Очутившись на терра фирма[23] и обретя простор, узники выбираются из кучи ветвей и камней, сброшенных индейцами, и принимаются искать выход. Коснувшись стены, они начинают продвигаться вдоль нее. Долго играть в жмурки не приходится – необходимость придерживаться опоры внезапно отпадает, как если бы повязку сняли с их глаз. Перемена объясняется светом, струящимся из боковой галереи, куда они и сворачивают. Поначалу свет кажется далеким и тусклым, но спустя короткое время становится ярким, как факел. Следуя по проходу, путники вскоре достигают отверстия неправильной округлой формы, размером с окно в монастырской аркаде. Оба сразу замечают, что отверстие достаточно велико, чтобы в него мог пролезть человек. И то, что в него проникают лучи солнца, а значит, до ночи еще далеко. Все пожитки беглецы захватили с собой: ножи, револьверы, а также бережно сохраненное ружье Хэмерсли. Но выходить наружу они не спешат. Сложности это не представляет, поскольку под отверстием, на расстоянии буквально в три фута, начинается выступ, на котором можно встать. Сдерживает их опасение снова угодить в лапы безжалостных врагов. То, что те еще на равнине, сомневаться не приходится. До американцев доносятся крики и улюлюканье, смешанные с взрывами демонического хохота. Как раз наступает время распития огненной воды и диких забав с кусками награбленной материи. Выходить опасно, но оставаться внутри горы – еще опаснее. Дикари могут возобновить поиски и обнаружить другой вход в пещеру. В этом случае беглецам грозит угодить в осаду и пасть жертвами голода. Обоим не терпится уйти подальше от места, которое воспринимается ими как живая могила. Но и высунуться они не осмеливаются. Пока индейцы тут, отступать по прерии нельзя. Если только с наступлением ночи? Хэмерсли озвучивает эту мысль. – Нет, – покачал головой Уолт. – Ночь тоже не спасет. Будет луна, а эти востроглазые инджуны никогда не спят все зараз. На таком песке они нас в лунном свете не хуже, чем днем, разглядят. Если уж ждать, то пока дикари совсем уберутся отсюда. Произнося эти слова, Уайлдер стоит рядом с отверстием и осторожно выглядывает наружу. Вытянув шею, чтобы лучше видеть пространство внизу, проводник замечает некий предмет и издает удивленное восклицание. – Будь я проклят! Да это же мой лоскут лежит на тех скалах! Это тот самый красный шейный платок, с помощью которого он пытался направить преследователей по ложному следу. – Именно там я его и оставил, – продолжает Уолт. – Узнаю то место. Выходит, это именно та расселина, по которой мы не пошли. Догадка его верна. Приманка осталась там, где Уайлдер ее оставил. Кусок грязного полинялого ситца не пробудил алчности дикарей, знавших, что найдут в фургонах они тысячу таких же, новеньких и чистых, и это помимо другой добычи. – Думаю, нам стоит-таки попытать ту тропу, Фрэнк. Она должна вывести нас наверх. Если киманчи и поднимались по ней, то давно ушли – это можно сообразить по воплям у фургонов. Они сейчас делят промеж собой наше добро, и глядеть в оба никто не станет. – Согласен, – кивает Хэмерсли. Без дальнейших проволочек оба вылезают через проем и, пробравшись на четвереньках вдоль по выступу, снова оказываются в расселине у той самой развилки, которая задержала их при первом восхождении. Возможно, в конце концов американцы сделали тогда правильный выбор. Выберись они тогда наверх, их наверняка бы заметили и стали преследовать. Впрочем, быстрота ног могла их спасти. Путники снова двигаются вперед, на этот раз по еще неисследованному склону. Проходя мимо, Уолт подбирает свой «лоскут», как он его назвал, и наматывает на голову на манер тюрбана. – Вот бы так легко было мою винтовку вернуть, – говорит проводник. – И будь я проклят, попробовал бы, будь уверен, что ее не взяли. Да только черта с два – такая штука слишком ценна, чтобы инджун прошел мимо. Ее унесли теперь к фургонам. Крики грабителей теперь доносятся до них более отчетливо. А поднявшись в узкий проход, открытый в направлении равнины, они могут наблюдать за происходящим. Американцы видят дикарей, пеших и конных, причем последние затеяли что-то вроде турнира. Видят, как индейцы обезумели от торжества и алкоголя – «огненной воды», найденной в фургонах. – Хоть они и пьяны, нам не стоит оставаться поблизости, – бормочет Уолт. – Я предпочел бы оказаться отсюда как можно дальше. Им может взбрести в голову подняться сюда. Киманчи не жалеют сил ради скальпов, и наверно, сильно огорчаются, что не добрались до наших, поэтому запросто предпримут еще одну попытку. Поскольку ночь будет лунная, чем дальше мы уйдем отсюда, тем лучше. Так что прибавим ходу. – Вперед! – отзывается Хэмерсли. Секунду спустя оба взбираются по расселине, Уайлдер указывает путь. На этот раз им везет больше. Тропа выводит их на вершину утеса, откуда начинается спуск на равнину. Они сумели достичь ее, ни разу не оказавшись на открытом месте, где их могли заметить индейцы. Крики торжества и безумного веселья еще доносятся до них, но по мере спуска с утеса они становятся все тише, пока американцы не оказываются, наконец, среди плоской, как стол, равнины, ограниченной одним лишь горизонтом. Все вокруг них объято мертвой тишиной – тишиной, какая бывает только в сердце пустыни. Глава 17. Вглубь пустыни Утес, на который после цепи удивительных избавлений сумели-таки выбраться молодой прерийный торговец и проводник, является частью обрывистой границы плато, известного как Льяно-Эстакадо, или «Огороженная равнина». По его необъятным просторам лежит теперь их путь. У них нет ни ясного представления о лежащем перед ними крае, ни о направлении, которого следует придерживаться. Единственное, к чему они стремятся, это уйти как можно дальше от места, где их постигло несчастье – на расстояние, с которого их не заметит ни один индеец. Одного взгляда достаточно им, чтобы убедиться, что только дистанция обещает спасение. Насколько хватает глаз, поверхность предстает совершенно ровной, ни кустика, ни деревца. Спрятаться тут негде даже зайцу. Хотя беглецам ничто не мешает и никто их вроде как не преследует, они вовсе не уверены в благополучном исходе. Их не оставляет опасение, что часть дикарей поднялась на верхнюю равнину и до сих пор ищет их. В таком случае, возвращаясь после бесплодной погони, команчи могут натолкнуться на них. Беглецы черпают некоторое утешение в том, что преследователи не способны поднять на стену утесов коней, поэтому если новая глава драмы и разыграется, то станет состязанием на быстроту ног. В этом испытании, по меньшей мере, Уолту Уайлдеру нечего страшится. Этот колосс с размашистым шагом способен потягаться с великаном, у которого были сапоги-скороходы. Единственная причина для тревоги в том, что дикари могут возвращаться по теперешнему маршруту американцев, и возникнуть перед ними, отрезав путь к отступлению. Но поскольку никаких индейцев пока не видно, как не видно и любого другого живого существа, человека или животного, беглецы обретают уверенность, и, проделав около мили, начинают смотреть не столько вперед, сколько оглядываться. Через короткие промежутки времени густая каштановая борода проводника обметает левое его плечо – это он бросает назад беспокойные взгляды. Он становятся все более беспокойными, по мере того как Уолт подмечает, что его собрат по несчастью начинает замедлять шаг и выказывать признаки усталости. Не задавая лишних вопросов, Уайлдер выясняет причину. В дымной пелене, под покровом которой они бежали из корраля, и позднее, в сумрачной тени расселины или во тьме пещеры, он не заметил того, что при свете дня буквально бросается в глаза – пятен крови на одежде товарища. Хэмерсли и сам не обращал внимания, но теперь, когда ему указали на факт, начинает ощущать боль и нарастающие слабость и головокружение. Кровь просачивается через рубашку на груди и стекает по брюкам в сапоги. Источник ее быстро обнаруживается по боли в боку, которая усиливается по мере движения. Минутная остановка для осмотра раны. Когда расстегнули жилет и рубашку, выяснилось, что пуля прошла через левый бок, не задев костей, но порвав на пути кровеносный сосуд. Царапины и ушибы в других местах, поначалу столь же болезненные, не позволили молодому человеку обратить внимание на более серьезную рану. Та не смертельна, по крайней мере, не кажется таковой. Проводник и охотник, Уолт, как и большинство собратьев по ремеслу, обладал навыками хирурга-практика. – Всего лишь царапина, – констатирует он после проведенного наскоро обследования, после чего дает команду идти дальше. Они снова идут тем же быстрым шагом, но не успевают проделать и мили, как раненный начинает ощутимо слабеть. Бег сменяется тихой рысцой, затем переходит в неторопливую ходьбу, а завершается полной остановкой. – Я не могу больше идти, Уолт, пусть даже все дьяволы ада гнались бы за мной, – говорит кентуккиец. – Я старался, как мог. Если индейцы появятся, бросьте меня и уходите. – Никогда, Фрэнк Хэмерсли! Никогда! Уолт Уайлдер не из тех, кто бросает товарища, причем в такой заварухе. Коли вам требуется остановка, то так тому и быть. А как я вижу, иначе нельзя. – Я и шага не в силах сделать. – Довольно. Но нельзя стоять там, где нас видно за много миль. Корточки – вот верное слово. Вниз, на четвереньки, как лягушки перед прыжком. Вот тут и спрячемся, среди этих клочков травы – такие часто встречаются на равнине. Опускаемся прямо на ребра и пластаемся, ну как блины. Произнося эту речь, проводник припадает к земле, почти уткнувшись в нее носом. Хэмерсли, который и так едва стоял, рухнул с ним рядом. После этого на равнине, насколько хватает глаз, не остается ни одного приметного объекта – как на поверхности спящего океана. Беглецам играет на руку то, что день уже клонится к концу. Им не приходится долго оставаться в неудобной позиции, прежде чем солнце, закатившись за западный край горизонта, предоставляет им возможность снова встать на ноги. Что они и делают, радуясь возможности избежать положения, которое находили весьма мучительным, поскольку страдали от жара, поднимавшегося от иссушенной равнины. Но теперь солнце зашло, задул свежий ветерок, придавая им новые силы. К тому же наступившая темнота – луна пока еще не вышла – избавила их от необходимости прятаться. Американцы без страха продолжают путь. Хэмерсли чувствует себя так, будто в жилы ему влили новую кровь, и вспрыгивает на ноги наравне с товарищем. – Сможете пройти еще немного, Фрэнк? – осведомляется охотник. – Да, Уолт, много миль, – следует ответ. – У меня такое ощущение, будто я могу самый широкий отрезок прерии преодолеть без всякого труда. – Отлично! – восклицает проводник. – Рад слышать такие слова. Если сумеем положить еще несколько миль между нами и теми завывающими дикарями, получим шанс спастись. Хуже всего то, что мы не знаем, в какую сторону двигать. Если повернем назад к Канейдиан-Ривер, можем угодить нашим друзьям прямо в зубы. Западнее лежат поселения Дель-Норте, но в том направлении мы тоже можем натолкнуться ни инджунов. Я не до конца уверен, что это были тенава. С юга у этой Огороженной Равнины нет конца до самой большой излучины Гранд-Ривер, а это – неблизкий путь. Забрав к востоку и немного к югу, мы способны достичь истоков Ред-Ривер в Луизиане. А стоит вашему покорному слуге добраться до этого потока, он без особого труда спустится по нему, дайте ему только винтовку, порох да пару пуль в подсумке. Слава Богу, мы не расстались с вашим ружьем ни в горе, ни в радости. Кабы не так, то хоть сейчас ложись да помирай. – Идемте, куда скажете, Уолт – вам лучше знать. Я готов следовать за вами, и думаю, способен на это. – Отлично. В любом случае, отсюда нам пора уносить ноги. Если даже не сможем проделать под покровом ночи большой отрезок, пройдем все же достаточно, чтобы поутру эти инджуны не заметили нас. Давайте двинем на юго-восток и попробуем добраться до истоков Ред-Ривер. Вот там красавица Полярная Звезда, с давних пор служащая мне верным проводником. Вон она, на рукоятке Плуга, или Большой Медведицы – так я слышал, частенько это собрание звезд называют. Нам следует только держать так, чтобы она была слева, чуть позади плеча, и тогда мы придем прямиком к развилке Ред-Ривер. Если только продержимся достаточно долго. Проклятье! Все у нас получится, да и делать больше нечего, как попробовать. Вперед! С этими словами проводник двигается в путь – не полным ходом, но соразмеряя шаг с возможностями раненного товарища. Глава 18. Лилипутский лес Соразмеряя путь по звездам, беглецы продолжают путь – уже не бегом, и даже не слишком быстрым шагом. Вопреки решимости, с которой он подбадривает себя, раненый слишком слаб, чтобы выдерживать темп, и едва плетется. Товарищ не заставляет его ускорить ход – опытный путешественник по прериям, Уолт знает, что лучше медленно, но идти, чем выдохнуться из-за чрезмерных начальных усилий. Об индейцах нет ни слуху ни духу, ни за спиной, ни впереди. Тишина пустыни объяла американцев – безмолвие прерывается только шуршаньем крыльев совы, да иногда резкими трелями зуйка крикливого, вспархивающего у них из-под ног. Эти звуки, наряду с постоянным стрекотом цикад да далеким завыванием койота, – единственные, что приветствуют беглецов, и ни один из них не вселяет тревоги. Спешить особых причин нет. Впереди вся ночь, а ко времени, когда забрезжит рассвет, странники наверняка подыщут место, где укрыться. Поверхность благоприятствует путешествующим пешком в темноте. Отвердевший на солнце грунт ровен, как мостовая, а местами гладок так, что экипаж мог бы катиться по нему, как по парковой дорожке. Для них это благо. Будь местность пересеченной, раненый не смог бы уйти далеко. Даже так силы его начинают быстро идти на убыль, ведь кровеносные сосуды несчастного почти пусты. Не удалось беглецам и много пройти до новой остановки, но они прошагали достаточно для уверенности, что даже стоя не будут заметны для наблюдателя, взобравшегося на утесы в том месте, откуда начался их путь. А еще они достигли места, предлагающего возможность убежища – короче говоря, леса. Лес этот сложно разглядеть с расстояния более чем в милю, поскольку состоит он из карликового дуба – самые высокие из этих деревьев достигают высоты всего лишь в восемнадцать дюймов над уровнем почвы. Восемнадцати дюймов достаточно, чтобы скрыть лежащего плашмя человека, а поскольку эти лилипутские деревья растут густо, как кусты дурмана, то убежище выйдет достаточно надежным. Если только преследователи не пройдут настолько близко, чтобы упереться в них, беглецы могут не опасаться быть замеченными. Помимо этого, в американцах крепнет уверенность, что индейцев на верхней равнине нет. Едва ли те станут преследовать их после всех трудов, приложенных, чтобы сначала выкурить белых, а потом запечатать их. Да и раздел добычи с неодолимой силой влек команчей обратно к фургонам. Убеждаясь, что преследовать по равнине их едва ли кто-то станет, Уайлдер предлагает сделать очередную остановку, на этот раз, чтобы поспать, потому как во время предыдущего отдыха они на это не решились. Он делится этой мыслью со своим товарищем, который некоторое время уже явно из последних сил поспевает за ним. – Можем прилечь до восхода, – говорит Уолт. – А если утром заметим следы погони, можем пробыть здесь до заката солнца. Эти карликовые дубы обеспечат вполне сносное укрытие. Если прилечь, никто нас не обнаружит, разве что споткнется прямо о нас. Его спутник не в состоянии возражать, и оба путника опускаются на землю. Миниатюрный лес дает им не только укрытие, но мягкое ложе, поскольку крошечные стволы и ветви устилают землю под телами беглецов. Те бодрствуют достаточно, чтобы перевязать по возможности рану Хэмерсли, после чего проваливаются в забытье. Сон молодого прерийного торговца некрепок и неглубок. Страшные видения проплывают перед его мысленным взором: сцены кровавой расправы. Он то и дело резко пробуждается, а пару раз даже тревожит своего компаньона криком. В другой обстановке Уолт Уайлдер почивал бы так же крепко, как если почивал на кушетке в бревенчатой хижине за тысячу миль от этого опасного места. Для него не впервой спать под аккомпанемент воплей дикарей. Последние лет двадцать он ежедневно или еженощно устраивал свое могучее тело на отдых на склоне горы или на плоской равнине, имея к утру куда больше шансов лишиться скальпа, чем сохранить его. Десять лет он входил в состав техасских рейнджеров – это странной организации, ведущей начало с того самого времени, как Стивен Остин[24] основал свою колонию в земле «Одинокой звезды». Если в ту ночь экс-рейнджер был взволнован больше обычного, то это по причине переживаний за товарища, а также из-за тех ужасных испытаний, которые им довелось перенести. Но вопреки всему спал Уолт как убитый и время от времени храпел, как аллигатор. В долгом сне проводник не нуждался даже после изнурительных нагрузок. Шесть часов являлись нормой для его дневного или ночного отдыха. И едва рассвет начинает серебрить макушки карликовых дубов, Уолт вскакивает на ноги, отряхивает с себя росу, как потревоженный олень, а затем склоняется над раненым товарищем. – Не спешите вставать, Фрэнк! – говорит он. – Мы не тронемся в путь, пока не рассветет, и прежде чем убедимся, что поблизости нет ни одного краснокожего. Тогда мы оставим солнце светить нам в левый бок и направим стопы на юго-восток. Как вы? – Слаб, как вата. Даже не знаю, сумею ли пройти хоть еще немного. – Ничего, мы потихоньку. Ежели скунсы за нами не гонятся, спешить некуда. Будь я проклят! Все никак не могу решить, что это были за инджуны. Почти уверен, что это тенава-киманчи – шайка едоков бизонов, причем самый скверный сброд во всех прериях. Мы, рейнджеры, не раз имели с ними дело, и не одного из них ваш покорный срезал собственной рукой. Вот была бы при мне моя винтовка – черт меня дернул расстаться с ней – я бы показал вам девять зарубок на прикладе, в память о девяти тенавах. Коль то были они, нам стоит держать к югу. Их кочевья лежат по большей части у Канейдиан или вокруг Большой Уичиты, и они могут пересечь край Огороженной равнины по пути домой. А значит, нам следует взять южнее и попытаться достичь северной развилки Бразос. Если наткнемся на индейцев, это будут южные киманчи – далеко не такие свирепые твари, как тенава. Знаете, Фрэнк, что мне приснился сон, как те инджуны напали на нас? – Сон? Мне тоже. Но нет ничего странного, что он приснился нам обоим. Что было в вашем, Уолт?