Это письмо я отсылаю с весенним караваном, отправляющимся из Индепенденса в Санта-Фе, в надежде, что оно благополучно достигнет вас. Подписываюсь, дорогой полковник Миранда, как ваш преданный друг Фрэнсис Хэмерсли» – Вот так, теньенте, – сказал полковник, складывая послание и кладя его обратно в ящик. – Теперь ситуация прояснилась? – Как солнечный день, что сияет над Льяно-Эстакадо, – последовал ответ лейтенанта, которого восхищение талантами начальника, равно как и поглощенное спиртное, подвигли на поэтические сравнения. – Carrai-i! Esta un golpe magnifico![31] Это достойно самого Мануэля Армихо или даже великого Санта-Анны! – Это удар, еще более мастерский, чем вы думаете, потому как он двойной – сразил двух пташек одним камнем. Давайте-ка еще раз выпьем за него! Снова наполнив бокалы, сообщники по преступлению подняли их за успех подлой затеи, которую так удачно воплотили в жизнь. Затем Роблес встал, чтобы отправиться в картель, или казарму, где обитал, и пожелал полковнику «буэна ноче». Комендант и сам подумывал о постели и, взяв со стола лампу, двинулся в направлении спальни, карто де камара. Проходя мимо висящей на стене зала картины – портрета прекрасной девушки, полковник остановился и с минуту глядел на нее, потом повернулся к зеркалу. Словно в том отразилась тень самых глубин его души, выражение торжества, так недавно написанное на лице негодяя, мигом исчезло, сменившись гримасой огорчения. – Один готов, – вполголоса сказал он сам себе. – Половина пятна смыта, и я благодарю за это Пресвятую Деву. Но где второй. И она? Где они, где? С этими словами полковник побрел, пошатываясь, в свою комнату. Глава 21. Через заросли полыни Идет четвертый день после судьбоносного совета среди карликовых дубов, и двое беглецов по-прежнему бредут по Льяно-Эстакадо. Они едва проделали шестьдесят миль на юго-восток, и не достигли пока ни одного из потоков, устремляющихся на равнину Техаса. Продвижение их медленно, потому как раненый, вместо того чтобы поправляться, только слабеет. Шаг его нетверд, ноги заплетаются. Помимо потери крови есть еще нечто, что лишает его сил: жестокие приступы голода и еще более невыносимая агония жажды. Его товарищ тоже страдает, пусть и не в такой степени, но достаточно, чтобы шаг его сделался неровным. Ни у одного из них не было во рту ни капли воды с тех пор, как они пили среди фургонов, до начала схватки. С тех пор немилосердное солнце печет бедняг, а единственной пищей им служат пойманные на равнине сверчки, иногда рогатая лягушка, или немного сока кактуса опунция – но это уж совсем редко. Голод произвел на обоих свое действие, печальное и стремительное. Уже к исходу четвертого дня путешественники сильно похудели и напоминают скорее призраков, чем людей. Пейзаж вокруг соответствует их внешнему виду – насколько хватает глаз, равнина поросла полынью, серебристые листья которой, смыкаясь наверху, рождают ощущение, будто весь мир объят одним огромным саваном. На этот покров падают тени двух людей, пропорциональные их росту. Принадлежащая экс-рейнджеру убегает вперед на целую милю, потому как солнце низко стоит над горизонтом и светит путникам в спину. Они направляются на восток в надежде добраться до края Льяно там, где пустыня граничит с техасскими прериями. Впрочем, в душе одного из них эта надежда почти умерла. Фрэнк Хэмерсли уже не рассчитывает добраться когда-нибудь до сердца цивилизации или хотя бы пересечь ее границу. Даже рейнджер в отставке начинает склоняться к подобной мысли. А вот другим живым существам она явно доставляет радость. Тени двоих мужчин не единственные, что скользят по залитым солнцем листьям полыни. На других тенях обрисовываются очертания крыльев – крыльев огромных птиц с пушистым хохолком и голой красной шеей. Этот вид пернатых хорошо известен – это сопилоте, мексиканские грифы. По земле плывут два десятка таких теней, потому что двадцать стервятников кружат в небе. Эта картина неприятна путешественнику, даже если наблюдать ее издалека. Кружение над головой порождает в нем страх – он не может не читать в нем предначертание собственной судьбы. Птицы следуют за двумя людьми, как следовали бы за раненным бизоном или больным оленем. Они парят и описывают круги, подчас спускаясь вызывающе низко. Пернатые не считают их призраками. Пусть путники худы, на их костях еще достаточно мяса для поживы. Раз за разом Уолт Уайлдер бросает взгляд наверх. Он обеспокоен, хотя старается скрыть тревогу от товарища. Проводник проклинает подлых стервятников, но не вслух, а про себя, молча. Долгое время путники идут, не обмениваясь ни словом. Прежде экс-рейнджер подбадривал спутника, но мужество, похоже, оставило его, и он сам стал приходить в отчаяние. Душевные силы Хэмерсли таяли по мере истощения сил телесных. Когда последние иссякли, первые тоже подошли к концу. – Дальше не могу, Уолт! – заявляет он, останавливаясь. – Я не способен сделать и шага. В горле горит огонь, я задыхаюсь. Что-то пожирает меня изнутри и тянет упасть на землю. Охотник тоже останавливается. Он не пытается уговорить товарища идти дальше, так как понимает бесполезность этих стараний. – Идите один, – добавляет Фрэнк, с трудом выдавливая слова. – У вас еще достаточно сил, чтобы добраться до воды. У меня их нет, но я могу умереть, и не боюсь смерти. Бросьте меня, Уолт! Бросьте! – Никогда! – следует хриплый, но твердый ответ, исходящий словно из рупора. – Вы можете, должны. Зачем жертвовать двумя жизнями вместо одной? Вашу еще можно сохранить. Заберите с собой винтовку, вдруг попадется дичь. Идите, товарищ, друг – идите! Снова тот же ответ, таким же тоном. – Я говорил, когда мы сражались, – добавляет охотник. – И когда потом галопом скакали сквозь дым, что мы умрем или спасемся вместе. Разве не говорил, Фрэнк Хэмерсли? И повторю снова. Коль вам суждено сыграть в ящик среди этих зарослей полыни, то Уолт Уайлдер завернет свой труп уголком того же савана. Не так уж много сил осталось в моих руках, но их хватит, чтобы держать тех стервятников на расстоянии. Мы еще посмотрим, кто кого съест. Если нам суждено откинуть ноги, то это будет по причине жажды, а не голода. Какого мы сваляли дурака, когда не подумали об этом раньше! Но кому придет в голову сожрать грифа? Ну да голод – не тетка, поэтому как ни отвратительна их плоть, это все-таки мясо! Произнося эту тираду, проводник вскинул приклад к плечу. Вместе с последним словом раздается треск выстрела, за которым следует падение сопилоте в заросли полыни. – Так, Фрэнк, – говорит Уайлдер, отправляясь подобрать подбитую птицу, испуганные собратья которой убираются на почтительное расстояние. – Давайте разведем костерок и изжарим ее. Полыни тут достаточно для приправы, а то запашок будет еще тот. Думаю, если зажать нос, нам удастся проглотить по кусочку – это позволит нам продержаться еще немного. Эх, нам бы толику воды! Словно надежда снова внезапно овладела им, проводник распрямляется во весь свой гигантский рост и устремляет взор на восток, через равнину. – Вон там видна гряда холмов, – говорит он. – Я как раз глядел на нее, когда вы завели речь о конце. Где холмы, там и потоки. А что, Фрэнк, если вы побудете здесь, а я смотаюсь туда и обратно. Судя по всему, до гряды миль десять, не больше. Я без труда вернусь обратно к утру. Как думаете, сможете продержаться до того времени, если подкрепитесь кусочком стервятника? – Мне кажется, я смогу продержаться и без этого. Меня больше изводит жажда. Я чувствую себя так, словно по жилам у меня бежит жидкий огонь. Уолт, если вы верите, что есть шанс найти воду, то ступайте. – Значит, иду. Но глядите, не помрите до моего возвращения. Зажарьте ту тварь, пока не протухла. Трут у вас есть, а сухая полынь пойдет на топливо. Я тоже не собираюсь страдать от голода, а поскольку ничего стоящего по пути может не попасться, то подстрелю про запас одну из этих душистых пташек. Перезарядив винтовку, и снова вскидывает ее к небу и сбивает второго сопилоте. – Вот так, – продолжает Уайлдер, поднимая вонючую тушу и приторачивая к поясу. – Не падайте духом, пока ваш покорный слуга не вернется. Я рассчитываю обернуться к утру, и чтобы мне наверняка не заблудиться, расположитесь-ка в тени вон той пальметты – она достаточно приметная, чтобы я заметил ее издалека и без труда разыскал вас. Дерево, о котором говорил проводник, на самом деле представляло собой не карликовую пальму собаль, но родственное ей растение. То была юкка той разновидности, которая произрастает на возвышенных равнинах Северной и Центральной Мексики, с длинными клинкообразными листьями, растущими, как у алоэ, из ствола во всех направлениях, образуя своего рода сферическую chevaux-de-frize[32]. Верхушка юкки возвышается над поверхностью земли футов на шесть, то есть значительно выше кустов полыни, а ее темные, твердые ростки резко контрастируют с посеребренными листочками травы, благодаря чему пальма превращается в отличный ориентир, приметный на плоской местности с большого расстояния. С трудом дотащившись до дерева, Хэмерсли без сил падает с восточной его стороны, где милосердная тень дает ему защиту от заходящего, но все равно палящего солнца. Тень Уолта Уайлдера во всю свою длину простирается по равнине. Не говоря ни слова, охотник, за спину у которого закинуто ружье, а убитый гриф болтается на поясе, покидает место привала и отправляется на восток, к смутно различимой на горизонте гряде холмов. Глава 22. Охотница – Vamos, Lolita![33] Держись, девочка моя! Еще две лиги, и ты сможешь зарыться носом в мягкую травку грамма и охладить копыта в хрустально чистом потоке. Да, и еще получишь пригоршню орешков пиньон на ужин, обещаю. Ты была молодцом сегодня, но давай не будем опаздывать. Сама знаешь, что ночью в Льяно легко потеряться, и тогда подлые волки съедят нас обоих, а это будет весьма прискорбно, mia yegua[34]. Не дадим же им шанса обойтись с нами таким образом. Adelante![35] Лолита – это гнедой мустанг с белыми гривой и хвостом, личность же, читающая ей приведенные выше нотации – молодая девушка, едущая на ней верхом. Прекрасной наезднице явно нет еще и двадцати, однако благодаря властному, до некоторой степени, выражению лица, она кажется старше. Кожа ее хоть и бела, но в ней присутствует золотисто-коричневый или оливковый оттенок, часто встречающийся у представителей андалузийской расы, а серповидные брови, шелковистые волосы, черные, как смоль, и пушок на верхней губе очевидно указывают на присутствие мавританской наследственности. Черты лица прекрасны и почти классически правильны, с греческим профилем, а отсутствие даже намека на раскосость глаз, вопреки смуглости кожи, категорически опровергает догадку насчет примеси индейской крови. Хотя в этой части света подобная кровь встречается очень часто, в жилах сеньориты ее действительно нет ни капли. Оливковый оттенок объясняется принадлежностью к испанским морискам[36], облик девушек которых если и не прекраснее, чем у саксонских блондинок, то определенно живописнее. С разрумянившимися щеками и глазами, блестящими от предпринятой верховой прогулки, девушка выглядит настоящим образчиком физического здоровья, тогда как выражение покоя на лице говорит о душевной уравновешенности. Внимание привлекают ее костюм и снаряжение. На мустанге она восседает на мексиканский манер, по-мужски, за спиной на ремне висит легкое охотничье ружье. Серапе из лучшей шерсти наброшено подобно шарфу на левое ее плечо, наполовину скрывая плюшевый жилет или жакетку, застегнутый на пышной груди. Ниже идет расшитая юбка, энагва, из-под которой выглядывает пара белоснежных брюк-кальсонсильяс, отделанных по низу бахромой, миниатюрные ножки обуты в сапоги со шпорами. На голове у красавицы шляпка из мягкой шерсти викуньи, с золотой тесьмой, обрамленная по краю золотым кружевом, и с пером цапли наверху. Этот наряд вкупе с манерой сидеть на лошади может показаться странным человеку, не знакомому с обычаями страны. Ружье и экипировка придают всаднице сходство с мужчиной, и на первый взгляд ее можно принять за безбородого юношу. Однако рассыпающиеся по плечам густые пряди, тонкие черты, нежная кожа, юбка, маленькая ручка с изящными пальчиками, поглаживающими гриву кобылы, безошибочно указывают на принадлежность ее к женскому полу. Это охотница – род ее занятий безошибочно доказывает свора собак, больших породистых мастифов, следующих за ней по пятам. Охотница, преуспевшая в своем ремесле – свидетельством тому пара вилорогих антилоп, связанных вместе и перекинутых через круп лошади на манер вьюков. Мустангу не требуются шпоры, достаточно хорошо знакомого мелодичного голоса. При слове «вперед!» кобыла прядает ушами, взмахивает хвостом и пускается в короткий галоп. Собаки бегут позади длинными прыжками. Скачка продолжается минут десять, затем дорогу маленькой кавалькаде пересекает птица. Она пролетает так близко, что почти задевает крылом морду Лолиты, вынуждая наездницу отклониться в седле и натянуть поводья. Птица – это черный стервятник, сопилоте. Гриф не описывает круги в высоте, как это обычно для него, но летит по прямой и быстро, как выпущенная из лука стрела. Это заставляет всадницу остановиться. Некоторое время она остается неподвижной, наблюдая за полетом стервятника. Гриф присоединяется к стае сородичей, располагающейся так далеко, что птицы кажутся просто точками. Девушка замечает, что они не летят в какую-то определенную сторону, но описывают круги, видимо над лежащей на земле добычей. Похоже, грифы еще не осмеливаются приближаться к ней – они держатся в воздухе, не садясь на землю, хотя время от времени то один, то другой пикирует вниз, пролетая над самыми верхушками кустов полыни, которыми густо поросла равнина. Заросли мешают охотнице разглядеть то, что лежит на земле, хотя ей и так понятно – это нечто способное привлечь внимание сопилоте. Она явно достаточно знакома с жизнью в пустыне, чтобы прочитать эти письмена и уловить их значение. Событие не только пробуждает любопытство, но и требует расследования. – Кто-то там упал, но еще не погиб? – спрашивает сама себя девушка. – Интересно, кто? Никогда не могла смотреть на этих отвратительных птиц без трепета. Santissima[37], как я вздрогнула, когда эта тварь захлопала прямо перед моим носом своими черными крыльями! Мне так жаль любое живое существо, которому они угрожают, даже если это койот. Может, койот, а может, антилопа. Другая живность почти не встречается на этой пустынной равнине. Идем, Лолита, давай выясним, кто там! Нужно будет сделать небольшой крюк, и от тебя это потребует дополнительных усилий, но ты ведь не возражаешь, девочка моя? Я знаю, что не возражаешь. Повинуясь легчайшему движению узды, кобыла повернула и возобновила скачку уже в направлении вьющейся стаи. Позади остается миля, и до птиц уже близко, но привлекший их объект пока не виден. Он может скрываться или в зарослях травы, или под большой юккой, темные побеги которой вздымаются над полынью на несколько футов, и над которой и кружат стервятники. Подъехав к юкке на расстояние выстрела из ружья, всадница заставляет Лолиту сбавить прыть, а затем переводит на шаг. В зрелище смерти, агонии и борьбы испускающего дух живого существа, пусть это даже всего лишь бессловесная скотина, есть нечто неизменно вызывающее сочувствие, смешанное с благоговением. Последнее и овладевает молодой девушкой, спешащей к месту, где кружат птицы. Ей не приходит в голову, что причиной внимания стервятников может служить человек, хотя воспоминание о схожей ситуации заставляет ее гнать коня – однажды и она сама вместе с родными и близкими, оказалась вдруг в положении добычи, вокруг которой реет стая сопилоте. Но сейчас у нее нет ни малейшего подозрения, что причиной их внимания является человек – сюда, в Льяно-Эстакадо, люди забредают редко, да и прочие живые существа сторонятся пустыни. Подъехав ближе, сеньорита замечает черный диск, очерченный на темно-зеленых листьях юкки. При более тщательном рассмотрении он приобретает форму птицы, такого же грифа. Стервятник мертв и нанизан на острые ветви растения, как будто рухнул на них с высоты. При виде этой картины губы наездницы трогает улыбка. – Ну, кобылка, я зря потратила свое время и твои силы, – говорит она, натягивая поводья и наполовину повернув мустанга. – Эти жуткие птицы всего лишь слетелись на место падения себе подобной и устроили над ней velorio[38]. Снова посмотрев в сторону мертвого грифа, она продолжает: