— Дышите и дышаете. То ночью, то ранним утром. — Доживешь до моих лет, узнаешь, что такое бессонница. — Нет, правда, куда вы постоянно шастаете? — Не твоего ума дело. — Старуха была в кардигане с огромными карманами. Довольно красивом. Такой бы и молодая женщина надела с массивными кроссовками и джинсами в обтяжку. — Смотри, что принесла, — сказала Эмма, достав из кармана баночку меда. — Настоящий, липовый. Не химия магазинная. Доставай хлеб, масло, будем завтракать. — Где вы мед надыбали? — У пчелок попросила — дали, — криво улыбнулась Эмма. — Или у хозяина пасеки? Михаила Ильича, кажется? — А ты уже успела узнать всех обитателей «Лиры»? — Нет. Но Грачев — дядька известный. И только у него пасека. — Да, встретила Ильича, ему тоже не спится. — Эмма Власовна, да у вас с ним шуры-муры! Старушка закашлялась, подавившись дымом. — Вот насмешила, — просипела она и жестом показала, что ей нужна вода. Райка дала ей стакан. — Какие в наши годы шуры-муры? — Она попила, выдохнула с облегчением. — Они могут быть и без интима. Но вы друг другу нравились еще тридцать лет назад. — Откуда знаешь? — Внук Ильича сказал. — Колька? Хороший парень. С женой только ему не повезло. Не то что Мишке. Та была идеальной женой мента. Преданной, понимающей. Но и времена другие были. За красивой жизнью мало кто гнался. — Так, постойте. У меня два вопроса. Первый, было у вас что-то с Ильичем или нет? — Все, кроме секса. Когда была жива его жена, он ей не изменял. А когда она умерла, мне уже и не надо было. — Тогда второй: почему Коле не повезло с женой? — Она с Ленькой Печерским спуталась. Пару раз я их вместе видела. Гуляли по «Лире» после заката. — И что? Может, им было просто интересно друг с другом? — Ага… целоваться. Сосались под березами, как школьники. Я, конечно, все понимаю, сама увлекалась чаще, чем следовало. И обычно никчемными мужчинками. Но если бы меня дома ждал Грачев, даже младший, хотя со старшим его не сравнить, я бы ни на кого и не смотрела. Таких мужиков и раньше мало было, а сейчас они вообще перевелись. И если эта особа не понимает, как ей повезло, значит, она дура и Кольки недостойна. Вот, значит, как! В идеальной семье Грачевых не так все ладно? Коля целуется с ней, Райкой, Наташка его с Печерским. Может, не стоит такой брачный союз сохранять, где оба на сторону смотрят? Да, пока ни с кем не спят, Коля точно, в нем она почему-то уверена, но что его супруга вытворяет, поди знай. Вода согрелась. Райка сделала себе чай, Эмме кофе. Достала нарезной батон и масло. Сделала бутерброды. — А вы рассказали Ильичу о том, что видели? — Я в его семью не лезу вот уже тридцать лет. Сегодня Эмма Власовна выражала свои мысли четко. Она не заговаривалась, не гневалась. Не то что в вечер их знакомства. Райка решила, что тогда на нее коньяк плохо подействовал. — Можно еще вопрос? — Валяй. Чего уж? — Как вы восприняли смерть Печерского? Вчера, когда я сообщила вам о ней, вы никак не отреагировали. Неужто нет дела? — Никакого. — Даже не пойдете плевать на его могилу? — Нет. Он свое получил. Сдох опозоренным. — Но он же покончил с собой, чтобы доказать свою невиновность. — Райка побегала вчера по городу, послушала сплетни. Решала, снимать документалку или нет, все больше склоняясь к последнему. — Неужели и после такого о нем будут говорить как об убийце? — Ох уж эти режиссеры. Даже из своей смерти устраивают представления! — Хотел уйти красиво? — Я бы сказала, эпично. И наверняка надеялся на то, что о нем фильм снимут, не ты, так кто-то другой. Поэтому написал предсмертную записку на стене. И красной краской, как кровью, сочащейся из его раненого сердца… — Старуха смачно сплюнула в пепельницу. — Позер. Пустышка. Проклятый извращуга. И это изрыгала из себя женщина, которой якобы нет дела до смерти Печерского! — Я поражаюсь тому, что он решился на поступок, — не останавливалась Эмма. Она возвращалась в гневливое состояние, а значит, алкоголь не являлся его причиной. — Пашка же слабаком был. Трусом. Такие обычно на самоубийство не решаются. — Разве лишение себя жизни — это проявление силы? — По-разному. Если ты набрал кредитов для игры в казино, имея троих детей, и не знаешь, как расплатиться, то борись до конца, а не вешайся. А за идею можно и пострадать. Знала я пару человек, которые отдали за нее жизнь. Один погиб, голодая. Второй устроил акт самосожжения. Для такого нужна смелость. — Или хороший психиатр, — пробормотала Райка. Эмма Власовна принялась за бутерброд. Ела, как все старики, не очень аккуратно, и Райка подала ей салфетку. — Спасибо. — Она утерлась, но на носу, который якобы растет до самой старости, остался мед. Указывать на это Рая не стала. Бабуля все равно испачкает его еще раз. — Ты когда в Москву возвращаться собираешься? — Я вам уже надоела? Если так, то могу съехать сегодня же. Мне немного денег упало, так что… — Нет, мне с тобой хорошо. И не потому, что ты посуду мне моешь и кормишь Яшку. — Вам спокойнее, когда есть кто-то рядом? — Не без этого. Давно собиралась завести приживалку. А до этого паренька угодливого. Чтоб не только помогал, но и глаз радовал. Но все раздражали меня. А ты нет. Оставайся, живи. Буду кормить, поить, еще и на расходы давать. — Пока останусь, но ненадолго. — А если я тебе пообещаю завещание оставить? — Эмма Власовна, у меня папа крупный бизнесмен. У мамы несколько салонов красоты в Казани. Брат тоже человек успешный. И если они меня не привязали к себе деньгами, то вы подавно не сможете. — А я сразу поняла, что ты сильная. Этим и понравилась. — Нет, сначала вы меня спутали с Покахонтос. — Пьяная была, — без всякого смущения проговорила старуха. — Мне больше двух тридцатиграммовых стопочек нельзя. А тогда я шарахнула два по пятьдесят. Кстати, о коньяке. А не выпить ли нам сегодня? — Можно. Съездить в город, купить коньяк? — Я против бытового пьянства. Поедем в «Рандеву», посидим там, заодно еды с собой возьмем. Она поднялась с кресла и направилась к себе. — Эмма Власовна, совет дадите? Старушка остановилась, оперлась сухонькой ручкой о косяк. — Если по работе, то нет. Я ни черта не понимаю в этих ваших Ютубах. — А в отношениях? — Я трижды разведенная бездетная старуха. Сама-то как думаешь? — Ладно, тогда проехали. — Нет уж, говори. Заинтересовала ты меня, девочка. Ты ж девочка? — А есть сомнения? — Ой, сейчас не поймешь, кто есть кто. Парни письки отрезают, девки пришивают, а кто-то себя бесполым считает. В мои времена все было традиционно: натуралы, геи, лесбиянки. Потом трансы появились, но они просто губы красили да в лифчики поролон совали. Знавала я одного, руководящую должность в министерстве культуры занимал. В партии состоял, имел образцово-показательную семью. А сам под брюки чулочки поддевал. С подвязками. За них его и с поста, и из партии погнали. Кто-то подглядел, как переодевается, настучал… — Она резко замолчала. — Опять я заболталась. Ты меня останавливай, а то я до вечера буду рассказывать истории из своей бурной молодости. — Мне нравится Николай Грачев. Я ему, похоже, тоже. Но он, как вы отметили, верный, и я не знаю, что делать. — Борись! — не раздумывая, ответила Эмма Власовна. — А вы за Ильича не стали.