустя оба офицера тоже запрыгивают в седла: Роблес на свою лошадь, Ураге остается кобылица. Хозяйку мустанга он бесцеремонно бросает, покрыв себя позором! Мысль эта мучительна, и на время задерживает полковника. Дикая, шальная идея зарождается у него в мозгу, на миг завладевает сердцем. Заключается она в том, чтобы спешиться, войти в шатер и убить Аделу Миранду, пронзить саблей насквозь. К счастью для девушки, трусливое сердце вояки берет верх. У него не хватит времени совершить убийство и снова сесть на коня. Рейнджеры уже на открытом пространстве и бегут к ним, Уайлдер и Хэмерсли впереди всех. Еще минута, и они настигнут мексиканцев. Урага не колеблется больше, а проглотив досаду и затаив месть, обрушивает на мустанга удары шпор и плети, побуждая скакать во всю прыть. Глава 75. Разделенные долгом