Урага задумчив и молчалив, Роблес терпеливо ждет, когда начальник заговорит. Адъютант пришел недавно доложить, что лагерь разбит и все необходимые мероприятия, за которые он отвечает, исполнены. – Вы выставили дозорного, как я велел? – спрашивает Урага после долгой паузы. – Так точно. – Надеюсь, вы расположили его так, чтобы ему открывался обзор на долину? – Он на скалистом выступе, с которого видно все миль на пять вниз по течению. Могу я поинтересоваться, полковник, кого ожидаете вы с той стороны? Не погоню же, осмелюсь предположить? Урага откликается не сразу. Очевидно, какие-то мысли мешают ему сосредоточиться на разговоре с подчиненным. Данный им в итоге ответ трудно охарактеризовать иначе как уклончивый. – Кого ожидаю? Вы забываете про тех парней, которые остались в Льяно-Эстакадо. Про капрала и двоих рядовых, которые, нашли они индейца или нет, обязаны были поспешить следом. Страх наткнуться на боевой отряд апачей должен был придать им прыти. Удивляюсь, почему они до сих пор не нагнали нас? Есть в этом что-то странное. – Без сомнения, им помешала буря. – Вы серьезно так считаете, айуданте? – Не могу предложить иного объяснения, полковник. К тому же, едва ли эти трое придут сюда, скорее поедут прямо в Альбукерке. Капрал – опытный следопыт-растреро, достигнув места, где тропа разделяется, он наверняка пойдет по следу большей части отряда. Тем более, что это безопаснее в отношении дикарей. – Надеюсь, что так. Нам он тут не нужен. Произнеся эти слова, Урага снова погружается в свои размышления и молча попыхивает сигарой, наблюдая за тем как колечки дыма поднимаются к крыше палатки. Роблес, которого явно что-то беспокоит, спустя некоторое время возобновляет разговор. – Как долго предстоит нам оставаться здесь? – осведомляется он. – Это будет зависеть от… – Урага не договаривает, снова занявшись сигарой. – От чего? – не выдерживает лейтенант. – От многих вещей. Обстоятельства, события, совпадения… – Позвольте мне узнать о них. Вы ведь обещали рассказать, полковник. – Расскажу в свое время. Оно еще не пришло. Но одну вещь могу сообщить уже сейчас: когда мы снимемся с этого лагеря, пленников с нами уже не будет. – Вы намереваетесь освободить их? – адъютант спрашивает не потому, что думает, будто таков замысел Ураги, но чтобы выудить из него подробности. – Освободить от тягот этого мира, за тот свет ручаться не могу. – Выходит, им предстоит умереть? – Умереть. – Вы имеете в виду только мужчин: дона Валериана и доктора? – Ну и мерзавец вы, Роблес! Если судить по вашим вопросам, то я предстаю в роли кровожадного дикаря. Но я не так жесток, чтобы убивать женщин, тем более таких прекрасных, как сеньорита Миранда. Мужчины не убивают собственных жен, по крайней мере, до медового месяца. А донья Адела станет моей женой, никуда не денется! – Мне известно о вашем желании, и при таком раскладе у вас есть хороший шанс добиться его исполнения. Вы можете заполучить девушку, не пролив крови ее брата. Простите, полковник, но я не вижу резона лишать его жизни, по крайней мере, до того, как мы доставим дона Валериана в Санта-Фе. Там его упрячут в тюрьму, созовут трибунал, который, по нынешней моде, вынесет в один день приговор, а на следующий день предаст казни. Это очистит вас от подозрений в поспешных действиях, а такой риск имеется, если вы возьметесь решать все сами. – Ба, теньенте, вы разглагольствуете, как младенец! Неприступность тюрьмы в Нью-Мексико, шанс на смертный приговор, тем более на казнь – все это скорее плод фантазии. Вероятность перемен на политическом небосводе ощущается все явственнее. Горизонт над столицей затягивают облака – поговаривают, что нашему доброму другу Хромоножке снова придется уйти. Прежде чем грянет буря, я хотел бы обезопасить себя. В качестве супруга Аделы Миранды, обладая всем имуществом, которое принадлежало ее брату и станет после его смерти принадлежать ей, я смогу не обращать внимания на того, кто сидит в Зале Монтесумы. Партия священников или партия патриотов – мне все будет без разницы. – Но почему бы вам не стать ее мужем и сохранить брату жизнь? – Почему? Да потому что это невозможно. – Но я не вижу препятствий. Оба в вашей власти, вы можете диктовать любые условия. Урага, впечатленный доводом, некоторое время молчит и думает. Помогая себе мыслить, он курит еще более сосредоточенно, чем прежде. – И каков ваш совет? – спрашивает он наконец. – Я уже его дал, полковник. Договоритесь с Мирандой. Зная, что его жизнь в ваших руках, он будет покладист. Истребуйте от него обещание, клятву, если нужно, дать согласие на ваш брак с его сестрой. Одновременно определите приданое, которое хотите получить за ней. Оно будет вполне достаточным, чтобы обеспечить вам изрядный доход. Вот как я поступил бы на вашем месте. – Здесь Миранда может дать согласие. Но каковы гарантии, что он не откажется от своего слова, стоит нам прибыть в Альбукерке? – Нам нет нужды ехать в Альбукерке и давать ему шанс. Вы наверное забыли, сколько церквей можно найти по пути отсюда до города, и сколько не слишком щепетильных священников. Например, есть кюре Антон Чико, и его преподобие, спасающий души грешников в пуэблито Ла-Мора. Любой из двоих обвенчает вас с сеньоритой Аделой и не станет задавать лишних вопросов, если вы получит щедрый взнос за совершение брачного обряда. Раскрыв мошну, вы обеспечите церемонию вопреки любым протестам. Но их и не будет. Урага поджигает очередную сигару и курит, погрузившись в размышления. Совет подчиненного повлиял на него, заставил посмотреть на дело в ином свете. В конечном счете, какой вред в том, если Миранда останется жив? Для него ужасная месть состоит уже в том, чтобы видеть сестру женой того, кого она с презрением отвергла. Но если дон Валериан, если они оба откажутся, что тогда? Этот вопрос обращен к Роблесу. – Ваше положение ничуть не ухудшится, – отвечает адъютант. – Вы сможете вернуться к плану, на который намекали, но в который решили меня не посвящать. Определенно, попробовать сначала прибегнуть к моему плану, что не повлечет никакого вреда. Результат будет известен в десять минут. – Я попробую, – восклицает Урага, вскакивая на ноги и поворачиваясь к выходу из палатки. – Вы правы, Роблес. Это запасная тетива к луку, о которой я думал. Если она выдержит, прекрасно. А если лопнет… В таком случае, прежде чем завтра солнце встанет над нашим лагерем, гордая дева потеряет брата, и единственным ее шансом обрести защиту будет принять руку Хиля Ураги. С этими словами полковник тушит окурок сигары и широким шагом покидает палатку в намерении либо добиться от Аделы Миранды согласия на помолвку, либо подписать ее брату смертный приговор. Глава 66. Жестокое искушение брата Выйдя из палатки, Урага в задумчивости останавливается. Предложенный Роблесом образ действий кажется вполне разумным. Если добиться согласия девушки, остальное можно уладить без труда. В приграничных пуэблито сыщется достаточное количество священников, готовых склониться перед властью более могущественной, чем власть церкви – даже в Мексике, этом раю для падре. Золото перевесит все сомнения по поводу законности брачной церемонии, какими подозрительными не выглядели бы, обстоятельства, при которых жених и невеста идут к алтарю. Уланский полковник прекрасно это понимает. Но есть еще моменты, которые следует хорошенько обдумать, прежде чем давать делу ход. Эскорт не должен знать лишнего. Тут десять человек, все головорезы, как на подбор, питающие к командиру братские чувства. У каждого за плечами какое-нибудь преступление, а многие запятнали душу убийством – ничего странного для мексиканского солдата при режиме Санта-Анны. Этот факт и среди офицеров не редкость. Отделяясь от главных сил, Урага подбирал людей с прицелом на исполнение зловещего замысла. Эти ребята как раз из тех, кто поможет в любом кровавом деле. Стоит ему отдать приказ расстрелять или повесить пленников, они выполнят его с готовностью спущенных со сворки гончих, радуясь жестокой забаве. Но все же полковнику не хочется посвящать их в тайны нынешнего своего плана. Уланам ни к чему слышать разговор, который он собирается завести с пленниками, и способ избежать лишних ушей приходит на ум сам собой. – Ола! – окликает он кавалериста с шевроном на рукаве, старшего среди прочих. – Подойдите-ка сюда, сержант! Сержант подходит и берет под козырек, ожидая дальнейших распоряжений. – Командуйте седлать лошадей! – бросает Урага. Приказ отдан, и вскоре солдаты стоят у стремени, пытаясь понять, по какой надобности их так неожиданно отправляют. – По коням! – отдает команду полковник через посредство унтер-офицера. – Скачите вверх по реке и выясните, если ли где выход наверх. Берите с собой всех, оставьте только Гальвеса для охраны пленников. Получив эти инструкции, сержант снова берет под козырек. Затем, повернувшись к стоящим чуть поодаль уланам, передает команду. Кавалеристы вскакивают в седла и покидают место действия. Остается один только Гальвес – как старому «приятелю» полковника и участнику не одного совместного преступления, ему дозволяется слышать все. Маневр не ускользает от внимания двоих, лежащих связанными под деревом. Разгадать его смысл они не в силах, но не ждут для себя ничего доброго. Хуже того, Урага подзывает к себе Гальвеса и шепчет что-то ему на ухо. Недобрые предчувствия усиливаются, когда часовой возвращается, распутывает узел на лодыжках у доктора, поднимает его и ведет прочь. Когда Гальвеса спрашивают, в чем дело, тот не утруждает себя ответом, просто буркает грубо, что получил приказ разделить пленников. Схватив врача за руку, он отводит его на несколько сот ярдов в сторону, снова укладывает на землю и встает на караул. Это действие выглядит подозрительно, внушает опасения, причем не столько у дона Просперо, сколько у самого Миранды. Последний недолго теряется в догадках. Почти сразу же место, занятое недавно другом, занимает враг. Рядом ним стоит Хиль Урага. Следует пауза без слов, только обмен взглядами: дон Валериан смотрит с вызовом, Урага – с торжеством. Но ликование в глазах последнего несколько сдержанно, словно в ожидании развязки, способной либо выпустить его наружу, либо пригасить. Молчание нарушает улан. Это первое его обращение к бывшему начальнику с той минуты как тот стал его пленником. – Сеньор Миранда, вы, без сомнения, пытаетесь понять, зачем я приказал удалить вашего товарища, – заявляет он. – На это я отвечу, что хочу поговорить с вами и не желаю, чтобы кто-то мог слышать нас, даже ваш драгоценный друг дон Просперо. – О чем нам с вами говорить, Хиль Урага? – О предложении, которое я намерен сделать. Миранда молчит и ждет. – Позвольте прояснить для начала, хоть это вам и так понятно, что жизнь ваша в моих руках, – продолжает негодяй. – Если я приставлю к вашей голове пистолет и вышибу вам мозги, никто не притянет меня к ответу. Существуй хоть малейшая опасность расплаты, я избег бы ее, сдав вас на милость военного трибунала. В глазах государства вы подлежите казни, поскольку наши военные законы, как вам известно, без труда можно распространить на ваш случай. – Известно, – отзывается Миранда, в котором последнее замечание задевает дух патриота. – Я знаю, что моей несчастной страной правит ныне деспотизм. Он может творить все, что заблагорассудится, не обращая внимания на законы и конституцию. – Вот именно, – кивает Урага. – Вот поэтому я и намерен сделать вам предложение. – Ну, так изложите его. Выкладывайте, сеньор, не тратьте лишних слов. Вам нет нужды опасаться последствий, я ведь пленник и не могу дать отпор. – Раз вы приказываете мне говорить без обиняков, исполню приказ буквально. Вот мое предложение: в обмен на вашу жизнь, которую я имею власть как отнять, так и сохранить, вы отдадите мне свою сестру. Миранда извивается так, что веревки, стягивающие запястья, глубоко врезаются в кожу. Но не издает ни звука – обуревающие его чувства слишком сильны, чтобы говорить. – Не поймите меня превратно, дон Валериан, – продолжает его мучитель тоном, который должен выражать утешение. – Когда я прошу отдать мне сеньориту, я подразумеваю честные намерения. Я хочу сделать ее своей женой. И ради сохранения вашей жизни она согласится, если только вы воздействуете на нее в нужном смысле. В противном случае у нее не будет права называться преданной сестрой. Излишне говорить, что я люблю ее, вам это уже известно. Примите предложенные мной условия, и все будет хорошо. Могу даже пообещать вам снисхождение государства, поскольку нынешнее мое влияние в высших сферах несколько отличается от того, каким я располагал в бытность вашим подчиненным. Его достаточно, чтобы выхлопотать для вас помилование. Миранда по-прежнему молчит. Молчит достаточно долго, чтобы пробудить нетерпение в том, кто диктует условия и побудить его прибегнуть к угрозам, которые давно готовы сорваться с языка.