— Он младший брат Джо. Я не хотел ничего говорить, пока вы с ним сами не познакомились. — Сэнди двинулся за мной к двери конторы. — Джо мне снова написал. О том, что, раз Ан летит в эту сторону, он ему скажет, чтобы зашел ко мне, и, может, я ему помогу. — Теперь я еще должен знать, кто такой Джо? — Я толкнул дверь; она грохнула о стену. — Это один из моих мужей — тот, который написал то письмо. Вы сказали, что прочитали его. — А, он. — Я начал собирать бумаги в стопки. — Я считаю, это очень мило с его стороны после всего — сказать Ану, чтобы нашел меня, когда будет тут. Хоть один человек на свете думает, что я не полное говно. Так как вам Андрокл? — Необычный мальчик. — Я сгреб в кучу послеобеденную почту, намереваясь ее разобрать, но тут же положил на стол и начал искать свой рабочий комбинезон. — Ан приезжал к нам в гости раз в месяц, когда его отпускали с учебной программы для золотых, — продолжал Сэнди. — Родители Джо и Ана жили в зарослях камышей в дельте реки. А мы — подальше, возле ущелья, где водопад Хрома. Ан и Джо были очень близки, хотя Джо мой ровесник, а Ану тогда было всего лет восемь или девять. Наверно, Джо единственный понимал, каково приходится Ану, ведь они оба золотые. Я ошарашенно повернулся к столу: — Ты был женат на золотом? Письмо, лежащее сверху, было адресовано Алегре. На конверте стоял штамп лаборатории. Еще раньше я сложил немногие пожитки, оставшиеся от Алегры и Рэтлита, в ящик и унес его к себе. И их почту переадресовал на себя, словно за ней кто-нибудь должен был явиться. — Угу, — ответил Сэнди, удивившись моему удивлению. — На Джо. Чтобы не стоять с отвисшей челюстью, я взял со стола письмо, адресованное Алегре. — Поскольку генетические черты золотых полихромазоичны, они исчезают у потомства, если золотые скрещиваются только друг с другом. Поэтому в центре галактики идет масштабная кампания — агитируют золотых присоединяться к разнородным семейным группам. — Как у сиамских блюпойнтов? — Пальцем с въевшейся смазкой я поддел клапан конверта. — Точно. Но они не животные, босс. Я помню, каково пришлось этому малому, когда у него закрепляли психотические отклонения, чтобы он окончательно стал золотым. Он рассказывал, когда приезжал в гости. У меня просто сердце разрывалось. Я вытащил из конверта, адресованного Алегре, фоторамку. Станционная лаборатория старается, чтобы ее извещения выглядели как можно более душевно. — Хорошо хоть, что они потом стирают ребятишкам сознательную память об этом. — Благодарение небесам даже за мелкие благодеяния и все такое. — Я включил фоторамку. Извещения, конечно, душевные, но все же штампуются по одному образцу. — …радостное прибавление… — забормотала рамка. Мы с Полоцки тоже пару раз пользовались услугами этой лаборатории. Как, наверно, и любой другой механик на Звездной Станции. Рамка стала воспроизводить послание с середины, потом вернулась к началу. — И вы знаете, босс, — никак не затыкался Сэнди, — Джо и правда был не такой, как мы, некоторые вещи он вроде как не понимал… Из рамки лучилась улыбкой женщина, похожая на добрую бабушку, — в лаборатории всегда используют таких для этого типа сообщений. — Алегра, мы были очень рады получить образец мочи, который ты отправила на прошлой неделе с мистером Рэтлитом… — …но все равно он был самый милый из всех, кого я знаю, и мужчин, и женщин. С ним мне было проще всего ладить, из всей группы. Может, потому, что он подолгу бывал в отъезде… — …и теперь, всего через неделю — помни, что наша лаборатория выдает результаты мгновенно и подтверждает через неделю персонализированной фоторамкой, — мы счастливы сообщить, что в вашей группе ожидается радостное прибавление. Однако… — …ну да, он был не такой, как мы, на многие вещи странно реагировал. Но ничего похожего на убийственную глупость, какую так часто встречаешь тут, на Звездной Станции… — …отец — не мистер Рэтлит. Если тебе для евгенического архива нужна более подробная информация, пришли нам образцы мочи остальных мужчин вашей группы, и мы с радостью установим отцовство. — …босс, я вообще не понимаю здешних людей. Потому и хочу двинуться дальше. — …Спасибо, что дала нам возможность сообщить тебе эту радостную весть. Помни — если ты в сомнении, обращайся к нам! — Ты был женат на… ты любил золотого? — спросил я у Сэнди. Фоторамка завела опять с самого начала: «Алегра…» Я не глядя выключил ее. — Сэнди… — сказал я. — Я нанял тебя, потому что ты неплохой механик и не путался у меня под ногами. Делай то, ради чего тебя наняли. Исчезни. — Ох. Сию минуту, босс. — Он торопливо ушел. Я сел. Может, я старомодный, но я не люблю, когда бросают девушек в таком положении. Значит, это и была последняя небольшая услуга, которую Рэтлит должен был оказать Алегре и после которой так и не вернулся. Сбегать в лабораторию. Результаты мгновенно, с подтверждением через неделю. В состоянии Алегры беременность была таким же смертным приговором, как и попытка завязать с наркотиком. И аборт, все равно каким методом, тоже убил бы Алегру — настолько она была слаба. Мгновенный результат. Наверняка Рэтлит все это знал, когда получил ответ в лаборатории — ответ, которого Алегра боялась и за которым отправила Рэтлита. Он знал, что она в любом случае умрет. И потому украл золотой пояс. «Когда любишь человека, то есть когда по-настоящему любишь…» — сказала тогда Алегра. Когда кто-то сбегает и бросает больную беременную женщину, тому должны быть веские причины. Все это сошлось у меня в мозгу, как две порции ядерного топлива в критическую массу. От взрыва в голове слетели кое-какие крепления, которые я раньше считал прочными. Я вытащил бухгалтерские книги, включил компьютер, выключил компьютер, убрал книги и уставился в экологариум, зажатый у меня в кулаке. Среди плавающих, летающих, ползучих, спаривающихся, рожающих, растущих, меняющихся, занятых своими делами существ я заметил тупиковую ветвь — зеленых червей. Я не замечал их раньше, потому что они были где-то с самого края, пытались пробить головой стекло. Когда им надоедало выделять свободные фосфаты и биться головой о стену, они затевали драку между собой и раздирали друг друга на куски. Страх и злость действуют на меня плохо. Однажды меня чуть не убил золотой — по жестокости и бездумью. Те же самые жестокость и бездумье убили Алегру и Рэтлита. А сейчас, когда этот чертов мальчишка грозился… то есть я сперва подумал, что он грозится… До бара Герга я дополз, когда «дневной» свет только что погас и зажглись уличные фонари. Но по дороге я зашел еще в десяток мест. Помню, как что-то объяснял матросу с межзвездного челнока — он впервые попал на Станцию и очень расстроился, увидев, как одна золотая накинулась на другую с разбитой бутылкой-розочкой. Помню, я говорил, обращаясь к трехглавому бугру у него на плече: — …муравьиная колония! Ну знаете, два куска стекла, между ними земля, и видно, как муравьишки роют ходы, откладывают яйца и все такое. В детстве… за стеклом… Если вы сидите за стеклом, вы не растете… Я замахал руками у него перед лицом. На пальцы намоталась цепочка экологариума. — Эй. — Он поймал мое запястье и прижал его к стойке бара. — Все в порядке. Расслабься. — Слушайте, — не унимался я, хотя он уже отвернулся. — У меня были муравьи за стеклом! Если вы не выходите из-за стекла, вы не растете! Матрос снова повернулся ко мне и облокотился на стойку. — Ну ладно, — дружелюбно сказал он. И тут же сделал самую идиотскую и провальную ошибку, какую только мог. — Что там про тетю? — Моя мать… — Ты же вроде про тетю говорил? — Не-а, — сказал я. — Моя тетка, она была пьяница. А я говорю про свою мать. — Ну, значит, мать. — Ну вот, моя мать, она вечно беспокоилась, чтобы я не заболел и все такое. Я в детстве часто болел. Она меня ужасно разозлила! Я ходил смотреть, как корабли взлетают, у нас было такое место, бруклинская верфь. Корабли, которые летели к звездам. Азиатское лицо матроса расплылось в улыбке. — Ага, я тоже! Тоже ходил смотреть, когда был мальчишкой. — А в тот день был дождь, и она меня не пустила. — У-у-у, обидно. Небось ты не сахарный, не растаял бы. А почему она не позвонила и не попросила, чтобы дождь выключили? Чтобы ты мог пойти погулять? Слишком занята была, чтобы с тобой возиться? Один из моих папаш был такой. — Мои оба были такие, — сказал я. — Но не мать. Она-то надо мной тряслась все время, пока я с ней жил. Но она меня ужасно разозлила! Он кивнул с неподдельным сочувствием: — Ага, не хотела выключить дождь. — Не не хотела, а не могла. Ты не знаешь, где я рос. Косный, отсталый мир. Никаких удобств. — Вдали от торговых путей, значит? — Да, в самой глуши. Она меня не выпускала, и я ужасно разозлился. Он все еще кивал. — И я его разбил! — Я грохнул кулаком по стойке, и пластиковый шарик в медной рамке стукнулся о дерево. — Разбил! Песок и стекло были везде, на ковре, на подоконнике!