— Персонажей, — сказал Кейтин в записчик, — лучше всего обнаруживают действия. Мыш отошел от окна, замахал рукой по кругу. По его лицу я могу заключить: его забавляет, что я удивился ярости его движений, и в то же время ему любопытно, удовлетворен ли я. Он опять уронил руки на окно, дыхание чуть учащенное, костяшки вдавлены в подоконник… — Эй, — сказал Мыш. — Я всего-то покрутил рукой. Одышка, костяшки… этого всего не было… — «Эй, — сказал Мыш, сунув большой палец в дырку на штанине, — я всего-то покрутил рукой. Одышка, костяшки… этого всего не было…» — Да блин! — Мыш выпростал большой палец, нервно сжал руку в кулак, рявкнул: «Да блин!» — и отвернулся, разозлившись. Есть три типа действий: намеренные, привычные и беспричинные. Персонажа, чтобы он стал непосредствен и постижим, следует представлять всеми тремя. — Кейтин глянул в переднюю часть вагона. Капитан смотрел сквозь обтекавшую крышу волнистую панель. Желтые глаза проницали Ее чахоточный свет, пульсировавший огневыми точками в тлеющих углях небес. Свет столь слабый, что капитан даже не щурился. — Я сбит с толку, — признался Кейтин разукрашенной коробке, — несмотря на вышесказанное. Зерцало моего восприятия совершает поворот, и то, что сперва казалось беспричинным, я вижу достаточно часто и вынужден заключить: речь о привычке. То, что я счел привычным, теперь видится частью великого замысла. А то, что я изначально принимал за намерение, взрывается беспричинностью. Зерцало повертывается вновь, и персонаж, в котором я видел одержимость намерением, разоблачает это намерение как жалкую привычку; его привычки беспричинно нецелесообразны; и те действия, что я трактовал как беспричинные, являют вдруг самую демоническую цель. Желтые глаза отстали от усталой звезды. Лицо Лорка прорвало вкруг шрама из-за не увиденной Кейтином Мышовой шалости. Ярость, задумался Кейтин. Ярость. Да он смеется. Но как прикажете различать ярость и смех на таком-то лице? Однако другие тоже смеялись. Мы различаем — все-таки, как-то, невесть как. — Что это за дым? — спросил Мыш, обходя курящуюся решетку на мостовой. — Канализационная просто, думаю, решетка, — сказал Лео. Рыбак глядел, как туман овивает столб — опору сияющего индуктолюминесцентного фонаря. У земли пар раздувался и проседал. Под светом — танцевал и рябил. — Таафит в конце улицы, — сказал Лорк. Они взошли на холм, миновав еще с полдесятка решеток, дымивших сквозь бессрочный вечер. — Я так думаю, Злато прямо… — …прямо под мостовой? Лорк кивнул близнецам. — Что это за место — Таафит? — спросил Мыш. — Это место, где мне будет хорошо. — По лицу капитана скользнул намек на страдание. — И где ты не будешь меня доставать. — Лорк изготовился к подзатыльнику, но Мыш нырнул под руку. — Пришли. Двенадцатифутовые ворота с глыбами витражей в кованом железе разошлись, едва Лорк приложил ладонь к панели. — Они меня помнят. — Таафит не ваш? — спросил Кейтин. — Моего одноклассника и старинного друга, Йоргоса Сэцуми, владельца «Горнодобычи Плеяд». Лет десять назад я тут бывал частенько. Тогда замо́к и настроили на мою руку. Я сделал то же для Йорги в своих домах. Мы с ним редко видимся, но раньше были очень близки. Они вошли в сад Таафита. Здешние растения не предназначались для любования на ярком свету. Цветы — багряные, бордовые, лиловые: оттенки вечера. Слюдяные чешуйки паучьей тильды искрятся над безлистными ветвями. Много низких кустарников, но вся флора повыше — стройная и редкая, чтобы отбрасывать как можно меньше тени. Фасад самого Таафита — волнистое стекло. На длинном участке стен нет вообще — дом и сад сливаются. Нечто вроде тропки вело к условной лестнице, вырезанной в камне под, вероятно, парадной дверью. Когда Лорк приложил руку к дверной панели, дом насквозь замигал огнями: свет мерцал в верхних окнах и дальних концах коридоров, отражался из-за угла, лился через проницаемую стену, змеился фиолетовыми ручейками и блистал пронизанным тьмой янтарем. Даже под гостями: прозрачные сегменты пола являли огни в комнатах на много этажей вниз. — Прошу. Они пошли вслед за капитаном по бежевому ковровому покрытию. Кейтин ускорил шаг, завидев полку с бронзовыми статуэтками. — Бенин? — спросил он капитана. — Кажется. Йоргос без ума от Нигерии тринадцатого века. Когда Кейтин обернулся к другой стене, его глаза расширились. — Ну это точно не оригиналы. — Затем сузились. — Подделки ван Мегерена? — Нет. Боюсь, всего лишь старые добрые копии. Кейтин хихикнул: — У меня все не идут из головы «Под Сириусом» Дехэй. Они зашагали дальше по коридору. — По-моему, тут у нас бар. — Лорк свернул в проем. Огнями озарилась только нижняя половина — из-за того, что находилось за сорока футами стекла напротив. Желтые лампы заиграли на молочно-голубой глади песчаного пруда, наполняемого сыпучими струйками из каменной стены. Уже въезжали на поворотном круге закуски. Бледные статуэтки на плавучих полках. В холле — бенинская бронза; здесь — кикладский мрамор, лучащийся, без особых примет. Снаружи — Злато. Среди растрескавшихся утесов лава пылала как день. Каменная река текла рядом, покачивая тени утесов меж деревянных стропил потолка. Мыш шагнул вперед и что-то беззвучно сказал. Тййи и Себастьян прищурились: — Ну вот это… — …зрелище что надо! Мыш обежал песчаный пруд, прильнул к стеклу, притенил глаза руками. Ухмыльнулся через плечо: — Будто в Пекле на Тритоне! Тварь на плече Себастьяна сиганула, забившись, на пол и шмыгнула за хозяина, когда что-то в Злате взорвалось. Опадая, пламя бросило горсть света в их лица. — Которое варево другого мира желаете отведать первым? — спросил Лорк близнецов, исследуя бутылки на круге. — Вот это красное… — …зеленое вроде ничего… — …ну, на Табмене было кое-что получше… — …а то. На Табмене была штука именем блажь… — …знаете блажь, капитан? — Блажи нет. — Лорк держал по бутылке в руке. — Красное или зеленое. То и то хорошее. — Я бы да… — …я тоже. Но, кажется, у него нет… — …кажется, нет. Так что мне… — …красного… — …зеленого. — По одной на брата. Момент. Тййи коснулась Себастьяновой руки. — Что? — Себастьян напрягся. Она показала на стену, где от длинного холста как раз отплывала полка. — На Ущелье Промозглое вид из Туле! — Себастьян сжал плечо Лео. — Гляди. Дом это!