Урага и его уланы продолжают поход, направляясь через Льяно-Эстакадо на запад. Отряд, построенный в колонну по два, снова растягивается длинной линией, оружие и снаряжение солдат блестит на солнце, а ветер треплет флюгера на пиках. Пленники располагаются в нескольких шеренгах от конца строя, с флангов их стерегут по ряду всадников. Женщины впереди, рядом с проводником и младшим лейтенантом, возглавляющим ордер. По известным одному ему соображениям уланский полковник не навязывает пленницам своего общества. Он намеревается сделать это в свое время, но пока оно еще не пришло. Не принимает Урага участия и в руководстве маршем – эта функция возложена на альфереса, а сам командир и Роблес скачут в нескольких сотнях шагов впереди отряда. Урага отстранился от всех с целью поговорить с адъютантом, не опасаясь быть подслушанным. – Итак, айуданте, каково теперь ваше мнение о состоянии дел? – начинает он, как только они удаляются на безопасное расстояние. – Думается, мы славно все провернули, хоть и не совсем так, как хотелось бы вам. – Совсем не так. Но я не теряю надежды, что в свое время все наладится. Этот малый, Мануэль, выведал у приятеля-слуги, что наши американские друзья уехали в поселения в долине Дель-Норте. Я удивлюсь, если мы не обнаружим их там. И удивлюсь еще сильнее, если не заставлю их уплатить мне окончательный расчет. Караха, ни один из них не покинет Нью-Мексико живым! – А как с этой парочкой – нашими мексиканскими друзьями? – Тут все наоборот – ни один из них не достигнет Нью-Мексико живым. – Подумываете прикончить их по дороге? – Не просто подумываю, но уже решил. – Но нельзя же вот так просто взять и убить их! – Я их и пальцем не трону, так же как вы или кто-либо из моих солдат. При всем этом, они умрут. – Полковник, ваша речь несколько загадочна. Я ничего не понял. – Поймете, когда придет время. Наберитесь терпения на следующие четыре дня. А может и меньше. Затем вы получите ключик к разгадке. А дон Валериан Миранда и старый негодяй дон Просперо перестанут нарушать спокойный сон Хиля Ураги. – И вы действительно намерены убить Миранду? – Глупый вопрос для человека, знающего меня так, как вы. Конечно, намерен. – Ну, мне-то нет дела ни до одного, ни до другого, я только не вижу, какой вам от этого прок. Парень он неплохой, да и снискал себе славу храброго солдата. – Вы становитесь удивительно сентиментальным, айуданте. Похоже, нежные взгляды сеньориты размягчили вас. – Едва ли, – отвечает лейтенант с мрачной усмешкой. – Нет такой женщины, чей взор мог бы покорить сердце Гаспара Роблеса. Если я и питаю слабость к женскому полу, так только к богине Фортуне. Пока у меня в руках колода карт, а напротив сидит богатенький гринго, я могу обойтись без всяких там юбок. Полковник тоже улыбается. Специфическая черта сообщника по преступлениям ему известна. Она довольно причудлива для человека, совершившего столько ограблений и не раз пачкавшего руки в крови. Карты, кости и выпивка – вот его страсть, его любимое времяпрепровождение. К любви Роблес словно не способен и никогда не клюет на ее наживки. Хотя была в его жизненной истории глава, о которой Ураге известно. Закончилась она несчастливо, и окутав его сердце презрением, почти ненавистью к противоположному полу. Не исключено, что отчасти именно благодаря ей ступил он на дурной путь и обратился, как и Урага, в грабителя. Но в отличие от подельника, Роблес не прогнил насквозь. Как и в случае с Конрадом, повинном в тысяче преступлений, у него сохранилось одно достоинство – отвага. И нечто вроде второго – способность восхищаться теми, кто наделен тем же качеством. Именно это побудило его замолвить слово за полковника Миранду, храбрость которого была известна всей мексиканской армии. – Не вижу смысла, с чего вам вздумалось утруждаться, возложив на себя обязанности государственного палача, – говорит он, продолжая гнуть свою линию. – Стоит нам добраться до Санта-Фе, наших пленников предадут военному трибуналу, и наверняка приговорят к расстрелу. – Очень сильно в этом сомневаюсь, айуданте. Такое могло случиться, когда наша партия только-только взяла верх. Но теперь времена несколько переменились. В горах Монтесумы обстоятельства снова усложняются, и теперь наш достойный вождь Эль-Кохо едва ли осмелится подписать смертный приговор, особенно если в качестве приговоренного выступает такой известный человек как Валериан Миранда. – Ему суждено умереть? – Теньенте, обернитесь и посмотрите мне в лицо! – Слушаюсь, полковник. Но зачем? – Видите шрам на щеке? – Конечно. – Не дон Валериан Миранда нанес эту рану, но он отчасти виновен в том, что я получил ее. Без него та дуэль могла бы кончиться иначе. Вот уже год прошел, как я заработал этот рубец, лишившись одновременно трех зубов. С тех пор это место горит так, как если бы адское пламя прожгло дыру в моей щеке. Затушить этот пожар можно лишь кровью тех, кто его разжег. Миранда – один из виновников. «Ему суждено умереть?» – спрашиваете вы меня. Посмотрите на этот уродливый шрам и в глаз над ним, и сомневаюсь, что у вас появится необходимость задавать этот вопрос снова. – Но как провернуть такое без скандала? Вы ведь сами говорили, что нам не следует открыто убивать его. Нас могут притянуть к ответу, быть может, самих отдадут под трибунал. Окажи он сопротивление, появился бы предлог… – Дорогой мой айуданте, не стоит утруждать себя предлогами. У меня есть план, который послужит нам не хуже, а в том, что касается лично меня, даже намного лучше. Как я обещал, вы все узнаете в свое время, и примете участие в его исполнении. Но довольно, мы столько обсуждаем серьезные проблемы, что меня уже мутит. Давайте поговорим о чем-нибудь более легком и приятном: о женщинах, например. Что думаете вы о моей чаровнице? – Донье Аделе? – Именно. Кто бы еще мог меня очаровать? Даже от вашего сердца из кремня, и то должны были посыпаться искры при взгляде на нее. – Определенно, это самая красивая пленница из тех, в поимке которых мне доводилось участвовать. – Пленница! – ворчит Урага себе под нос. – Хотел бы я, чтоб она была пленницей, только в ином смысле. Затем по лицу его пробегает тень. – Какая разница! – продолжает он. – Стоит мне убрать его с моего пути, и я смогу поступать, как захочу. Обойдусь с ней как Тарквиний с Лукрецией[82], и она подчинится – не как римская матрона, но как мексиканка: увидит, что деваться некуда, и согласится. В чем дело, кабо? Последний вопрос обращен к капралу, который подъехал и взял под козырек. – Полковник, альферес прислал меня сообщить, что индеец пропал. – Как? Мануэль? – Так точно, полковник. – Стоять! – командует Урага достаточно громко, чтобы отряд услышал его и замер. Вернувшись к колонне, начальник обращается к младшему лейтенанту: – Что я слышу, альферес? – Полковник, мы хватились парня, который служил нам проводником. Наверное, он отстал, когда мы проходили через овраг. Индеец был рядом, когда мы покидали дом и по дороге через долину. – Невелика потеря, – вполголоса говорит Урага, обращаясь к Роблесу. – Мы вызнали от него все, что нас интересовало. И все-таки лучше было бы забрать его с собой. Нет сомнений, пеон улизнул, чтобы провернуть свои делишки: поживиться какой-нибудь мелочевкой, полагаю, и обнаружится на ранчо. Кабо, возьми отделение ребят, вернись в долину и притащи сюда этого лентяя. Поскольку идти я буду медленно, вы без труда нагоните нас к ночному привалу. Капрал, вызвав, как было велено, отделение, скачет назад к холмам, все еще виднеющимся на горизонте, а отряд продолжает марш. Урага и Роблес снова впереди, и первый продолжает делиться планами со своим particeps criminis[83]. Доверительный диалог продолжается около часа, затем его нарушает еще один улан. Это седой ветеран, бывший сиболеро[84], повидавший жизнь в прериях. – В чем дело, Эрнандес? – спрашивает полковник. – Сеньор коронель, видите то облако? – говорит солдат, указывая на маленькую черточку на небе, только что появившуюся в северо-восточной его части. – Облако? Не вижу я никакого облака, разве что ты так называешь то пятнышко на горизонте, едва ли больше моей шляпы размером. Это ты про него? – Вот именно, полковник. Оно кажется маленьким, но сулит большие беды. Сейчас его едва видно, но через десять минут тучи затянут все небо, и над нами тоже. – Ты так думаешь? И что же это такое? Эль-Норте? – Он самый, уверен. Каррамба, мне слишком часто приходилось сталкиваться с ним. Поверьте, полковник, скоро разразится буря. – В таком случае лучше нам остановиться и найти укрытие. Я не вижу поблизости ничего, под чем могла бы и кошка спрятаться, если не считать той рощицы карликовых дубов. До какой-то степени она защитит нас от напора шторма, и если придется остаться на ночь, даст топливо для костров. Возвращайся к отряду. Скажи альфересу, пусть ведет людей к той роще, и живо. Пусть разбивают палатки. Vaya! Отставной сиболеро выполняет приказ, унесшись прочь галопом, а полковник и адъютант рысью скачут к купе мэрилендских дубов, отстоящей от линии марша шагов на триста. Это та самая роща, где накануне скрывались Фрэнк Хэмерсли и Уолт Уайлдер. Добравшись до опушки раньше подчиненных, Урага и Роблес замечают следы двух мулов, и не без некоторого удивления обмениваются парой слов. Но стремительно темнеющее небо отвлекает их мысли в другом направлении, и они начинают выбирать место для палаток. У них их две: одна принадлежащая Ураге, другая, найденная на ранчо – старый шатер Миранды, который тот захватил с собой во время бегства. Он взял его ради удобства сестры, о которой и уланский офицер намерен нежно заботиться. Обе палатки вскоре разбиты под сенью карликовых дубов. Шатер, как велел Урага, служит прибежищем для пленниц. Уланы торопливо спешиваются, привязывают коней и готовятся к буре, которая, как обещает бывший сиболеро, будет свирепой. Вскоре они убеждаются, что предсказание исполняется в точности до буквы. Небо, до того сверкающее, как сапфир, и бирюзово-голубое, становится свинцово-серым. Затем оно темнеет, как если бы ночь вдруг опустилась на безжизненную равнину. Воздух, минуту назад нестерпимо горячий, делается холодным, как зимой. Менее чем за двадцать минут термометр падает на сорок с лишним градусов, почти до точки замерзания! Не ночь является причиной темноты, и не зима – холода. Оба явления проистекают из атмосферного феномена, свойственного столовым возвышенностям Техаса, которого очень боятся путешественники. Мексиканцы называют его именем, которое употребил бывший сиболеро: «Эль-Норте»; техасцам оно известно как «нортнер», «северянин». И те и другие страшатся его. Глава 57. Обременительный пленник Схватив пеона и выудив из него все, что тот способен сказать, американцы затрудняются решить, как быть с ним дальше. Тащить с собой – будет мешаться, но и бросить нельзя, а убить его у молодого кентуккийца не поднималась рука, хотя Фрэнк и считал, что негодяй заслуживает смерти. Уолт, предоставь ему право решать, уладил бы все мигом. Возмущенный предательством индейца, он получил новый повод не любить его – как соперника. Впрочем, последнее мало заботит экс-рейнджера – он уверен в чувствах Кончиты. Она отдала ему сердце и обещала руку, и в непоколебимой своей простоте охотник не боится беды с этой стороны и не испытывает ни грана ревности. Ему смешно видеть соперника в жалком существе, распростертом у его ног, которое он способен раздавить каблуком своего сапога из лошадиной кожи. Уолт готов лопнуть от хохота. Не из ревности склонен техасец пресечь жизнь пеона, но исключительно из соображений суровой справедливости, скорого на расправу правосудия, к которому он привык в бытность рейнджером. Его товарищ, менее привычный развешивать людей на суках, возражает. Оба некоторое время спорят, что делать с пленником, оказавшимся таким обременительным. Они не успевают прийти к согласию, когда раздается звук, заставляющий их обернуться и побледнеть. Это топот копыт – его нельзя спутать ни с чем другим. И лошадей много: не две или три, не полдюжины, но целый отряд. Урага и его уланы возвращаются в долину! Едут к ранчо! Кто еще, кроме них? Едва ли стоит ожидать встретить здесь другую группу всадников. Так размышляют двое американцев, слыша стук копыт. Они уверены, что это мексиканские солдаты. Повинуясь инстинкту, друзья укрываются в доме, не взяв с собой пленника. Будучи связан, тот не в силах сдвинуться с места. Да и если бы смог, разница теперь невелика. Американцы намерены обороняться до конца, если придется, а хижина из толстых бревен подходит для этой цели как нельзя лучше. У нее две двери, спереди и сзади, обе толстые, из расщепленных стволов пальмильи. Сделаны они надежно и крепко запираются, потому как ночи иногда выдаются холодные, а медведи-гризли шастают вокруг ранчо. Поспешно захлопнув двери и забаррикадировав их, каждый располагается у окна. Их тоже два, оба с фасада. Это всего лишь проемы в бревенчатой стене, небольших размеров, но это и к лучшему для защитников – окна достаточно велики, чтобы послужить бойницами, через которые удобно вести огонь из ружей. Позиция не самая невыгодная для обороняющихся. Хижина стоит рядом с утесом, прохода между ним и стеной нет. Перед фасадом открытое пространство, своего рода естественная лужайка, уходящая к озеру, лишь в паре-тройке мест ее ровная поверхность разнообразится деревцем. Чтобы подойти к дому, снизу ли ты попал в равнину или сверху, нужно обязательно пересечь лужайку. Справа и слева от дома идут выступы скал, окончания обоих просматриваются из окон, так что любой, кто попытается обойти жилище с флангов, окажется под обстрелом у засевших внутри. Учитывая невозможность окружения, трудно выбрать более удобный пункт обороны, и если только у нападающих не будет подавляющего численного преимущества, все их попытки обречены на провал. Но едва ли в этот раз, ведь поскольку защищающихся всего двое, их судьба практически решена. Каков их шанс удержать хижину против отряда из пятидесяти обученных военных – именно такова численность мексиканцев. Возможно, конечно, что в долину вернулся не весь отряд, а только подразделение, посланное забрать мародера, которого хватились во время марша. В таком случае небольшая надежда отразить атаку имеется. В любом случае, отступать некуда.