— Ну, — сказал я, — идея была в том, чтобы продемонстрировать детям круговорот жизни. Ан звякнул цепочкой: — Эти штуки нам дали для того же самого. Но ваш был слишком примитивен. Так что демонстрация вышла не очень убедительной. — Это с твоей точки зрения. Вот у меня в детстве вообще была только колония муравьев. Я вырабатывал представление о мире, глядя на кучку насекомых, бегающих между двумя стеклянными пластинами. Думаю, я получил бы более реалистичное представление о жизни, глядя на двух крыс, бегающих в колесе. Или, может быть, на тороидальный аквариум со стаями акул и пираний — пускай гоняются друг за другом по кругу… — Экологического равновесия не выйдет, — сказал Ан. — Понадобятся улитки, чтобы пожирали экскременты. И куча растений, чтобы насыщать воду кислородом. И какое-нибудь травоядное, чтобы растения не слишком разрастались, потому что ни пираньи, ни акулы их не едят и они могут заполнить собой всю воду. Черт бы побрал этих детей и их буквальное мышление. — Если бы травоядные умели отбиваться от акул, то все могло бы получиться. — Но что не так с тем экологариумом, про который я рассказал? Мышцы лица двигались, пока он подыскивал объяснение. — Ящерицы, кольчатые черви, растения, ани-ворты — у них у всех цикл развития и размножения полностью замкнут. Они рождаются, растут, воспроизводятся, в лучшем случае заботятся некоторое время о потомстве и, наконец, умирают. Единственное, для чего они живут, — чтобы размножиться. Это же ужасно. Я не смог понять, какое чувство написано у него на лице. В этом чересчур умном мальчишке — золотом, моложе Алегры, моложе Рэтлита — было что-то симпатичное. — А здесь… — Ан постучал по шарику ногтем мизинца, — есть существа, у которых определенные функции проявляются только на поздних стадиях развития — уже после того, как они произвели на свет потомство и прошли еще через пару трансформаций. Вот эти зеленые червячки — они бесплодны, в них в конце концов превращаются вот эти синие перистые штуки. Но червячки выделяют свободные фосфаты, которыми питаются водоросли. А водорослями питаются абсолютно все обитатели экологариума, кроме колючих шаров. Колючие шары пожирают зеленых червяков, когда те дохнут. Здесь есть фагоциты, которые поедают мошек, когда те выбираются из воздушного пузыря и начинают плодиться в жидкости. — Он вдруг ужасно возбудился. — В нашем классе всем раздали такие штуки! И велели разобраться, как они устроены! А потом заставили писать реферат о том, является ли процесс размножения главной функцией жизни или вспомогательной. — У него на губах проступила белая пена. — Я думаю, что взрослые должны оставить детей в покое, черт бы их побрал! Пускай пойдут займутся делом и перестанут к нам приставать! Вот что я сказал! Я им так и сказал! Он замолчал, слизнул пену с губ. Кажется, вернулся в норму. — Иногда, если детей оставляют в покое и забывают про них, — начал я ровным голосом, — из них вырастают чудовища, которых и детьми-то не назовешь. Если бы тебя бросили одного, у тебя сейчас не было бы шанса вставить свои два цента и этой штуки на шее тоже не было бы. Он очень старался понять, о чем я говорю. Минуту назад он был в ярости, а теперь его лицо стало открытым и восприимчивым, как у двухлетнего. Боже, помоги мне перестать думать об Антони! — Я не это имел в виду. — Ан обхватил себя руками и задумчиво прикусил предплечье. — Ан, малой, ты ведь не дурак. Ты задираешь нос, но я не думаю, что ты злой. Ты золотой. Рэтлит, я выплеснул всю свою обиду. Алегра, я ее выплеснул. Я не вырос с этим словом, так что для меня оно значит нечто совершенно другое. Ан поднял голову, глядя на меня и пытаясь понять, что я имел в виду. На коже выделялись следы зубов — белые, а вокруг красное. — А ты давно золотой? Он смотрел на меня, все так же сложив руки на груди. — Меня диагностировали в семь лет. — Так давно? — Да. — Он отвернулся и снова зашагал рядом. — Я созрел довольно рано. — Понятно. — Я кивнул. — Примерно полжизни, значит. И как тебе, младший братик, нравится быть золотым? Ан уронил руки: — Все время забирают из семьи. — Он пожал плечами. — Специальные предметы. Особые учебные программы. Я психотик. — Я бы ни за что не догадался. — Интересно, а как можно было бы назвать Алегру? А Рэтлита? — Я знаю, что это заметно. Но это помогает нам выдержать нагрузку на психику, когда реальность ломается на рубеже в двадцать тысяч световых лет. В самом деле помогает. Впрочем, в последние годы психоз генерируют искусственно, глубоко в подсознании, он не влияет на наше повседневное поведение так, как у самых первых золотых. Этот метод можно использовать на любом человеке, у которого гормональная система хоть как-то подходит. Так что теперь золотых производят больше и качеством они гораздо лучше, чем если просто сидеть и ждать, пока они появятся сами по стечению обстоятельств. Я засмеялся, но тут мне пришла в голову мысль: — Слушай, а зачем тебе работа на Станции? Ты же можешь попроситься на борт к какому-нибудь брату или устроиться подмастерьем на межгалактический корабль? — У меня есть работа в другой галактике. Через два месяца меня отсюда заберут. В разных галактиках, лежащих на пути к Андокской, устраивают целую систему Звездных Станций. Я буду мотаться туда-сюда, управлять робоями, делать менеджерскую работу. Я решил, что до отъезда не помешает набраться практического опыта. — Очень развит для своих лет, — кивнул я. — Слушай, даже если ты умеешь управлять робоями, ты должен кучу всего знать об устройстве самых разных межгалактических двигателей. За два месяца работы механиком ты этому не сможешь выучиться. А робой-оборудование? У меня в ангаре его и нету. У Полоцки есть, но тебя вряд ли к нему подпустят. — Я уже многое знаю, — сказал Ан с напускной скромностью. — Да? Я задал ему не слишком сложный вопрос, и он дал адекватный ответ. Мне было приятно, что ответ не оказался блестящим. Я все-таки знаю больше, чем этот мальчишка. — А где же ты учился? — Мне внедрили информацию точно так же, как внедряли психоз. — Ты очень хорошо подготовлен для своих лет. — Я вспомнил старый добрый Лунный техникум. Что ж, возможно, за эти годы методы обучения несколько усовершенствовались. — Впрочем, если вдуматься, я начал изучать межгалактические двигатели примерно в твоем возрасте. Десятки и сотни спиральных предохранителей… — И скользкие бионические сенсоры в графитовой смазке! Да, брат! Но я никогда не пробовал управлять манипуляторами с перчатки. Я нахмурился: — Да я это умел, когда был моложе тебя… — Я осекся. — Конечно, если ты умеешь управлять робоями, перчатка тебе и не нужна. Но все равно неплохо и ее освоить, просто на всякий случай. — Вот потому я и хочу устроиться на работу. — Он вставил палец под пояс. — Мы с зятьком, Сэнди, поговорили, и я его спросил, нельзя ли мне поступить сюда. Он сказал, что вы можете меня куда-нибудь пристроить. — Очень хорошо, что он так сказал. Я у себя в ангаре работаю только с большими кораблями, и у меня только перчатки. Мы справляемся вдвоем с помощником. У Полоцки ангар меньше, но там обслуживают и внутригалактические, и межгалактические корабли, так что разнообразия больше и работает там больше народу. Найди Полоцки, скажи, что ты от меня, объясни, что ты умеешь и зачем сюда приехал. Пояс там или не пояс, но, надеюсь, тебя возьмут на что-нибудь повыше подмастерья. — Спасибо, брат. Мы свернули с Авеню D. Впереди показался ангар Полоцки. Оттуда как раз поднялся корабль — глухой гром пронесся над крышей. — Стоит мне разочароваться в нынешней молодежи, и я встречаю кого-нибудь вроде тебя и понимаю, что надежда еще есть, — сказал я. — Даже притом, что ты психотик, ты гораздо лучше своих старших родственников. Ан настороженно взглянул на меня. — Ты просто еще не сталкивался тут со своими так называемыми братьями. Но не удивляйся, если завтра тебя кто-нибудь убьет и займет твое место. Какой-нибудь тип, которому просто вздумалось расколоть тебе башку и посмотреть, что там внутри. Я стараюсь привыкнуть к тому, как вы себя ведете, — хотя такого даже дикари себе не позволяют. Эх, малой, умеет же ваш брат перевернуть человеку картину мироздания. — А чего вы от нас ждете, черт возьми? — выкрикнул Ан. Пена снова показалась у него на губах. — Что бы вы сами сделали на нашем месте, в ловушке? — А? — переспросил я. — Вы — в ловушке? — Слушай. — Его плечи передернуло судорогой. — Психотехник, который подсадил мне хороший крепкий психоз, сам не был золотым, братец! Вы платите нам за то, что мы привозим оружие, папаша! Мы не воюем в ваших проклятых войнах, дедуля! Это вы забираете нас из семей, говорите, что мы слишком ценные, чтобы жить по вашим законам, а потом отнимаете у нас наследство, потому что мы, видите ли, другой породы, неродственничек! — Эй, погоди, погоди! Ан сдернул цепочку с шеи и натянул перед собой. Голос его упал до шепота, глаза сверкали. — Я задушил одноклассницу этой цепочкой — вот этой самой, которая у меня в руках. С его лица медленно исчезло всякое выражение. — У меня ее забрали на неделю, в наказание за убийство. Шепот замолк всего в нескольких децибелах от тишины, потом возобновился: — Здесь меня никто не накажет. А рефлексы у меня быстрее твоих. Страх подхлестнул мой гнев. Я следил за безумием, мерцающим у него в глазах. — Вот! — Он замахнулся; я присел. — Дарю! Он швырнул цепь в меня. Я машинально поймал ее обеими руками. Ан повернулся и вошел в ангар Полоцки. Я вбежал в собственный ангар, с лязгом распахнув дверь. Сверху спускался лифт. Сэнди крикнул сквозь сетчатую стенку: — Ну что, взяли его? — Наверно! — крикнул я в ответ и направился к себе в контору. Я услышал, как клеть лифта ударилась о силиконовый амортизатор. Ухмыляющийся Сэнди тут же материализовался рядом со мной: — Ну как вам мой деверь? — Деверь? — Я слышал, что Ан назвал Сэнди зятьком, но решил, что это просто сленг золотых. Однако в интонациях Сэнди было что-то особое. — Он по правде твой деверь?