— Потому что хочу выбраться на волю! Я разобью либо этот шарик, либо голову кому-нибудь. Моя рука внутри перчатки начинает дрожать. Когти манипулятора дергаются. Полоцки выхватывает шарик и отскакивает: — Вайм! — Я завис тут, на Краю. — Голос все время дрожит, цепляясь за непонятные штуки, застрявшие у меня в горле. — Я лузер! Я завис с кучкой уродов и дураков! Клешня качается, сжимается, когти клацают друг о друга. — А потом, когда дети… когда дети вырастают такими чудовищами, что даже достучаться до них… Клешня раскрывается, тянется к Полоцки. Полоцки отскакивает в полутьме: — Вайм! Черт побери! — …даже достучаться до них не выходит… — Клешня перестает дрожать и медленно возвращается на место, складывая когти. — Я хочу что-нибудь разбить и выбраться на волю. Да, это очень по-детски. Потому что на меня никто не обращает внимания. Клешня подпрыгивает. — Даже когда я пытаюсь помочь. Я не хочу больше никому делать больно, клянусь, небеса мне свидетель… — Вайм, сними перчатку и послушай! Я приподнял клешню, чтобы она не царапала о цементный пол. — Вайм, я́ хочу обратить на тебя внимание. — Полоцки медленно выходит обратно в оранжевый свет. — Ты уже пять лет посылаешь мне мальчишек, проведываешь их, выручаешь, когда они по глупости во что-нибудь вляпываются. Не все они — Рэтлиты. Я тоже хорошо отношусь к детям. Потому и подбираю твоих ребят. Я считаю, то, что ты делаешь, замечательно. В глубине души я люблю детей. В глубине души я люблю и тебя. — Ах, Полоцки… — Я покачал головой. Где-то в глубине моей души зарождалось отвращение. — Я не стыжусь этого. Я люблю тебя самую малость и не откажусь полюбить тебя всей душой. Мне уже давно хотелось предложить тебе создать семью. — Полоцки, я тебя умоляю! У меня и так неделя выдалась тяжелая. Давай не сегодня, а? Я отключил перчатку. — Не надо бояться любви, Вайм. Не важно, как и когда она приходит. Не убегай от нее. Брак со мной? Да, для человека вроде тебя это поначалу может быть тяжело. Но ты скоро привыкнешь. А потом, когда появятся дети, нас будет двое… — Я пошлю к тебе Сэнди. Это он у нас — доброе сердце. Он из тех, кто женится. Может, он готов еще раз попробовать. Я стянул перчатку. — Вайм, не уходи так. Погоди минуту! — Полоцки! Я не настолько пьян! — Я швырнул перчатку на верстак. — Вайм, я тебя умоляю! — Ты что, хочешь меня удержать под дулом пистолета? — Не надо так… — Надеюсь, мальчишки, которых я к тебе посылаю, ценят тебя больше, чем я сейчас. Извини, что я сюда вломился. Спокойной ночи! Я повернулся спиной. В девяти тысячах миль от нас повернулся и Стелларплекс. Серебряные круги упали через отверстия крыши. Сквозь железную клетку выключенной клешни я увидел большие, полные страдания глаза Полоцки, похожие на кольца толченой бирюзы. Сейчас они блестели от слез. В девяти футах от нас кто-то произнес: — Мэм? Полоцки оглянулась: — Ан! Ты не спишь? В круг серебряного света вышел Ан, потирая шею: — У вас в конторе очень жесткие стулья, сестрица. — Он тут? — произнес я. — Ну да, — ответила Полоцки. — Ему негде жить, так что я разрешила ему поспать в конторе, пока заканчиваю работу. Вайм, то, что я сказала, было серьезно. Теперь можешь уйти, но только не так. Остынь сначала. — Полоцки, ты очень милая, с тобой хорошо в постели, и ты отличный механик. Но я уже все это проходил. Звать меня в семейную группу — все равно что приглашать… ну, выкинуть что-нибудь совершенно неприличное. Я прекрасно знаю, чего стою. — Я еще и деловая женщина. Не сомневайся, я все учла, когда обдумывала, сделать ли тебе предложение. — Полоцки, ты сама видела: я напиваюсь до потери рассудка. Как ты думаешь, почему меня выгнали из семьи? — Это же не сейчас было. Я тебя давно знаю. Ты с тех пор повзрослел. Теперь напиваешься только раз в пять-шесть лет. Поздравляю, это прогресс. Давай попьем кофе. Ан, сбегай в контору, воткни кофеварку. Ан исчез в тенях, будто его космическим ветром сдуло. — Пойдем. — Полоцки взяла меня за руку, и я пошел за ней. Выходя из круга света, я заметил свое отражение на дверце хромированного стального шкафа для инструментов. — Ох нет. — Я выдернул руку. — Пойду-ка я домой. — Чего это? Ан кофе поставил. — Малой. Не хочу, чтобы он меня таким видел. — Он тебя уже видел. Ничего с ним не сделается. Пошли. Войдя в контору Полоцки, я понял, что у меня нету вообще ничего. Впрочем, нет. Одно у меня еще оставалось. И я решил этим поделиться. Когда Ан принес мне чашку, я положил руки ему на плечи. Он подскочил, но не настолько резко, чтобы пролить кофе. — Слушай, малой! Первый и последний совет алкоголика на сегодня. Даже если сходишь с ума, не рассказывай незолотым, что они загнали тебя в ловушку. Это все равно как поехать на Землю и сказать ниггеру, что он хорошо поет и пляшет и у него отличное чувство ритма. Пускай он даже выбивает семь ударов на такт левой рукой, одновременно тринадцать правой и при этом насвистывает двенадцатитоновый звукоряд. Все равно такие твои слова показывают только чудовищное непонимание того, как на самом деле устроена жизнь. Это еще одна подробность о моей родной планете, известная всей галактике. Если уж я говорю, что планета отсталая, значит — отсталая донельзя. Ан вывернулся из-под моих рук, поставил кофе на стол и снова повернулся ко мне: — Я не говорил, что это вы загнали меня в ловушку. — Ты сказал, что мы паршиво обращались с тобой и эксплуатировали тебя, что, может быть, и справедливо, и что это загнало тебя в ловушку… — Я сказал, что вы нас эксплуатировали, — это чистая правда. И еще я сказал, что мы в ловушке, но не говорил, что из-за вас. Полоцки села на стол, взяла мою чашку и отпила из нее кофе. Я поднял голову: — Ну хорошо. Расскажи мне, почему вы в ловушке. — Ох, прости, — сказала Полоцки. — Я отпила твой кофе. — Заткнись. Так почему ты в ловушке, Ан? Ан задвигал плечами, словно пытаясь найти удобное положение тела: — Все началось на Тибре — сорок четыре. Золотые возвращались оттуда в состоянии тяжелого шока… — Да, я слышал. Это было несколько лет назад. Лицо Ана задергалось. Мускулы вокруг глаз сокращались под кожей. — Там обнаружилось кое-что… Я положил руку ему на затылок так, что большой палец пришелся на ложбинку возле уха, и принялся поглаживать. Так успокаивают кошку. — Спокойно. Расскажи мне. — Спасибо. — Ан склонил голову. — Сначала мы нашли их на Тибре — сорок четыре, но потом они оказались всюду, на половине планет в каждой галактике, где возможна хоть какая-то жизнь, и на куче других планет, где они жить вообще никак не могут. Он дышал все тяжелее. Я продолжал массаж, и его дыхание опять замедлилось.