Кейтин потряс головой в показном изумлении. — Кто что? — спросил Мыш. — Морган и Андервуд. Мыш глянул вниз, вбок и в других направлениях, где люди ищут потерянные ассоциации. — Видимо, это случилось до твоего рождения, — сказал Кейтин наконец. — Но ты наверняка что-то слышал — или видел где-нибудь. Весь процесс от начала до конца транслировался на галактику по психораме. Мне было всего три года, но… — Морган убил Андервуда! — воскликнул Мыш. — Андервуд, — сказал Кейтин, — убил Моргана. Но в принципе — да. — На Ковчеге, — сказал Мыш. — В Плеядах. — И миллиарды по всей галактике прочувствовали процесс по психораме. Нет, мне точно было не больше трех. Я был дома, на Селене, смотрел с родителями инаугурацию, когда этот невероятный тип в синем жилете выломился из толпы и понесся по площади Хронаики с проводом в руке. — Его задушили! — воскликнул Мыш. — Моргана задушили! Я это психорамил! Один раз в Марс-Сити, в последний год, когда ходил по треугольнику, я познал эту историю, наспех. Как часть какой-то другой документалки. — Андервуд почти отчекрыжил Моргану голову, — осветил вопрос Кейтин. — Сколько я ни видел повторов, саму смерть всегда вырезают. Но пять миллиардов с гаком испытали все эмоции человека, которого должны во второй раз привести к присяге как Секретаря Плеяд, а некий псих вдруг его атакует и убивает. Мы все ощутили, как Андервуд навалился нам на спины; мы слышали крик Цианы Морган и чувствовали, как она пытается оттащить убийцу; мы слышали, как делегат Кол Сюн вопит о третьем телохранителе — этой части обязано всей неразберихой последующее расследование, — и мы ощутили, как Андервуд оплетает проводом наши шеи, как врезается в них удавка; мы били правыми руками, а наши левые схватила миссис Тай. И мы умерли. — Кейтин тряхнул головой. — Потом тупой оператор проектора — именем Наибн’н, благодаря его идиотизму шайка фанатиков едва не выжгла ему мозги, уверившись, что он участник заговора, — наставил психомат на Циану — вместо террориста, чтобы мы поняли, кто он и куда идет, — и следующие тридцать секунд мы все перебывали бьющейся в истерике женщиной, которая пала на землю и стиснула истекающий кровью труп мужа среди замешательства бьющихся в такой же истерике дипломатов, делегатов и патрульных, глядевших, как Андервуд верткой змеей пролагает путь сквозь толпу и в конце концов исчезает. — Эту часть в Марс-Сити не показывали. Но я помню Морганову жену. Она и есть тетя капитана? — Видимо, сестра отца. — Откуда ты знаешь? — Ну, во-первых, имя, фон Рэй Морган. Помню, я читал когда-то, семь или восемь лет тому, что она имела отношение к Алкану. Судя по всему, это женщина блестящего ума и великой чуткости. Первые лет десять после убийства она была в центре внимания той ужасно изысканной части общества, что вечно где-то между Драконом и Плеядами; ее видели на Пламенном пляже Чобе-Мира, она и две ее дочурки мельком показывались на какой-нибудь космической регате. Она кучу времени проводила с кузиной Лайле Сельвин — та и сама была один срок секретарем Федерации Плеяд. Новостные ленты прямо-таки застряли между желанием держать ее в прицеле на краю скандала и уважением ко всей этой жути с Морганом. Сегодня, если она является на арт-открытие или светскую тусовку, об этом еще говорят, хотя в последние годы от нее чуть отстали. Если она и правда куратор в Алкане, видимо, это увлекло ее настолько, что она наплевала на огласку. — Я о ней слыхал. — Мыш кивнул, наконец-то подняв глаза. — Одно время она была, я бы сказал, самой известной женщиной галактики. — Думаешь, мы с ней встретимся? — Эй, — сказал Кейтин, держась за перила и откидываясь, — вот это был бы номер! Вдруг я смогу смастерить роман про убийство Моргана, типа — из современной истории? — А, ну да, — сказал Мыш. — Твоя книга. — Меня сдерживает то, что никак не находится тема. Любопытно, что скажет миссис Морган. И нет, я не стану подражать сенсационным репортажам, которые сразу после события появлялись в психорамах. Я бы постарался создать взвешенное, обдуманное произведение искусства, с сюжетом, который травмировал веру целого поколения в упорядоченный и рациональный мир человеческой… — Кто, говоришь, кого убил? — Андервуд — знаешь, я только сейчас понял, ему тогда было столько, сколько мне сейчас, — задушил секретаря Моргана. — Просто я не хочу ошибиться, ну, когда мы с ней встретимся. Его поймали, да? — Он прожил на свободе два дня, дважды приходил с повинной и оба раза получил от ворот поворот, как и тыща двести с чем-то людей, признавшихся в преступлении в первые сорок восемь часов. Он добрался аж до космодрома, планировал отплыть к своим двум женам на шахтерской станции Внешних Колоний, но был задержан департаментом эмиграции. Да тут материала на десять романов! Мне нужна исторически значимая тема. Так у меня хоть появится шанс поведать о моей теории. Которая, я как раз хотел сказать… — Кейтин? — Э-э… да? — Взгляд упал с медных туч обратно на Мыша. — Что это такое? — А? — Вон. В изломанных холмах тумана блеснул металл. Зарябила, всплывая в волнах, черная сеть. Футах в тридцати вынырнула из тумана. Цепляясь за ее середину руками и ступнями — развевается жилет, хлещут по ветру черные волосы вокруг маски на лице, — человек верхом на сети скакнул во впадину, и его скрыла мгла. — Полагаю, — сказал Кейтин, — сетевой наездник охотится в каньоне между плато на обитающего здесь аролата — а возможно, аквалата. — Да? Ты тут уже бывал… — Нет. В универе я познал десятки выставок Алкана. С ним изосенсорны почти все крупные вузы. Но сам сюда не летал. Просто я слушал инфоглас на дроме. — А. Еще два наездника всплыли на своих сетях. Туман заискрил. Стоило им ухнуть вниз, как показались четвертый и пятый, потом шестой. — Кажись, целая стая. Наездники на сетях колыхали туман — взлетая, искрясь, исчезая, проявляясь вновь. — Сети, — задумался Кейтин. Перегнулся через перила. — Великая сеть, что раскинулась меж звезд, сквозь время… — Он говорил медленно, тихо. — Моя теория: если воспринимать социумы как… — Он обернулся на звук, дунувший из-за спины ветерком. Мыш достал сирингу. Из-под темных и дрожащих пальцев тянулись, вращаясь и сплетаясь, серые полоски света. Сквозь имитацию тумана проблескивают, восходя по гексатонической мелодии, золотые сети. Воздух звонок и свеж. Запах ветра — но не его давление. Три, пять, десять пассажиров собрались посмотреть. За перилами вновь возникли сетевые наездники, и кто-то, сообразив, чем вдохновляется мальчик, протянул: «Ой, я понял, что́ он…» — и затих, потому что другие тоже поняли. Кончилось. — Сыграл ты прекрасно! Мыш поднял глаза. Тййи стояла, полускрыта Себастьяном. — Спасибо. — Он усмехнулся, стал запихивать инструмент в сумку. — Уй. — Увидел что-то, снова поднял глаза. — У меня для тебя… — Пошуровал в сумке. — Нашел на полу, на «Птице Рух». Видно… ты уронила? Мыш глянул на Кейтина и застал исчезающее неодобрение. Потом посмотрел на Тййи и почувствовал, что улыбается в свете ее улыбки. — Тебя я благодарю. — Она сунула карту в накладной карман жилета. — Картой ты насладился? — А? — На каждую надо медитировать карту, чтобы пользу извлечь. — Медитировал ты? — спросил Себастьян. — О да. Битый час ее разглядывал. Мы с капитаном. — Хорошо это. — Тййи улыбнулась. Но Мыш возился с ремешком. В Фениксе Кейтин спросил: — Ты правда не хочешь с нами? Мыш опять повозился с ремешком. — Не-а. Кейтин вздохнул: — По-моему, тебе бы понравилось. — Я бывал в музеях. Хочу просто погулять по городу. — Ну, — сказал Кейтин. — Ладно. Увидимся, когда вернемся в порт. Он развернулся, побежал по каменной лесенке за капитаном и командой. Они шагнули на автопандус, и тот понес их сквозь утесы к сияющему Фениксу. Мыш глянул вниз, на бьющийся о сланец туман. Большие калигобусы — они только что из такого высадились — заякорены у доков слева. Маленькие клюют носами справа. Из скал восстают арки мостов, пересекают исполосовавшие месу трещины. Мыш хорошенько покопался мизинцем в ухе и пошел налево. В основном юный цыган старался жить лишь глазами, ушами, носом, пальцами ног и рук. В основном ему это удавалось. Но изредка, как на «Птице Рух» во время гадания Тййи или потом, во время бесед с Кейтином и капитаном, он бывал вынужден признать: случившееся в прошлом воздействует на настоящее. Наступало время углубиться в себя. Углубляясь, он находил старый страх. Он уже знал, что у страха есть две раздражающих стороны. Одну он мог утолить, нежа податливые пластины сиринги. Чтоб вытравить другую, требовались долгие, частные сессии самоопределения. Он определил: Восемнадцать, девятнадцать? Наверное. В общем, добрых четыре года после, как говорят, просвещенного возраста. И я могу голосовать в Драконе. Я пока что не. Снова ищу путь между скалами-причалами очередного порта. Камо грядеши, Мыш? Откуда ты, что будешь делать, когда прибудешь? Сяду и сыграю. Только все это не так-то просто. Ага. Для капитана так совсем. Жаль, не растарабанишь все это по свету неба. Я почти могу, когда слышу, как говорит капитан. Кто еще поджег бы мою шарманку, чтоб она передразнила солнце? Огонь был бы что надо. Слепой Дан… как оно, интересно, выглядело? Не хочешь провести пять пятых жизни с целыми руками и глазами? Осесть на камешке, завести девок и строгать детей? Не-а. Ну а вот Кейтин счастлив со своими теориями и заметками, заметками и теориями? А если бы я играл на сиринге так, как он творит свою книгу, размышляя, вымеряя? Ну хоть не осталось бы времени на дрянные вопросы самому себе. Типа: что капитан обо мне думает? Он об меня спотыкается, смеется, берет Мыша и сует его в карман. Но все не так просто. У капитана есть свихнутая звезда. И на лице — свихнутая борозда. Кейтин плетет словесные паутины, которые никто не слушает. Я, Мыш? Цыган с сирингой вместо гортани. Только мне этого мало. Капитан, куда вы меня везете? Да ладно. Конечно полечу. Мне негде больше быть. Думаете, я пойму, кто я такой, когда долечу? Достанет ли света умирающей звезды, чтоб я увидел… Мыш сошел со следующего моста, пальцы в брюках, очи долу.