— Я не обиделся. — Жаль, я как раз хотела вас обидеть. — Зачем? — У вас нет желаний. Вам не понять. — Продолжайте. — Я хочу вас потому, что вы не хотите меня. Это наслаждение. Когда кто-то и впрямь испытывает сексуальную тягу к… к нам, мы пугаемся. Интересно, сколько людей до вас ждало вашего появления? Мы — некрофилы. Я уверена, что с вашим появлением осквернители могил исчезли. Да нет, вы этого не поймете… — Она помолчала. — А если б могли понять, я бы не ворошила ногами опавшие листья и не ломала голову, где одолжить шестьдесят лир. — Она переступила через древесный корень, проломившего мостовую. — А как раз такие нынче в Стамбуле расценки. Мысленно перевожу в доллары. — Чем дальше на восток, тем все дешевле. — А знаете, — она отпускает полы плаща, и они расходятся, — вы не такой, как другие. По крайней мере, хотите понять… Я говорю: — Если я плюну столько раз, сколько ты говорила это другим спейсерам, ты утонешь. — Проваливай обратно на свою Луну, ты, кусок мяса. — Она закрыла глаза. — Убирайся на свой Марс. У Юпитера много спутников — там от тебя будет какой-то прок. — Простите, так где вы живете? — Вы хотите пойти со мной? — Подарите мне что-нибудь. Ну что-нибудь такое… не обязательно, чтобы стоило шестьдесят лир. Такое, что вам самой нравится, что вы любите, что для вас хоть что-то значит. — Нет! — Но почему? — Потому что я… — Потому что вы не хотите расставаться даже с крохотной частичкой своего «я». Все вы, фрелки, такие! — Вы правда не понимаете, что я не хочу вас покупать? — Вам не на что меня купить. — Вы ребенок, — говорит она. — Я люблю вас. Подходим к воротам парка. Она останавливается. Мы стоим, довольно долго — ветер успевает налететь, пошевелить траву и снова утихнуть. — Я, — она робко указывает, не вынимая рук из карманов плаща, — я живу вон там. — Прекрасно, — отвечаю я, — идем. Она рассказала, что как-то здесь взорвалась газовая магистраль и пламя бушевало до самой пристани, сжигая все на своем пути. Погасили всего за несколько минут, ни одно здание не рухнуло, но облицовка обгорела. — Здесь живут художники и студенты, — продолжает она (мы как раз пересекаем булыжную мостовую). — Улица Юри-Паша, четырнадцать. На случай, если еще когда-нибудь окажетесь в Стамбуле. Облупившаяся дверь, рядом сточная канава, полная отбросов. — Люди творческих профессий часто бывают фрелками, — говорю я, изображая придурка. — Среди других тоже хватает. — Она входит, придерживая для меня дверь. — Мы просто не очень-то это скрываем. На площадке первого этажа — портрет Ататюрка. Ее квартира на втором этаже. — Минутку, только достану ключ… Марсианские пейзажи! Лунные пейзажи! На мольберте шестифутовый холст: восход Солнца над гребнем лунного кратера. На стенах — копии с обсерверовских фотографий Луны и лощеные лица генералов Международного корпуса спейсеров. На одном углу стола стопка журналов с фотографиями из жизни спейсеров — такие продаются почти в любом киоске по всему свету. Некоторые всерьез говорят, что их издают для жаждущих приключений подростков. Это они датских не видели. У нее и такие есть, несколько. Полка с книгами по искусству. Над ней шесть футов космоопер в бумажной обложке: «Грех на космической станции № 12», «Донжуан космоса», «Опасная орбита». — Арак? — спрашивает она. — Узо или перно? Выбирайте. Правда, наливать я буду из одной и той же бутылки. — Она достает стаканы, открывает какой-то шкафчик по пояс высотой, который оказывается холодильником. Ставит поднос с закусками: фруктовый пудинг, рахат-лукум, тушеное мясо. — А это что? — Долма. Виноградные листья, фаршированные рисом с кедровыми орешками. — Как-как это называется? — Долма. Турецкое слово «долмуш» того же корня. Означает «наполненный». — Она ставит поднос рядом со стаканами. — Садитесь. Сажусь на диван-кровать. Под покрывалом чувствуется упругость гликогелевого матраса. Они все воображают, будто на таком матрасе ощущаешь себя словно в невесомости. — Вам удобно? Извините, я выйду на минутку. Внизу у меня живут друзья. Я скоро. — Она подмигивает. — Им тоже нравятся спейсеры. — Вы что, хотите привести мне целую толпу? Или, может, они выстроятся за дверью в очередь? Она резко вдыхает: — Если честно, я хотела предложить и то и другое. — Внезапно она мотает головой. — О, что вы хотите! — Что вы мне предложите? Я хочу что-нибудь. За тем и пришел. Мне одиноко. Может, хотелось узнать, как далеко это может зайти. Не знаю еще. — Так далеко, как сами захотите. Я? Учусь, читаю, пишу картины, разговариваю с друзьями… — она подходит к дивану и садится на пол, — хожу в театры, гляжу на спейсеров, которые проходят мимо меня по улице, пока кто-нибудь не оглянется. Мне тоже одиноко. — Она кладет голову мне на колени. — Я чего-то хочу, но… — она замолкает, и с минуту мы сидим не двигаясь, — но вы мне этого не дадите. — Вы мне не заплатите, — парирую я, — ведь правда? Она мотает головой, не поднимая ее с моих колен. И, помолчав немного, едва слышно шепчет: — Вам не кажется, что вам… пора? — Хорошо, — говорю я и встаю. Она вновь садится на по́лу своего плаща, который так и не сняла. Подхожу к двери. — Да, кстати, — она складывает руки на коленях, — в Новом городе есть местечко, там вы найдете то, что ищете. Цветочный переулок называется… Я резко поворачиваюсь: — Фрелковская тусовка? Да послушайте же, мне не нужны деньги! Говорю же вам, дайте хоть что-нибудь, все равно что! Я не хочу… Она тихо смеется и качает головой. Щека ее теперь лежит на том самом месте, где я только что сидел. — Вы нарочно не понимаете? Это спейсерская тусовка. Когда вы уйдете, я пойду к друзьям, и мы станем говорить про… ах да, про красивое существо, которое ушло. Я думала, там вы встретите… кого-нибудь знакомого. Досада. — А, — говорю я. — Спейсерская тусовка. Ага. Ну спасибо. И ухожу. И отыскиваю Цветочный переулок, а там Келли, и Лу, и Бо, и Мюз. Келли угощает всех пивом, и мы скоро уже на бровях и едим жареную рыбу, и жареных моллюсков, и жареные колбаски, а Келли размахивает деньгами и говорит: — Вы бы только его видели! Что с ним творилось, вы бы только посмотрели! В этом городе такса восемьдесят лир, а он дал сто пятьдесят! — И хлещет пиво. И взлетает. Милфорд Сентябрь 1966 г. Стеклышки, обточенные морем (Перевод Т. Боровиковой)