Бадди вспомнил свой сон. У него похолодело в спине, кожа пошла мурашками. Он вспомнил реальность, породившую сон, и обнял девочку еще крепче, прижавшись щекой к ее волосам. — Спасибо. — По-другому сказать он не умел, но чувствовал, что этих слов мало, и поэтому медленно повторил: — Спасибо тебе. Немного погодя она отстранилась, и он опять увидел ее заплаканное лицо и бездонные глаза. — Тебе нравится песня? Он заморгал. И внезапно понял, что в голове по-прежнему звучит та же музыка. — Ты снова… слышишь мои мысли? — Нет. Но ты думал об этом раньше, а мне просто интересно. Бадди немного подумал. — Ага, — кивнул он. — Ага, очень нравится. Мне от нее… хорошо. Она помолчала и призналась: — Мне тоже! По-моему, это прекрасная песня. Я думаю, музыка Фауста такая… — и следующее слово она прошептала, будто это что-то неприличное, — живая! В ней жизнь, какой она должна быть! В ней есть все, но боль упорядоченная, в ней есть смысл и порядок, так что снова почти хорошо. А ты так же чувствуешь? — Н-не знаю… Мне она просто нравится. — Наверное, — сказала Ли с легкой печалью в голосе, — людям нравится одно и то же по разным причинам. — Тебе эта песня сильно нравится. — Он опустил глаза, пытаясь понять, как именно ей нравится песня. Но у него ничего не вышло. На его пижаме были темные пятна от ее слез. Он не хотел, чтобы она плакала. Подняв глаза, он улыбнулся. — А знаешь, сегодня утром я чуть его не увидел. — Фауста? Ты видел Брайана Фауста? Он кивнул: — Почти. Я работаю в бригаде ремонтников в Кеннеди. Когда это случилось, — он показал на глаз, — мы как раз обслуживали его лайнер. — Его корабль? Ты? Удивлялась она совершенно по-детски, и ему это нравилось. — Может, я увижу его, когда он будет улетать, — похвастался Бадди. — Я могу попасть туда, куда никого не пускают. Кроме работников космопорта. — Я бы… — она чуть не задохнулась от волнения, — я бы все отдала, чтобы хоть одним глазком на него взглянуть! Все, что угодно! — Сегодня утром там было столько народу, просто ужас. Чуть не прорвали оцепление. А я мог просто стоять и смотреть, как он выходит. А я не догадался. Она во все глаза смотрела на него, сжав крохотные кулачки на краю кровати. — Ну, я, наверное, увижу его, когда будет улетать. Бадди наконец добрался до своих пуговиц и стал перезастегивать их правильно. — Вот бы мне тоже его увидеть! — Слушай, а давай я скажу, что ты моя сестра. Я думаю, Бим тебя пропустит. Бим — это наш бригадир. — Бадди глянул на ее темное лицо. — Ну, может, не родная. Двоюродная. — Ты возьмешь меня с собой? Ты правда возьмешь меня с собой? — Конечно. — Он протянул руку, чтобы подергать ее за нос, но промахнулся. — Ты для меня так много сделала. Чего бы не пойти, если тебя отпустят… — Миссис Лоуэри! — прошептала Ли и отступила от кровати. — …из больницы. А? — Они обнаружили, что я удрала! Меня зовет миссис Лоуэри. Она говорит, что видит, где я, а доктор Гросс уже идет сюда. Меня хотят отправить обратно в палату. Она подбежала к двери. Дверь открылась. — Ли, вот ты где! С тобой все в порядке? В дверях стоял доктор Гросс. Он схватил ее за руку. Она пыталась вырваться. — Отпустите меня! — Эй! — заорал Бадди. — Что вы делаете, она же еще маленькая! Он заметался на кровати. Доктор Гросс округлил глаза: — Я хочу отвести ее обратно. Она здесь на лечении. Ее палата в другом крыле, и она должна быть там. — А сама она хочет? — решительно спросил Бадди, отбрасывая простыни. — Она очень нездорова! — отпарировал доктор Гросс, нависая над кроватью. — Мы пытаемся ей помочь, неужели вы не понимаете? Не знаю, кто вы такой, но мы пытаемся спасти ей жизнь. Ей нужно вернуться в палату! Ли билась головой о бедро доктора Гросса. — О, Бадди!.. Он спрыгнул с кровати и размахнулся кулаком, но промазал. Из-за параллакса и еще потому, что в середине замаха решил превратить удар в широкий жест. Он был не в Исправительной колонии штата Луизиана. Осознание пришло, как приходит осознание звучавшей в голове музыки, когда она смолкнет. — Постойте! — крикнул Бадди. За дверью доктор говорил: — Миссис Лоуэри, отведите, пожалуйста, Ли в ее палату. Дежурная сестра знает, какие лекарства ей нужно принять. — Хорошо, доктор. — Постойте! — еще раз крикнул Бадди. — Пожалуйста! — Извините, — сказал доктор Гросс, заходя обратно. Уже без Ли. — Нам пришлось срочно отправить ее в палату и дать успокаивающее. Поверьте, я очень сожалею, что так вышло. Бадди сел на кровать и скривился: — А что… что с ней такое? Доктор Гросс некоторое время молчал. — Наверное, я должен вам объяснить, что трудно, поскольку я и сам не знаю. Из трех человек с доказанными телепатическими способностями, выявленных с тех пор, как мы стали изучать этот феномен, Ли самая одаренная. Она удивительный ребенок, с невероятно творческим складом ума. Но сознание ее глубоко травмировано — и все из-за того, что она слышит, как страдают другие люди. Она постоянно хочет покончить с собой, а мы пытаемся ее спасти. Но если оставить ее в покое, через какое-то время, иногда через несколько недель, иногда через несколько часов, она сделает попытку себя убить. — А когда она поправится? Доктор Гросс сунул руки в карманы и уставился на свои сандалии. — Боюсь, чтобы вылечить душевное расстройство, надо прежде всего оградить пациента от душевных травм. В случае Ли это невозможно. Мы не знаем даже, какая часть мозга отвечает за телепатию, и не можем прибегнуть к лоботомии. Лекарства мы тоже пока не нашли. — Он пожал плечами. — Мы очень хотим ей помочь. Но, глядя объективно, я не верю, что она вообще поправится. Такой она будет до конца жизни. И чем раньше вы о ней забудете, тем меньше вреда ей причините. Спокойной ночи. Еще раз извините, что так вышло. — Спокойной ночи. Бадди немного посидел на кровати. Потом выключил свет и лег. Уснуть никак не удавалось, пришлось три раза мастурбировать. Наконец он погрузился в беспокойный сон. Однако утром он по-прежнему помнил чернокожую девочку, которая пришла к нему и разбудила… разбудила в нем столько всего. На утреннем обходе врачи огорчились, что повязка сдвинута, и говорили про симпатическую офтальмию. Потом исследовали левую роговицу и удалили последние металлические пылинки. В клинике его продержали еще три дня, приводя в норму давление стекловидного тела и внутриглазной жидкости для профилактики прежде не выявленной склонности к глаукоме. Врачи объяснили, что то, отчего иногда туманится его левый глаз, — это плавающее помутнение стекловидного тела и причин для беспокойства нет. Сказали посидеть дома недели две. И повязку с глаза снять не раньше чем за два дня до выхода на работу. С компенсацией за несчастный случай на производстве его тоже помурыжили, но Бадди разобрался — оказалось, он просто неправильно вписал дату. Девочку он больше не видел. А из всех радиоприемников, музыкальных автоматов и скопитонов в Нью-Йорке и в Буэнос-Айресе, Париже и Стамбуле, Мельбурне и Бангкоке звучала музыка Брайана Фауста. В день, когда Фауст должен был лететь с Земли на Венеру, Бадди вернулся на работу в космопорт. Это было за три дня до конца срока, который назначили врачи, так что на глазу его еще красовалась телесного цвета повязка. — Господи, — сказал он Биму, перегнувшись через перила смотровой площадки на крыше ангара, — народищу-то сколько! Бим сплюнул на горячий гудрон. Лайнер стоял на взлетной площадке под августовским солнцем. — Перед стартом он обещал спеть, — сказал Бим. — Надеюсь, беспорядков не будет.